Дело № 113
В первый же вечер она заговорила с Мадленой о Проспере и с настойчивостью, на которую была не способна раньше, вырвала от нее признание.
Испуганная, сконфуженная, покраснев, Мадлена опустила голову. Госпожа Фовель притянула ее к себе.
– Дорогое дитя мое, – ласково сказала она ей. – Зачем бояться? Разве ты не убедилась еще до сих пор, хитрец ты этакий, что уже давно твои тайны – это наши тайны? Разве бы мы относились к Просперу так, как к родному сыну, если бы заранее не считали его достойным быть нашим зятем?
Чтобы скрыть свою радость, Мадлена бросилась к тетке на грудь…
– Благодарю, – забормотала она, – благодарю! Ты добрая, ты любишь меня!..
«Так нечего и медлить, – подумала госпожа Фовель. – Надо сказать Андре, чтобы он намекнул об этом Просперу. Месяца через два их уже можно будет повенчать».
К несчастью, попав в водоворот страсти, которая не давала ей ни минуты для размышлений, она отложила в сторону этот разговор.
Отправляясь в «Лувр» к Раулю, что стало для нее уже ежедневной потребностью, она не переставала мечтать о том, как бы ей создать для него общественное положение и обеспечить ему независимое будущее. И пока она не решалась действовать, Луи Кламеран пришел ей на помощь.
С того дня как он в первый раз так напугал ее, она стала уже часто с ним встречаться, и ее первое отвращение к нему сменилось тайной симпатией. Она полюбила его за ту привязанность, которую он так выказывал ее сыну.
Видя в брате Гастона второго отца своему сыну, она скоро поняла, что вовсе не может без него обойтись. Каждую минуту ей нужно было его видеть или для того, чтобы посоветоваться с ним, что она придумала сама, или же для того, чтобы выразить ему тысячу благодарностей.
И она была довольна, когда однажды он выразил желание открыто явиться к ним в дом.
Ничего не могло быть легче. Она представила бы мужу маркиза Кламерана как старого друга их семьи.
Госпожа Фовель не должна была откладывать этого решения в долгий ящик.
Не имея возможности продолжать свидания с Раулем ежедневно и не решаясь писать к нему из боязни получить от него ответ, она все сведения о нем стала получать через Луи. Но сведения эти недолго были хороши. Не прошло и месяца с тех пор, как госпожа Фовель отыскала своего сына, как Кламеран уже сообщил ей, что Рауль начинает его серьезно беспокоить. И это было сказано в таком тоне, что у нее похолодело сердце.
– Что с ним? – спросила госпожа Фовель.
– У этого юноши, – отвечал Луи, – страсти и замашки, оказывается, точно такие же, как и у Кламеранов. Он из тех натур, которые, вспылив, не останавливаются ни перед чем, не признают никаких препятствий, и я положительно не знаю, чем его унять.
– Боже мой! Что же он хочет делать?
– Решительно ничего такого, что было бы достойно порицания, но меня беспокоит его будущее. Он надеется на мой кошелек и расточителен так, точно он сын миллионера.
Вот почему, видя, что все его усилия остаются тщетными и не останавливают молодого человека от падения по наклонной плоскости, он и просит госпожу Фовель употребить на него свое влияние. Ради будущего своего дитяти она должна поближе вникнуть в его жизнь, постараться видеть его каждый день.
– Увы! – отвечала бедная женщина. – Это и мое сердечное желание. Но что поделаешь? Разве я могу рисковать своей репутацией? У меня есть другие дети, для которых я должна оберегать свою честь.
Этот ответ, казалось, удивил маркиза Кламерана. Целые пятнадцать дней госпожа Фовель не упоминала еще ни разу о других своих детях.
– Я подумаю, – сказал Луи, – быть может, в одно из следующих ваших свиданий мне удастся сообщить вам какую-нибудь комбинацию, которая все примирит.
Такой опытный человек, как он, не мог тратить время попусту. В следующий же четверг он явился уже успокоенным.
– Я искал, – сообщил он, – и нашел.
– Что?
– Средство спасти Рауля.
И он сообщил ей это средство. Не имея возможности всякий день видаться с сыном, не возбуждая этим подозрений в муже, она должна дать ему убежище у себя.
Это предположение вселило в нее только ужас: она была, быть может, неблагоразумна, даже виновата, но она всегда была честна. Она жила мыслью, что Рауль когда-нибудь будет введен в святилище ее семьи, протянет руку ее мужу и – кто знает? – станет другом ее сыновей, но честность ее возмущалась в ней.
