Куриный бульон для души. Мама и сын. 101 история о безграничной любви

И тогда я вновь прочитала слова, выгравированные на кресте, и как будто в первый раз уловила их значение. Мое сердце было переполнено, слезы сами потекли по щекам. Я услышала тихий голос сына: «Бог поймет». Я знала, кого мне надо благодарить.

    Марион Бланшар

Кошка, которая любила музыку

Музыка была моим убежищем. Я могла бы заползти в пространство между нотами и свернуться калачиком спиной к одиночеству.

    Майя Анджелу. «Соберитесь во имя мое»

Ранним июльским утром 1999 года нас разбудил телефонный звонок.

– Ваш сын не выжил, – коротко сказал голос на другом конце провода.

Наш сын, Дон-младший, жил в Северной Каролине и готовился получить докторскую степень по классической гитаре, чтобы стать преподавателем. У него уже была степень магистра музыкального исполнительства в Южном Методистском университете в Техасе. 17 июля сын заснул за рулем своего автомобиля и врезался в опору моста. Он погиб мгновенно.

После смерти Донни мы получили в наследство его кошку Одри. В предыдущие годы он привозил ее к нам домой всего несколько раз, и каждый раз она пряталась под кроватью. Одри была пугливой и застенчивой – серая красавица-кошка, которую он взял в приюте, когда жил в Мемфисе, штат Теннесси. Сын называл Одри «чопорной мисс» и говорил, что она терпит ласки только на своих условиях и только когда у нее есть для этого настроение.

Одри появилась в нашем доме всего через месяц после того, как мы усыновили Моджо, также спасенного из местного приюта. Все свое время Одри проводила прячась под кроватью или диваном. Моджо, будучи властным самцом, постоянно преследовал ее. Мне хотелось, чтобы Одри познакомилась с нами поближе, но она боялась выходить из своего укрытия и находиться на открытом пространстве дольше, чем требовалось для того, чтобы проглотить свою утреннюю трапезу.

У Одри была одна особенность – она любила музыку. Всякий раз, когда играла музыка, она высовывала голову и оглядывалась по сторонам, как будто хотела каким-то образом стать ее частью.

– Только подумай обо всей музыке, с которой она познакомилась, – сказала я мужу. – Должно быть, кошка слышит знакомые звуки и успокаивается.

Мой сын любил музыку всех стилей. Он сам каждый день играл на гитаре, да еще и приглашал друзей поиграть на разных музыкальных инструментах. Я знаю, что у него было много компакт-дисков – все, от классики до блюграсса. Да, мы с ним разделяли любовь к хорошей акустической музыке в стиле блюграсс.

Одри пробыла с нами около трех недель, когда моя хорошая подруга потеряла свою любимую маленькую собачку. Чтобы помочь ей справиться с горем, я предложила отдать ей Моджо. Пусть я буду скучать по Моджо, но зато его отсутствие позволит Одри выйти, наконец, из укрытия. Мне так хотелось, чтобы она чувствовала себя у нас как дома: чтобы мы любили ее, а она отвечала нам взаимностью.

А потом случилось вот что. Однажды вечером Моджо все-таки покинул наш дом. После этого я в течение нескольких часов пыталась выманить Одри из укрытия. Внезапно у меня появилась идея: я вытащила один из компакт-дисков с концертами Донни и включила его. Какое счастье, что мой муж в свое время перенес все гитарные выступления Донни с кассет на компакт-диски, чтобы его музыка всегда была с нами!

И вот музыка заиграла, и мои глаза наполнились слезами, стоило мне представить себе сына, сидящего передо мной со своей гитарой. Он никогда не бывал так счастлив, как во время выступления. Мысленным взором я видела его в отблесках солнечного света, светлые волосы падали ему на лоб. Иногда он качал головой, чтобы подчеркнуть какую-нибудь ноту. Я прибавила звук, позволяя музыке звучать громче и терзать мою душу.

Через несколько минут я почувствовала осторожное прикосновение – Одри терлась о мою ногу и мурлыкала! Затем она принялась ходить кругами по комнате, словно искала что-то. Где же ее любимый Донни? Она слушала его раньше и все запомнила – я просто знала, что она запомнила!

Я осторожно обогнула ее, чтобы не напугать и не вынудить снова спрятаться, и достала из шкафа стеганое одеяло сына. Это одеяло я сшила для него сама, и он часто спал на нем, используя как простыню в своей квартире. Со дня его смерти я так и не нашла в себе сил, чтобы постирать одеяло. Теперь я тихо расстелила его на полу и позвала мужа. К этому времени слезы уже градом катились по моему лицу: я чувствовала, что сын находится рядом с нами.

