Весёлые и грустные поэтические картинки Эмануила Глускина
Весёлые и грустные поэтические картинки Эмануила Глускина
Эмануил Львович Глускин
Я вплываю в воды, в которых ещё никто не бывал
Данте АлигьериTo my wife, Shulamit – who does not know Russian, but tolerates, for so many years, the one, who can think, in any sense of this word, only in RUSSIAN.
© Эмануил Львович Глускин, 2020
ISBN 978-5-4498-3093-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Авторское введение
Дорогой Читатель – «Примите исповедь мою»…
Я всегда высказываю своё мнение в резкой форме. Это совершенно не означает что я пытаюсь «заглушить» чью-то мысль – просто я заметил, что всё мягко и деликатно (не «круто») сказанное забывается через минуту. Так что вопрос прежде всего в том, важна ли твоя точка зрения – даже если это просто какая-то специфическая добавка к тому что все остальные думают. Действительно ли тебе есть что сказать – что-то ценное, нужное людям. В отношении поэзии, это означает что мысль не должна гасится мелодией стиха. Конечно, резкость в искусстве не рекомендуется, тем более цинизм, который взятый сам по себе – звучит как плохое слово. Однако в артистическом (и научном) контексте всё это меняется, и я был очень обрадован увидев недавно одно интервью замечательного танцора и нынешнего директора Большого Театра, Николая Цискаридзе, в котором он говорит о вкладе великих деятелей русского (российского) театра, подчёркивая, совершенно на равных, в их мотивациях и достижениях, роли прямоты (честности) и цинизма. Можно ли (научно) видеть цинизм как органическую часть прямоты – я не знаю, но я почувствовал, что есть некоторая моральная поддержка людям, которые видят этот мир с горечью и хотят его исправить.
Своё еврейство я всегда подчёркиваю – всё-таки докладчика надо представлять слушателям, которым стоит понимать его ограниченность. Моя мама любила слова И. А. Бродского: «На Васильевский Остров я приду умирать», и я написал:
Бес в ребро моё, седина в бороду;Я приду умирать в Иерусалим —Повидаться с ним —С моим Старым Городом.Допустим, что кто-то нашёл несколько уравнений относящихся к некоторой физической системе, и Г-дь Б-г сделал этот мир так, что эти уравнения образуют внутренне непротиворечивую математическую систему. Это рождение теории, как рождение ребёнка. Тот, кто понял красоту возникшей ситуации – пойдёт с ней вперёд. Я люблю еврейскую тему, потому что я умею говорить о ней с достоинством. Как это во мне родилось – я не знаю, но это так, и мне с этим очень хорошо. Это даёт мне силы делать что-то и для других.
Всё же, осуждение антисемитизма у меня чисто сознательное. Так же как в начале 20-го века была грандиозная революция в физике – так и сегодня близится серьёзная революция в социологии, и антисемитизм – этот острейший кинжал антиинтеллектуализма – безусловно является социологической темой. Я верю, что мои усилия не напрасны, и придёт пора, когда мою более раннюю книгу «Приглашение на Жизнь» будут учить в обычной школе.
Я благодарен многим своим ФБ-друзьям, за мотивацию. Каждый кто это заслуживает, себя тут найдёт. Но особенно я благодарен выдающемуся учёному-академику (Россия и США), замечательному поэту и человеку, Владимиру Евгеньевичу Захарову, который доброжелательно меня воспитывал через эти мои стихи.
Как в этом собрании, так и в «Приглашении на Жизнь» – я стараюсь всегда видеть, как красоту, так и ужасы жизни РОМАНТИЧНО. При этом мой «цинизм» всегда доброжелателен. Наконец, следует иметь в виду, что «Приглашение на Жизнь» значительно труднее, и несмотря на относительную краткость книги, скорее настоящее собрание является введение к ней, а не наоборот.