– Это невозможно! – воскликнула она. – Это будет подло, низко, гадко!..
– Да, – отвечал задумчиво маркиз, – но это послужит спасением для вашего сына.
– Нет, я никогда на это не соглашусь!
Но не прошло и недели, как она уже не могла сопротивляться и этому проекту и уже обсуждала средства к его исполнению. Потеряв голову, лишившись под ногами почвы, она напрасно старалась не слушать вежливых угроз Кламерана и просьб и ласк ее Рауля.
– Как же?… – спрашивала она. – Под каким предлогом ввести Рауля?
– Под очень простым, – отвечал Кламеран. – Нет ли у вас в Сен-Реми одной престарелой родственницы, вдовы, у которой было когда-то две дочери?
– Это моя кузина Лагор.
– Ну вот и отлично! Каково ее имущественное положение?
– Она очень, очень бедна.
– Совершенно верно. И если бы вы ей тайком не помогали, то ей пришлось бы просить милостыню.
Госпожа Фовель не сумела отречься: так все хорошо было известно маркизу.
– Как? – пробормотала она. – Вы знаете и это?
– Да, сударыня, и кое-что еще. Так, например, мне известно то, что ваш муж не знает ровно никого из вашей родни и едва ли будет сомневаться в том, что у вас есть племянник Лагор. Понимаете ли вы мой план? Завтра или послезавтра вы получите из Сен-Реми письмо от вашей кузины, в котором она вам сообщит, что отправляет своего сына в Париж, и будет просить вас принять в нем участие. Естественно, вы покажете это письмо вашему мужу, а несколько дней спустя ему уже представится племянник Рауль Лагор, милый, богатый, умный, любезный молодой человек, который сделает все, чтобы понравиться вашему мужу, и добьется того, что расположит его к себе.
– Никогда! – закричала госпожа Фовель. – Никогда моя кузина, эта честная женщина, не согласится принимать участие в этой возмутительной комедии!
Маркиз самодовольно улыбнулся.
– Положитесь в этом на меня, – отвечал он. – Письмо, которое вы получите от нее и покажете вашему мужу, будет написано под мою диктовку первой попавшейся женщиной и будет опущено в почтовый ящик в Сен-Реми одним верным человеком. А если я заговорил о том, что вы помогаете вашей кузине, так это только для того, чтобы показать вам, что в случае чего в ее же интересах молчать. Вы все еще в сомнении?
– Но ведь это преступно, милостивый государь! Вы толкаете меня на преступление!
– Мы, кажется, не понимаем друг друга, – едва сдерживая себя, возразил он. – Прежде чем говорить о преступлении, не лучше ли поговорить о прошлом? Ведь вы менее опасались, когда, еще будучи девушкой, обзаводились любовником? Правда, вы отреклись от него, от этого любовника, вы отказались последовать за ним, тогда как из-за вас он убил двоих людей и рисковал эшафотом… У вас не было этих глупых предрассудков, когда после тайных родов, близ Лондона, вы бросили вашего ребенка. И надо вам отдать справедливость, вы отлично позабыли об этом ребенке, и, сделавшись миллионершей, вы даже ни разу не осведомились, есть ли у него кусок хлеба? Где же была ваша совестливость, когда вы выходили за господина Фовеля? Сказали ли вы этому честному человеку, какой позор скрывал на вашем лбу флёрдоранж? Вот где преступление! И когда от имени Гастона я потребовал от вас исправления вашего поступка, как вы тогда возмутились! Но теперь уже поздно. Вы погубили отца, сударыня, но вы спасете сына, или, клянусь вам честью, вы на долгое время погубите себя в глазах всего света!
Разбитая наголову, уничтоженная в прах, несчастная прошептала:
– Я повинуюсь.
А восемь дней спустя Рауль уже носил фамилию Лагор и обедал у банкира в обществе госпожи Фовель и Мадлены.
Глава XVII
Попав благодаря своим кузенам в общество богатых молодых людей, Рауль стал вести чрезвычайно расточительную жизнь. Он стал играть, давать ужины; его видели часто на скачках, и деньги лились у него сквозь пальцы рекой. Ошеломленный новой жизнью, не желавший вначале получить от матери ничего, кроме одной только ее привязанности, теперь он постоянно требовал от нее денег.