Одри прошлась по одеялу, потом вдруг упала и покатилась. Она переворачивалась снова и снова, то и дело утыкаясь щекой в одеяло, как бы говоря: «Эй, я любила вашего сына; теперь я тоже люблю вас». В тот день были пролиты счастливые слезы – Одри приняла любовь, которую мы так отчаянно хотели ей показать. Я искренне верю, что она по-своему переживала отсутствие Донни и внезапно осознала, что связывает нас с этим замечательным молодым человеком, когда снова услышала, как он играет на гитаре.

Кошка, которая любит музыку, каждый день благословляет нашу жизнь. Теперь мы с ней разделяем эту «страсть к блюграссу». Стоит мне включить наши любимые диски, как она подбегает, чтобы мурлыкать и тереться о мои щиколотки. Одри чувствует, когда мне грустно или когда я скучаю по сыну. Некоторые музыкальные произведения все еще напоминают о нем – услышав их, она прижимается ко мне всем тельцем. В такие моменты мне кажется, что сын разговаривает со мной через свою кошку. Я знаю, что Одри появилась в моей жизни не просто так. Она – как связной между мной и Донни, ее миссия заключается в том, чтобы наш диалог никогда не прерывался.

    Беверли Ф. Уокер

Я снова выбираю слово «мама»

Вы не можете сделать добро слишком рано, потому что никогда не знаете, как скоро будет слишком поздно.

    Ральф Уолдо Эмерсон

Сквозь пелену, застилавшую глаза, я смотрела, как мой муж Чак уходит со своей бывшей женой. Тяжесть на сердце была почти невыносимой.

Я вернулась к гробу пасынка и помогла своим детям вытянуть розы из венка с надписью «Брату» – позже мы положим их между страницами Библии. Продолжая беззвучно плакать, я еще на пару минут задержалась возле венка и положила на него руку. Я больше не знала, где мое место.

– Боже, – шепотом взмолилась я, – как вышло, что Конан стал частью моей жизни?

Я испытывала благоговейный трепет перед этим похожим на ангела маленьким мальчиком, чьи светлые волосы, казалось, излучали небесное сияние. Уже в полтора года он был сложен как трехлетний ребенок. Крепкий и коренастый, Конан спал, свернувшись калачиком у меня на коленях, его крошечное сердце билось в унисон с моим, и именно тогда я впервые почувствовала по отношению к нему материнскую привязанность.

Спустя год после первой встречи я стала мачехой Конана и его старшей сестры Лори. А еще через некоторое время мой врач сообщил мне обескураживающие новости.

– У вас бесплодие, – сказал он, – и, возможно, никогда не будет собственных детей.

Мне тогда едва исполнилось двадцать два года, я всегда хотела стать матерью. Выходит единственное, что я смогу получить в своей жизни, это быть мачехой.

К счастью, через четыре года я забеременела. Родился Чейз, а еще два года спустя мы были благословлены нашей дочерью Челси.

Мне нравилось быть и мамой, и мачехой, хотя, как и в жизни любой смешанной семьи, здесь были свои плюсы и минусы. Бывшая жена Чака получила опеку над его детьми и стала давать им больше свободы, чем мы давали нашим детям. Пытаясь следовать нашим собственным правилам, мы, вероятно, казались чрезмерно строгими по отношению к Конану и Лори. Во время их визитов по выходным я нередко чувствовала себя старой клячей.

Будучи второй женой, я ревновала к матери приемных детей. Я жаловалась на нее и ее мужа, когда приемные дети слышали это, и даже ворчала по поводу того, что приходится покупать им что-то сверх алиментов, которые выплачивал мой муж. Каким-то образом я упустила из виду тот важный факт, что мои пасынки были всего лишь невинными детьми, не по своей воле оказавшимися в смешанной семье.

Однажды я заметила, как моя мать подошла к моей же мачехе и обняла ее. А обернувшись, увидела, что мои отец и отчим смеются вместе. Поскольку я всегда ценила добрые отношения, сложившиеся у моих родителей и отчима с мачехой, то мне пришло в голову, что дети Чака стремились к тому же. Поэтому мы с Чаком решили усердно работать над устранением пробелов, вместо того чтобы создавать их.