Карелия
В лесу карельском утром раноРасставив уши, ноги врозь,Чуть видный в завесе туманаСтоит величественный лось.Синайской пальме
Ах, эта пальма!В застывшем танце вдруг проснется,В дрожащем воздухе взовьётся,Истому нежную пробудит,И к грозди фиников как к груди,Верблюд надменный прикоснётся.В Париже
Я не знаю за что мне такие подарки,Но сейчас я стою в Париже,И с наполеоновской АркиНа меня кони пеною брызжут.И не верю я, что не вру,что я брошен свирепому Лувру,И что не в прорубленном там оконце,А прямо тут, где Париж-столица,Восходит со мною огромное Солнце, —– Солнце Аустерлица.Ответ Тютчеву
Как нам даётся благодать —– Вдруг чьё-то слово нас коснётся,Нежданно с силой отзовётся,– И нами вдруг произнесётся, —– ЧТО нам удастся вдруг понять?Вертинскому
Мне-то одному,Да и всем Вам, каждому,Припомнить не лишне ещёЧто очень важно для любвиЧто соловьи поют на кладбище,Александру Вертинскому, —Те же соловьи!А я хочу умереть в январе,Чтоб согреться под снегом пушистым и чистым,И на смертном одреЯ хочу спеть Вертинского чтоб остаться Артистом.И остался, как Есенин нежный,В этот мир влюблён;В этот Райский Сад безбрежный,И в девичий стон.Ван Гогу (1)
Смотри как даль свежа,Как высь поёт,И как в кулоне изумруд,Тут замок вставлен.И не скажи: «Какой здесь труд!Как собран был, направлен»…И не скажи мне: «Ах, как мил!»Скажи мне: «Видишь, —Он краски ветром закружил;Ведь это он один так мог,И знал лишь в этом бытиё;И с гордостью навек зажёгОн имя чудное своё, —– Винсент Ван Гог!»Ван Гогу (2)
Краски ветром закружились У Ван Гога,Понеслись и опустились на холстину.Странно, необычно, и нестрогоЖизни он нарисовал картину.Надо бы прийти мне на подмогу,Чтоб облечь в словесную рутинуЭтих красок радость и тревогу,Я же сделал всё что мог, ей Богу!Блоку
Ищу средь поэтических тенейСоотношений мне знакомых чиселИ признаки привычных мне явлений.Так, «Скифов» Блока вижу средь своих детей;И моя Шира – это острый галльский смысл,А Гили, – это «сумрачный германский гений».Бродскому
Клеопатра, нож, простынь,Золотая кровать,На Васильевский ОстровЯ иду умирать!Вермееру (… и Н.)
Всё тех же комнат, тех же лиц,Опять открыл я веер;Под шелест грустных нам страницЯ вижу трепетных девиц…Пред кем бы пал бы я тут ниц,Когда бы не Вермеер?Но эту пару что с бокалом, —– Наивным, верно, идеалом, —– Я долго видел на стенеУ бедной девушки одной…Там время шло как бы во сне,И даже снег вокруг краснелТой раннею весной.Кате Вильскер
У журчащей у реки,У чистенькой водичкиПтички словно васильки,Васильки как птички.Анненскому (1)
Миры лжецов, неверный свет светил,Внимаю лжи, молчу, молчу я снова;Не потому что правду я забыл —– А потому что я забыл себя иного.Но если мне на сердце тяжело —– Я у Другого Я ищу ответа;И нам обоим от Меня светлоИ в нас обоих есть немало света!Пастернаку
Подпишусь – коль хотите – «Дурак»Я пером индианского клана,Но клянусь топором – Пастернак —Это мартовский снег Левитана!Петрову-Водкину
Стало ясно —Жизнь напрасна,Смерти мало,Стало ало,Стало красноСтало страстно,Повсеместно и всечасноСтало мясно, мясно, мясно!Душ кружатся в тени рои,В них герои на покое —Препрозрачные героиЧто за жизнь мою в ответе —Без оторванных ботинок,И картинок что в газете.Сезанну