И она давала с радостью, без счета, но не могла в то же время не понять, что ее щедрость, если не будут своевременно приняты меры, только послужит его погибели. Муж ей не отказывал ни в чем. С самого дня их свадьбы он вручил ей ключ от своего письменного стола, и она бесконтрольно брала оттуда столько денег, сколько считала необходимым для хозяйства. Но так как она не отличалась широкими замашками и вела хозяйство с возможной экономией, то, конечно, не могла взять оттуда крупную сумму сразу без того, чтобы не возбудить беспокойства своего мужа.
А Рауль в три месяца пустил на ветер целое состояние. Ему нужны были лошади, ложа – как было ему отказать?
И каждый день являлась новая фантазия.
И всякий раз как госпожа Фовель улучала минуту, чтобы поговорить с ним, его физиономия принимала жалостное выражение и его прекрасные глаза наполнялись слезами.
– Это верно, – отвечал он. – Я и позабыл, что я сын бедной Валентины, а не богатой госпожи Фовель. Твоим другим сыновьям, Авелю и Люсьену, – им хорошо, они счастливы, они уже родились на деньгах. Им все можно, им все принадлежит по праву.
– Но чего же тебе не хватает, беспокойное дитя? – спрашивала в отчаянии госпожа Фовель.
– Мне? По-видимому, ничего, а на деле многого. Что мне принадлежит по закону? Какое я имею право на твои ласки, на те деньги, которые ты мне даешь, на то имя, которое я ношу? Я их уворовал и буду воровать их до конца моей жизни!
И госпожа Фовель была готова на все, лишь бы только он не имел повода завидовать братьям.
Наступила весна. Госпожа Фовель попросила Рауля переехать на дачу где-нибудь в окрестностях Сен-Жермена, где у нее была собственность. Поближе к ней. Она ожидала возражений, но их не последовало. Это предложение ему понравилось, и через некоторое время он объявил, что снимает усадьбу в Везине и меблирует ее на свои средства.
– Итак, мамочка, я буду около тебя! – сказал он. – Какое счастливое лето проведем мы вместе!
Она обрадовалась. Все-таки есть надежда, что расходы его сократятся!
Но в конце той же недели Рауль пробрался к банкиру в кабинет и непринужденно взял у него 10 тысяч франков. Узнав об этой невероятной смелости, госпожа Фовель в отчаянии ломала себе руки.
– Господи, что мне делать? – восклицала она. – Столько денег!
И она решила написать Кламерану, чтобы он пришел поговорить. Когда он явился и выслушал то, что произошло, между ним и Раулем произошла самая дикая сцена. Но оттого ли, что в госпоже Фовель пробудилась ее мнительность, или это было на самом деле – весьма возможно! – ей показалось, что их ссора была ими придумана и что в то время как они говорили друг другу обидные слова и сыпали угрозами, глаза их смеялись.
Она не сказала им ничего, но это сомнение, зародившись в ее сердце, как капля яда, который уничтожает все, чего только ни коснется, прибавило к ее невыносимым страданиям еще новые муки.
И она перестала обвинять Рауля. Он был ее сыном, которого она горячо любила, и если кто и был виноват, так это сам маркиз, который употреблял во зло слабость и неопытность своего племянника. Она знала, что, попав под власть такого человека, как Кламеран, она должна была ожидать от него неисполнимых требований, но, как ни старалась, не могла постигнуть его намерений.
Но скоро он сам их ей открыл.
Побранив Рауля сильнее обыкновенного и сказав госпоже Фовель, какая пропасть разверзается под ногами этого молодого человека, маркиз объявил, что единственное средство спастись от катастрофы – это ему, Кламерану, жениться на Мадлене.
Это неожиданное предложение Кламерана задело за живое госпожу Фовель.
– И вы могли подумать, милостивый государь, – воскликнула она с негодованием, – что я даже пальцем пошевельну для ваших подлых комбинаций?
Маркиз кивнул головой.
– Да, – отвечал он.
– Да к тому же, к какой женщине вы обращаетесь? Правда, я виновна, но ведь наказание искупает вину. Разве вы уже не заставили меня жестоко раскаяться в моем неблагоразумии? Но пока речь шла только обо мне одной, вы могли делать со мной, что хотели, я вас боялась, трепетала. Но раз заходит речь о моих близких – довольно, я возмущаюсь!..