Это было нелегко, и перемены произошли не в одночасье, но они произошли. К тому времени, когда Конану исполнилось пятнадцать, между взрослыми, наконец, установился мир. Вместо того чтобы жаловаться на выплаты алиментов, мы добровольно увеличили их. Пришло время, и мама Конана передала нам копии его табелей успеваемости и расписания футбольных матчей.

Я гордилась своими детьми и пасынками. После окончания колледжа моя падчерица вышла замуж, и они с мужем вместе построили дом. В семнадцать лет Конан стал рассудительным, интеллигентным молодым человеком. Он обладал суровой внешностью и глубоким баритоном, и я задавалась вопросом, кто та счастливица, которой удастся его подцепить.

Но потом раздался телефонный звонок, навсегда изменивший нашу жизнь, – Конан мгновенно погиб под колесами автомобиля, которым управлял пьяный водитель.

Все те годы, что мы были женаты, Чак заверял меня, что я тоже являюсь родителем для его детей. Он интересовался моим мнением в вопросах, касающихся их, и полагался на меня, чтобы сделать Рождество и дни рождения особенными. Мне нравилось заниматься всем этим, и я действительно считала себя их второй матерью.

Однако в своем горе сразу после смерти Конана Чак внезапно перестал интересоваться моим мнением и сфокусировался на своей бывшей жене. Я знала, что им предстояло вместе принять много окончательных решений, к тому же он явно пытался избавить меня от ужасных подробностей. Я поняла все это позже, но в тот момент вдруг почувствовала себя посторонним человеком, а не родителем.

Водитель, виновный в аварии, должен был предстать перед судом, а это означало, что Чак и его бывшая жена будут поддерживать связь. Уродливая ревность из прошлого вернулась, когда ночь за ночью он разговаривал с ней и почти никогда не обсуждал ничего со мной.

Меня задевало, когда друзья спрашивали лишь о том, как справляется Чак, или присылали открытки с соболезнованиями, адресованные только ему, забывая обо мне и о двух наших детях. Некоторые принижали мое горе, потому что я была «всего лишь» приемным родителем. Кто-нибудь осознал мою потерю и боль? Я испытывала сильные материнские чувства к Конану; он считал меня своей второй матерью – или все было не так? По мере того как недели превращались в месяцы, этот вопрос преследовал меня. Мне захотелось знать, в чем же именно заключалась моя роль.

Я рылась в коробках с фотографиями и выкапывала старые бумаги, обыскивала дом в поисках сувениров и рождественских украшений, которые он сделал.

Я нашла несколько утешительных выдержек из собственного дневника: в одной из них описывались адресованные мне телефонные звонки Конана ко Дню матери, в другой говорилось о белой пуансеттии, которую он подарил мне на Рождество. Я дорожила своими воспоминаниями, помнила его крепкие объятия, которыми он награждал меня после того, как я приготовила его любимое блюдо, или поцелуй просто за то, что постирала его одежду. Однако, какими бы утешительными ни были эти вещи, их все же было недостаточно.

Однажды, спустя почти год после смерти Конана, я сидела у окна и с любовью гладила засушенную розу из траурного венка, которую хранила в своей Библии. Внезапно я почувствовала острую необходимость в одиночестве сходить к нему на могилу. Я никогда не делала этого раньше, но мне отчаянно нужны были ответы на некоторые вопросы.

Уже подходя к кладбищу, я вспомнила слова Чака о недавно привезенном постоянном надгробии. Чак сказал маме Конана выбрать то, которое она захочет. Надгробие было из блестящего мрамора, на его поверхности я увидела выполненную в бронзе спортивную эмблему и фотографию Конана, навечно закрепленную под толстым стеклом.

Я наклонилась и с любовью провела пальцами по выгравированному имени и датам короткой жизни моего пасынка. Вспомнила его буйным, любящим веселье маленьким мальчиком. Ребенок, которого я так много лет помогала воспитывать, возможно, не прошел через мое тело, но я была избрана Богом, чтобы оказать материнское влияние на его жизнь. Не для того, чтобы занять место матери, а чтобы быть всего лишь «в шаге» от него. Я вдруг почувствовала себя очень гордой за то, что стала избранной.

– Для меня было честью быть твоей мачехой, – прошептала я и наклонилась, чтобы поцеловать фотографию.

Наконец-то на душе у меня появилось ощущение покоя. Вздохнув, я встала, чтобы уйти, и вдруг увидела, как солнце блеснуло на краю надгробия.

«О боже мой! Как я могла не заметить этого раньше?»