Кувшин,портрет,сосна,олива,Природы обнажённый стан,Цветы прекрасны, кисть игрива,Cезанн,…Cезанн,…Cезанн,…Рядом красавица готоваИ правду слышать и обман;Я ей твержу ТРИ НЕЖНЫХ СЛОВА:«Cезанн,Cезанн,Cезанн.»Когда ж меня таранят сноваЗлость, зависть, чёрствость, лжи дурман;Моим щитом гремят три слова:CЕЗАНН!CЕЗАНН!!CЕЗАНН!!!Каналетто
Был каналья, наверно;Живописный прохвост,Всем девицам в тавернахЗаглянул он под хвост.Но в картинных анналахБудет вечное летоВ тех канальных кварталахГде гулял Каналетто.Николаю Заболоцкому
В Крыму, над могилой Волошина,Жизнь должна быть просветлённая,Счастья слезой обновлённая,На землю для этого брошенаГлина одушевлённая!2005Лермонтову
«Повсюду стали слышны речи —Пора добраться до картечи…»Но я сомненьем не совру —А как же свечи – как же свечи,Что в наших душах на ветру?Трое
Не вечеринками, концертами, винами,А как бы водами великих рек, —Сильней чем свободный олень чукотский —– Мчат отгремевший струнамиРоссийский Двадцатый век:Вертинский,Окуджава,Высоцкий!Эгону Шилле
В восторге бреда я оруО том, что сплю в блестящем стиле,И простынь, сбитая к утру —Автопортрет Эгона Шилле!2005To fall in love…
To fall in love, —Вот лобик хмурыйИ два стремительных крыла,Вот ручка поднята Амура,И в сердце трепещит стрела.И не за что уж ухватиться,И в пропасть я лечу стремглав, —– Как же могло это случиться, —To fall in love?Но лезу вверх, и всё изрезав,Зажавши кровь,Я вырвал ржавое железоИз сердца вновь.Вот подо мной уже пик скальный,Сижу колени я обняв,…И вновь готов, многострадальный,To fall in love!Сватовство
Ну какая пара это!Не Ромео и Джульетта, —– С перва взгляда, – где уж нам уж,Громко в животах бурчит;Я молчу, она молчит, —– Не уходит, – хочет замуж.1978Обида
Мантией вейся, чёрная злостьДрожи всё в глазах от слёз, —– Алую кровь, белую костьВижу средь этих роз.Ваза летит звеня,Припоминаю тужась…А-а-а… это Каменный ГостьБыл у меня…О ужас,…УЖАС!Май 1978Ветер и девушка
«Ветер, ветер, на всём белом свете…»
«Двенадцать». А. БлокВетер жару вертит,Ветер слова твердит:«Артик! Банана-Артик!»А, это ты, Юдит,Сядь со мной, расскажиКак это будет.«По Нью-Йорку пройду- пройду,Американца рожу;По Зигмунду ФрейдуЖизни сплету ажур.»«Пока не окликнут: Эй! —Пока не прибавят: Jew?»«Ах, всё бы тебе цепляться,Всё бы тебе издеваться…Что? Хочу ли? Зачем лечу?Важное ль это дело?Он бы хотел, – и я б хотела, —И потому – хочу.Да и плохо мне тут оставаться,Ведь не друг другу ль признаться, —– даль страшна поутру,И всегда тут на ветруДвое, а не двенадцать».Июнь 197821й век
Видишь, – головы элитыНаголо побриты;Атеисты победили,Остальные все забыты;Даже слёзы крокодильиНе пролиты.Электронные заботы,Постоянные бега;Для контактов позолотыСолнца луч изрезал кто-то,И смеяся до икотыБлики строятся как нотыВ восхитительные роты…Сквозь болота и снегаНа пески идёт пехота…Капля пота как серьгаИ серьга как капля пота.Ночной поход
С каждой минутой вплываешьВ бездонную времени пасть,С каждым шагом падаешьВ темноты пропасть.Мой Jeep
По дюнам песчаным пустыни,Ветрами гонимыми вдаль.Где сумерки фиолетово-синиМой Jeep тихо едет… Мне жаль!Мне жаль что любил гаража он чертог,Что я избежал с ним к побегам влеченья,Что лишь Академии злоключеньяПозволил мне строгий, всё видящий Б-г.Пришёл час возврата, и тяжек и прост;Тому кто за лень мне расплатой грозился,Тому кто старее чем мир этот стар, —– Мой Jeep с благодарностью поклонился.Как Всадник на Глыбе застыл во весь рост,Спокойно отбросил земной тёплый шар,И выключив свет от ненужных там фар,Он в облако врезался звёзд.Всё!