– Неужто такое уж несчастье для Мадлены стать маркизой Кламеран?
– Моя племянница может сама выбрать себе супруга, она свободна в этом. Она любит Проспера Бертоми.
Маркиз досадливо повел плечами.
– Институтское увлечение… – сказал он. – Стоит только вам захотеть, и она забудет его.
– Я этого не захочу, – отвечала госпожа Фовель.
– Вы уступите мне и на этот раз!
– Нет! Ни за что на свете!
– Если я настаиваю на этом браке, так только потому, что это устроит ваши и наши дела, которые сейчас в плачевном состоянии. У вас уже теперь не хватает денег на прихоти Рауля, и вы должны экономить. Настанет минута, когда вам нечего будет ему дать, когда вам уже нельзя будет скрывать от мужа тех сумм, которые вы берете теперь из денег, предназначенных им на хозяйство. Что тогда будет?
Госпожа Фовель задрожала. Этого дня, о котором говорил маркиз, она ожидала уже в очень скором времени.
– Мадлена богата, – продолжал Кламеран. – Ее приданое позволит мне уплатить вам долг Рауля и спасти вас.
– Лучше погибнуть, чем добиваться спасения такими средствами.
– Но я не потерплю, чтобы вы скомпрометировали наше будущее. Мы соучастники с вами, сударыня, в одном и том же преступлении, не забывайте же о будущем Рауля!
– Не запугивайте, пожалуйста. Мое решение непоколебимо.
– Ваше решение?
– Да. Если вы будете меня принуждать, то я пойду к мужу, брошусь ему в ноги и расскажу ему обо всем. Он любит меня, он узнает все, что я выстрадала, и простит меня.
– Вы думаете? – с иронией спросил Кламеран.
Маска светского человека была сброшена с его лица, и перед нею предстал подлец, возмущавший своим цинизмом. Вся фигура его выражала угрозу, и сам голос сделался зверским.
– Так-с! Отлично! – воскликнул он потом. – Вы решили во всем признаться господину Фовелю? Превосходная идея! Жаль только, что так поздно она пришла вам на ум! Признавшись во всем в тот день, когда я только в первый раз явился к вам, вы бы еще могли рассчитывать на спасение: ваш муж еще мог бы простить вам ваш стародавний грех, который вы искупили двадцатилетним безупречным поведением. Вы были для него верной женой и доброй матерью его детей. Но вы подумайте только о том, что скажет этот почтенный господин, когда вы дадите ему понять, кто такой этот комический племянничек, которого вы ввели к нему в дом, посадили с ним за один стол, который брал у него деньги и представляет собой плод вашей первой любви! Не думаю, чтобы он с удовольствием принял это сообщение. Не обманывайте же себя понапрасну!
– Что бы ни случилось, я поступлю так, как должна! – объявила госпожа Фовель.
– Вы поступите так, как я захочу! – закричал на нее Кламеран. – Нам необходимо приданое вашей племянницы, да к тому же Мадлену… я люблю!
А затем он с холодной вежливостью прибавил:
– Взвесить мои доводы теперь зависит, сударыня, от вас. Поверьте мне, вам необходимо согласиться на эту последнюю жертву. Подумайте о честном имени вашего дома, а не о каких-то там увлечениях вашей племянницы. Через три дня я приду за ответом.
– Это будет бесполезно, милостивый государь. Как только вернется мой муж, я ему сообщу обо всем!
Он церемонно поклонился и вышел.
– Да! – крикнула она ему вслед с тем энтузиазмом, который сопровождает обыкновенно великие поступки. – Да, я все расскажу Андре!
Но в этот самый момент около нее раздались чьи-то шаги. Она обернулась и увидала перед собою Мадлену, бледную и холодную как статуя, с глазами, полными слез.
– Тетя, – сказала она. – Надо повиноваться этому человеку!
Мадлена подслушала их разговор.
– Как! – воскликнула госпожа Фовель остолбенев. – Ты знаешь все?
– Да, все.
– И ты хочешь, чтобы я пожертвовала тобой?
– Я готова умолять тебя на коленях, чтобы ты позволила мне тебя спасти.
– Но ведь ты презираешь Кламерана!
– Я ненавижу его, тетя, я чувствую к нему отвращение. Он есть и будет для меня самым ненавистным человеком даже и тогда, когда я стану его женой.
Госпожа Фовель смутилась.
– А Проспер? – спросила она. – Проспер, которого ты любишь?