Сверкнуло всё владенье лани,Осколки засвистели, грани,Бил «РПГ»1, броню тараня,«Маках»2 стрелял, скалу треся,И шла дивизия Голани,ВСЁ на себе неся.Голани волки хмурые,Бесшумные ягуары,Время кидая вспять, —Идут наши самураи,Идут наши гусары,Идёт наша Королевская Рать!1977Граница
Я был вчера в дубах ЛиванаЧто со древнейших держат днейЗастывший водопад камней;Там где с Горы Медвежей раноВ свинцово-облачную теньИсходит сумерками день.Где в белой шапке, чуден вам,Хермон и сед и вечно юн;Литани где, где Эль-Хийам,Где Тайбе, Шаба, Мардж-Аюн.Где смысл жизни жалко мнимперед деревней разрушённой,Где шуткою весёлый мрак бункера одушевлённый,Где мир ужасно потрясённыйИ будущего нет за ним.1978Евреи
Мы смело открылись великому БогуЧтоб он не оставил нас всех без внимания;Чтоб посох змеиный нам дал на дорогуИ жажду знаний как яд наказания!Еврей («Вечный жид»)
Сам с собой как суровые брови сдвоен,Я остался единственный в поле воин.Хоть устал, но исхода позиций не сдал,И с презреньем отверг для себя формалин,Я один и невидный вам всем тронный зал;Я ОДИН!Март 2003«Я невзрачный грач…»
Я невзрачный грачС мрачной головой,Я прозрачно груб,Дорогой, с тобой.Я пишу для трубДетский плач,То-есть волчий вой;Вызвав всех на бой,Я горжусь собой…Б-же мой!…Б-же мой!Визит в Ленинград в 1988; Кате
Надоело мне дурака валять.И утюжить Невский гранит;Расцелую Борину КатюИ уеду к своей Шломит.Я сказал, что её расцелую,Но что это всего лишь ТЕМА, —– Ведь нельзя же смущать такуюКоторая для другого бесценна;Что не надо слишком тревожиться.Страх с надеждой в себе стравив…Эта щёчки тонкая кожица,Ленинград,Париж,Тель-Авив.Бывший псковский школьник
Когда-то псковской школы школьникЯ сам себе придумал бытиё —Я положил Синая треугольникНа плавательной трубки остриё;Кораллов видел сладкий сонИ под руины лез в сам ад;Я видел с севера Хермон,И видел с юга Рас-Мухаммад.Соне
Поэма о маминой сестре, которая меня воспитывала в Пскове (Плескове)
IЯ вообще из простаков,Но сегодня я таков, —– На вершине облаков.Я в объятиях сладкой лени;Мне не нужны Маркс и Ленин, —– Нужен мне Душевный Гений, —– Нужен Лермонтов, Лесков,Пушкин, Тютчев, Аненков.Моё облако тут как берёза,Как легчайшая акварель —– Так разумно мой верный СпинозаМне обставил небесный отель.В нём с моей синайской пальмойИ с своим карельским лосемИ с душой многострадальнойТётку Соню в гости просим;Вот она; не сторонится;Рада радугой явитсяС дождевой живой водой…Пессимист я окаянный!Как же мне не веселиться, —– Цвет лица её румяный,Цвет лица её живой!Мы тут с Соней лучше, краше;Ангелы играют туш;Управляют души нашиЧудным сонмом живых душ!Ну, спасибо, Ваша милость,Чувствую, – собой сильней;Наведём тут справедливостьС Менделевной, с Софией!IIА в отеле вдруг тают все стены,На меня наплывает нирвана,И без диска, и без антенныСлышу я Вертинского и Ив-Монтана.Слышу: «Облако-МорозВ ореоле белых розНикогда не пахнет псиной;Отдохнул бы я от слёзВсей душой, хотя бы в грёзах, —– Я – твоя метаморфоза, —Бедный Пикколо-Бомбино».Он как облако-овчинаБез упрёка и вопроса;Сердцем весь раскованный…Эй!.. Для Пикколо-БомбиноГрушеньку столкни с утёса,Странник Очарованный!IIIНа меня не направлен наган,Под нахмуренные вставленный брови;Рвутся все поводки коротки, —Ведь со мною тут: Поль Сезанн,Константин Коровин,Козьма Петров-Водкин,И ещё кое-кто… с Константином в лодке.Не найдётся тут капелька грязи;Тут ковры – облака перистые;И как собственных доченек пара, —Сквозь перистые эти жалюзиСмотрят испанки от сердца чистые,Леонора и Ампара, —– Чья это там гитара, —– Каковы гитаристы плечисты?Да и это не тонкая тучкаБеззаботно на солнышке таетНа вершине возвышенной тучи, —– Это гордая польская внучка, —– Марина Цветаева, —– Меня русскому языку учит;Я «УМИРАЮ»!И для сердца спасительно нужныеМне, – как строгие честные лица, —– Вижу речи народной жемчужиныИз словарных-то экспедиций.И чего там судьба нагородит!Вижу в сердцеразрывающем ПОСе3:«Тоня-то ходитИвриёначка носит».Да! Это не Соня те тонетВ своём словарном заносе,А Тоня то ходит,И пророка еврейского носит.Видно хочет быть мамочка-самочкаКак та Наташа Ростова,И набирать в себе молочкаДля орущего ИвриёначкаНе для Тони я тут на троне,В поэтической грозной короне,И младенцы мне не сюрприз…Ну да ладно, – для этой ТониВместе с Соней заглянем вниз.IVКак же ты, Тонечка, влипла во щи?Трудно понять без припевок;И без сердечной-то, что-ли, помощиОт плесковских парней и девок.Парни:«Пила Тоня вино, ела сало,Хлеб к Субботе не покрывалаНе всегда была в платие длинном,Говорила с ребятами смело;Никогда на яву не мечтала,И в девических снах не хотелаПородниться с сынами Селима4И душой отделиться от телаПод стенами Иерусалима».А-а-а… так вижу всё с высоты, —– Тут голубушка с косой,С белою ногой босой,И рябина тонка у окна,А там – Врубеля каменные цветыИ тоска ястребиная Демона.Вижу кровь с молокомИ долмонтскую кость,Вижу чары и кружку вина…Чёрный человек!– Ты презренный гость.И нежданный ты, – хуже татарина!Жарко Тонины щёки пылают в избе;Думает, – я ведь крест целую;А эта самая Вещь в себе, —В жестах холода совершенно нем, —– Сливою – говорит, – переспелою, —– Я вино заем!Крест, скрижали и каменные цветы!Сердце к сердцу стучит всё сильней и сильней;Его тысяча тысяч дней, —– Это сейчас только ты!Девки:«Что же, – грейся, – а не тоВ зимнем холодно пальтоИ вообще в России-то;Тут заморские цветыНа морозе быстро вянут;И уже не спросишь ты —Что, удался я? Как, мол?Потому Жидовский холмВ ПОСе упомянут».VАх, как застыли птенцовы рты!Как в этом мире безбрежномВсе влюблённые покрытыОдеялом снежным!Снег поутру золотист,А к закату уже синий;Грустна пляска вьюжных линийПод суровый ветра свист!Постепенно станет вьюжно,Разовьётся злобно вьюга,И влюблённым парам нужноКрепче обнимать друг друга;К утру очень крепко спать,Обнимать и понимать.Девки:«Вот уж Тоня тысчу днейОдна без жеребёночка…Как чинить протёкший кров?Да нашла милёночка, —– Не татарин, не еврей, —– Да ещё собой каков!…Стол накрыть поможет ейДочка-ивриёночка».VIУмираю от Тони красы я, —– И меня-то косою скосила;Знаю, что не решалось на Вече,А решила Крестная сила;И что Тоня, – это не Тоня, —– А Тоня – это Россия.А она уже за холмом далече,Перевал давно переступила!Голубой шар иначе тут вертится, —Даже верится, что не сердится;В позе вечного отрешенцаРазвалился я в облаке-стогеОт крестьянина-возмущенца…А он смотрит и видит Младенцав моём Моисеевом Боге.И картечи тут не визжалиРазгоняя архангелов сонмыИль синайские превращая скрижалиВ генералиссимусов погоны.В глубине голубой этой глиныНе найдётся пороховой вам миныИль другой нечестной забавы;Грянет бой тут не ради славы, —– А ради рериховой картины!И всё новые, тут как тут,Облака на меня-то плывут;И все вместе как войско насели, —Так заносит зелёные елиК рождеству заострённые пикойСнег в России иконоликой;Так, как в марте или апрелеЛёд идёт по реке Великой5)…От великого жизни обетаВижу солнца золотую карету,И да не придёт сюда конец света —Тем более, конец свету!Сам собой заброшенный, —– Под свою-то дудуДаже вспомнить я могуЧто-нибудь хорошее…ПРЯМО «НЕ МОГУ»!2002
Fig. 1 Идёт лёд по Великой!