Мадлена подавила в себе рыдания и твердым голосом ответила:
– Завтра я навсегда порву с господином Бертоми.
– Нет!.. – воскликнула госпожа Фовель. – Нет! Я не желаю тебя, невинную, приносить в жертву за мои грехи!
Благородная девушка печально покачала головой.
– Зато никто никогда не скажет, – отвечала она, – что я допустила бесчестье в этот дом, который считаю своим. Разве я не обязана вам своею жизнью? Что я без вас? Бедная работница на фабрике. Кто меня взял оттуда? Ты. Разве не дядя дал мне это состояние, которое навлекает на нас теперь несчастье? Разве Авель и Люсьен не братья мне? И когда нашему счастью угрожают, ты хочешь, чтобы я стала медлить?… Нет! Я буду маркизой Кламеран. Только подумай о тех страданиях, которые ожидают дядю, когда он узнает обо всем! Да ведь он умрет!
Молодая девушка была права.
И обстоятельства всегда складывались именно так, что госпожа Фовель всякий раз должна была уступать тому, что требовал от нее ее долг. Так, принеся мужа в жертву своей матери, она жертвовала теперь им и своими детьми Раулю. И подобно тому, как из кома снега получается целая снеговая гора, так от небольшой ошибки может произойти преступление.
Из ложного положения есть только один выход, это – правда. И госпожа Фовель старалась воспротивиться решению Мадлены, но не могла.
– Ах, если бы можно было откуда-нибудь взять эти деньги! – воскликнула она. – Ему нужны только твои деньги, Мадлена, этот человек желает только их, и больше ничего!
– Значит, мой брак не будет бесполезен, – прошептала Мадлена. – Сегодня вечером мы напишем Кламерану.
– Зачем же сегодня, Мадлена? Зачем спешить? Мы можем еще ждать, тянуть, выиграть время…
Решившись на самопожертвование, Мадлена разрубала узел сразу: она закрыла двери для обманчивых иллюзий и пошла напрямик, не оборачиваясь по сторонам.
– Лучше кончать сразу, дорогая тетя, – твердо отвечала она. – Поверь мне, в действительности несчастье совсем не таково, каким его ожидаешь.
Она взяла тетку за руку и подвела ее к зеркалу.
– Посмотри на себя, – сказала на, – что из тебя стало!
От госпожи Фовель осталась только одна тень. В четыре месяца она постарела. Горе положило на ее чело свою роковую печать. Ее свежие, как у девушки, виски избороздили морщины, и в волосах засветились серебряные нити.
– Ах, милая тетя! – воскликнула Мадлена. – Ну, как было не догадаться, что у тебя есть на сердце какая-то тайна? Но только я думала, что ты любишь кого-нибудь другого, а не дядю.
Госпожа Фовель глубоко вздохнула. Это могли подумать про нее и другие.
– Честь потеряна… – прошептала она.
– Нет, тетя, нет! – воскликнула молодая девушка. – Не падай духом, бодрись: теперь мы будем страдать вместе, вдвоем. И мы защитим себя, мы себя спасем!
В этот вечер Кламеран остался доволен. В письме на его имя госпожа Фовель извещала, что она согласна на все. Она просила у него только отсрочки, так как нельзя же было разорвать тотчас же с господином Бертоми и нужно было ожидать возражений со стороны господина Фовеля, который был на его стороне.
Строчка, приписанная на этом письме самой Мадленой, уверяла Кламерана, что его домогательства увенчались успехом.
Прошло три недели. У банкира был большой обед, на который было приглашено до двадцати человек гостей.
Уже подавали десерт, когда среди всеобщих разговоров банкир вдруг ни с того ни с сего обратился к Кламерану:
– Не могли бы вы дать маленькую справку, маркиз, – сказал он. – Есть у вас еще другие родственники, которые носят вашу фамилию?
– Насколько знаю, нет, – отвечал Кламеран.
– Восемь дней тому назад я узнал еще другого маркиза Кламерана.
Кламеран смутился и побледнел.
– Кламеран… маркиз… – пробормотал он, стараясь овладеть собою. – Ну, уж маркизом-то он быть не может!
– Маркиз или нет, – продолжал Фовель, – но на деле этот Кламеран показался мне достойным этого титула.
– Он богат?
– Насколько могу предполагать – очень. По его поручению я взыскивал с одного из моих корреспондентов в его пользу четыреста тысяч франков.