«Красавица, …»
Красавица, —От тела, от лица!И для Семьи, наверное, Надежда, —Она ж и Вера и Любовь!Но всё же, – ГДЕ ЕЁ ОДЕЖДА?Открой, почтенная свекровь!От счастья светится, блистая, —Быть первой вышло на роду…Гляжу, – Рембрантова Даная,Трясясь, предчувствует бедуИ одевается, рыдая!«Не брейте, девочки, там, где не надо брить …»
Не брейте, девочки, там, где не надо брить —Воздастся вам за это в небесах,Свою природу надо гордо чтить,Изображать культурную фрэндозу,Не превращать себя в позор и страх, —Оставить с лепестками эту розуВ своих живых, прекрасных волосах!Ведь мужикам, нам, надо видеть нежностьУ королевы самой важной, снежной, —Вы ж помните что «НА МОРОЗЕДАЖЕ РОЗЫ ПАХНУТ ПСИНОЙ —БЭДНЫЙ ПИКОЛО-БАМБИНО!Есть город такой «Гиватаим»
C Ривкой Михаэли (ей) против «гордой демонстрации» в Тель Авиве (трудное стихотворение)
IЕсть город такой «Гиватаим»От Тель Авива недалеко;«ХОЛМ И ХОЛМ» – на Иврите «гивА вэ гивА» —Получается «Гиватаим» —То есть, холма там есть ДВА, —И вот он вам вмигСтоль древний и чудный Синайский язык,Который, навек обозначится раем!Два друга там пили себе молоко —Всё пили и пили, орали «Лехаим!»Но это от водки совсем далекоИ за это, читатель, поэта [ты Ривку] прости —На них стали весело груди [сиськи] расти!IIИ вот они в демонстрации, каждый,Собой восхитительно гордый, —Со своей восхитительной рожей,Или, если хотите, – мордой!И своею щелью, он (каждый), анальной —Друг другу улыбаются ортогонально!А я тут заброшен в ужасной прострации —На мне уж семь внуков, а нет демонстрации;Прошедши за них всю Ливанскую сечь, —Гордиться ведь мне совершенно и нечем!И один друг вдруг взял и сказал другому:«Полно проблем есть, дружочек, по дому:Заштопать бы нам там скорее бельё,И прокипятить бы тот тухлый бульон, —Иди и всё делай – не будь ты мне б-дь,А я покручусь чтобы торта занять.»IIIА я, как поэт, вот совсем не таков —Мужик настоящий из простаков [дураков] —По Дарье Мельниковой всегда умираю,И философию, блин, потрясающе знаю:Гегеля, Маркса и Поля Сартра…Для меня сама Смерть и глупа и стара,Дьявол придёт – я ему!Чувствую я – КлеопатраРыщет по Гиватаиму!Да я романтический Нил АрмстронгЧто забыл, в походе к воронке,Электронную коронуТам, где Ведьма крутится в кратере,А Чёрт гоняет ей мяч по двору,Промахиваясь, по крайней мере, —А я вот, хвастаяся, не вру,А слов бросаю орла и решку…Да умойтесь вы все и побрейтесь,И закройте свою варешку-врёшку —Или надо мною нагло посмейтесь —За то, что я всех честнее пою!Но и поплачьте по мне немножко…И даже если из вас кто тут был, —Лишь бы молока он – как те вот, не пилНи за какого, – как те, вот, – урода,А водку чистую и до дна —Даже если земля наша нам и дана —Как ЗЕМЛЯ ТЕКУЩЕГО МОЛОКА И МЁДА —Так ОН нам дал, – и ты даёшь и дашь —ЭРЕЦ ЗАВАТ ХАЛАВ – ХАЛАВ У ДВАШ!Новелле Матвеевой