Кламеран удивительно умел владеть собой. Ни одно душевное движение не отразилось на его лице. Но на этот раз история была настолько странна, настолько неожиданна, она предвещала такие неприятности, что его обычная самоуверенность изменила ему.
Ему показалось, что банкир рассказал это с иронией, не без некоторой доли вызова. Не беда, если бы это было сказано при одних только гостях, которые мало выказали к этому интереса. Но здесь сидели Мадлена и ее тетка, которые вздрогнули и быстро посмотрели на Рауля.
– Кажется, этот новый маркиз ведет торговлю? – спросил Кламеран.
– Вы слишком многое хотите знать от меня, – отвечал ему Фовель. – Все, что я знаю, это только то, что четыреста тысяч следовали ему в уплату от пароходной компании в Гавре за проданный им бразильский пароход.
– Значит, он прибыл из Бразилии?
– Я не знаю, но если вы так интересуетесь, то я могу вам назвать его полное имя.
– Пожалуйста.
Банкир встал, вышел в кабинет и возвратился оттуда с записной книжкой, которую стал быстро перелистывать, произнося вполголоса попадавшиеся имена.
– Вот, – сказал он, – слушайте… двадцать второго… нет, это гораздо позже… Ах, вот! Гастон Кламеран… Его имя Гастон.
На этот раз Луи даже не нахмурился. Он имел время собраться с силами и запастись смелостью для того, что будет впереди.
– Гастон!.. – весело отвечал он. – Знаю, знаю! Это, должно быть, сын сестры моего отца, муж которой проживал постоянно в Гаванне. Возвратившись во Францию, он взял без всяких церемоний фамилию своей матери, более звучную, чем фамилия его отца, которого, насколько припоминаю, звали не то Муаро, не то Буаро.
Банкир положил свою памятную книжку на буфет.
– Буаро или Кламеран, – сказал он, – а я скоро приглашу вас с ним вместе пообедать. Из четырехсот тысяч франков, которые я для него получил, он взял только сто, а остальные поручил мне принять от него на текущий счет. Следовательно, можно предположить, что он скоро появится в Париже.
Разговор перешел на другие темы, и скоро Кламеран сделал вид, что совсем даже и позабыл о том, что сообщил ему банкир, но все время не переставал наблюдать за госпожой Фовель и ее племянницей.
Но они были смущены совсем иначе, чем он, так как смущение их было заметно. Украдкою они обменивались очень многозначительными взглядами. Очевидно, одна и та же страшная идея смутила их дух. Но еще более, чем тетка, была смущена Мадлена. В тот самый момент, когда банкир произнес имя Гастона, она увидела, и не обманулась в этом, как Рауль отодвинул свой стул и стал поглядывать в окошко, точно вор, застигнутый на месте преступления.
Обед кончился, гости перешли в салон, а Кламеран и Рауль точно случайно задержались в столовой. Теперь они были одни, и им нечего было скрывать свое беспокойство.
– Это он!.. – воскликнул Рауль.
– Несомненно.
– Значит, все потеряно! Давайте удирать!
– Ну, кто знает! – пробормотал Кламеран. – Кто знает! Жаль только, что этот несчастный банкир не сообщил нам, где нам отыскать Кламерана?
Но он тут же радостно вскрикнул, бросился к буфету и схватил памятную книжку, позабытую Фовелем.
– Внимание! – сказал он Раулю.
Он стал лихорадочно перелистывать ее и наконец нашел:
– «Маркиз Гастон Кламеран, город Олорон в Нижних Пиренеях».
– Какая же польза нам из того, – спросил Рауль, – что мы знаем теперь его адрес?
– Может быть, в этом наше спасение, – отвечал Кламеран. – Иди! Надо, чтобы не заметили нашего отсутствия. Хладнокровнее же, черт тебя побери, веселее! Я заметил один раз, что твое выражение лица чуть не выдало нас!
– Обе дамы в чем-то сомневаются.
– Что же из этого?
– Нам не следует оставаться здесь.
И они вышли к гостям.
Но если их разговор остался неуслышанным, зато их жесты были замечены. Появившаяся в дверях Мадлена видела, как Кламеран заглядывал в памятную книжку ее дяди.
А двумя часами позже Кламеран проводил Рауля до Везине и сообщил ему свой план.
– Это он, я не сомневаюсь, – сказал он. – Скоро нам придется испытать немало тревог.