Я вплываю в воды,В которые ещё не вплывал никто —И никто до меня не бывал,И не страшен мне этот 9й вал —Говорил гордый Дант АлигъериВ капитанском своём пальто, —Корабли мои сами с усами —То есть, с рулями и парусами, —И на мель никогда не сели…И я спросил его – КАРАВЕЛЛЫ?– Ну что ты – ФРЕГАТ – Я ж не франт —Мне ответил весёлый Дант.Но тут – слаще Сциллы и ХарибдыМатвеева прозвучала Новелла —Скромная, в платочке,Лишь с гитарой одной, мадамИ в сердце моём вдруг исчез тарарам, —За Россию весь страх и срам —Знал, что откроет она всем намВолшебным своим голосочком:«ПЛЫЛ КОРАБЛИК ПО ДАЛЬНИМ МОРЯМ,СТРОИЛ РОЖИ ПОСЛЕДНИМ ЦАРЯМ…»И солнцем морским обожжённыйГалантный всегда, – неизменно,Но как-то необыкновенноПред нею совсем откровенный, —Дант стоял поражённый!«Русский язык – это моё основное интеллектуальное богатство…»
Русский язык – это моё основное интеллектуальное богатство,А то, что я делаю в нём огромное количество ошибок —Это возмутительнейшее хулиганствоПоэтических золотых рыбок!«Необъятного не обнять…»
Необъятного не обнять.Не обнять огня,Даже то, что построил Ной.Даже если ты Свой ГеройИ дожил до ста,И, при том, еврей и изгой —Не обнять пылающего кустаПред синайской горой!«Не беги меня родной …»
Не беги меня родной —Отдышись, дорогой —Я нашёл тебе поздравления гвоздь —Если чёрен ты был ДУШОЙ —То чтоб в новом году стал ты светлым —Покорись судьбе, и скажи себе:«Чёрный человек – ты презренный гость —Я развею тебя над кострищем, пеплом!»«И да будет в Эсперанто…»
И научила меня Доменика (Дем), чудна и велИка, что в «Слове о полку Игореве» «Мысь» это «белка». А я – хотя в аэропорту, приехав в Израиль, и вспомнив – «А вокруг всё полчища поганые…», этого не знал!
Так значит: «Мыська песенки поёт, и орешки всё грызёт!»?
И да будет в ЭсперантоМыська нам – чья-то Маруська —Как будто что-то по-французски…Не зря ж в притонах Сан-ФранцискоНа зависть всех других МарусекПрекрасной Музочке – из МусекЛиловый негр подаёт манто!«Вместе скажем: «Баю-Баю…»
Людмиле М.
Вместе скажем: «Баю-Баю»РубаЮ (1-2-4) —Я Вам версию свою (1-2- (3—3) -4) (*)Предлагаю:Вы мне снитесь красивы и пьяныИ мои исчезают изъяны,И не вижу над русской закускойЯ падающей небесной манны!______(*) – 3—3 это внутренняя рифма в третьей строчке (русской закуской). Обычная рубая – это рифмование строчек 1,2,4 в четверостишии. Вот неожиданный пример обычной рубаи – который удивил бы Омара Хайама – изобретателя этого стиля – взятый мною из песни Аркадия Северного:
Девочка в платье из ситцаКаждую ночь мне снится —Не позволяет мне мама твояНа тебе жениться!Следуя совету Владимира Захарова, – я добавил в нижеследующем, пункт о Ницше (а уж Анненский сам вошёл с ним в открытую дверь):
1. «Ничто другое не поможет – только любовь к людям» – гордо сказал Христианин, и пошёл умывать руки.
Да – сказал я – но надо сначала определить всех людей как людей – ведь это так просто сказать (м.б. просто из зависти): я всех людей люблю без исключения – даже собак и свиней, – но эти же не люди – они хуже червей – убивайте их! И тогда нету тут ничего, Господин Хороший, кроме самолюбования. Нет, это не Истинный Иаков!
2. «Сердцу не прикажешь!» – сказал Русский Народ.
3. «Любовь не обязана идти от сердца – она может идти и от головы – как же иначе Эйнштейн мог любить людей – ведь любить сердцем можно только очень немногих» – сказал Старый Еврей.