Сочинения. Том 5. Антидепрессант

Благодаря заботе великого Туркменбаши Ниязова, билет в оба конца стоил, для граждан Туркмении, всего 2 доллара.

– Поэтому, – продолжал Костя, – в Москву выгодно летать не только для развлечений, но и, просто, на базар за продуктами

Усевшись на место, стоившее мне – не гражданину, четыреста долларов, я оказался тесно зажатым между гроздью ошалевших кур, связанных по лапкам, и грозно набычившимся, недовольно клекотавшим индюком, часто поглядывавшим в мою сторону с откровенной неприязнью.

Экзотическое окружение, щедро делившееся разнообразными натуральными, но не совсем аппетитными ароматами, отвлекло меня от мучительного ночного прострела поясницы.

Дотянув до серого промозглого утра, я, тогда, еле дополз до соседней аптеки. Не отходя от кассы, решительно натянул эластичный поддерживающий пояс и получил весьма сомнительную возможность осторожно-медленного передвижения.

Все ближайшие дни, связанные с перелетами, обещали быть довольно мучительными.

___________

– Эмануил! За твоё здоровье!, – подняв стакан янтарного чаю и сочувственно глядя в глаза, произнёс уважаемый человек, побывавший, в своё время, и первым секретарем, и главным руководителем обширных областных пространств

Уютно расположившись по-соседству с легендарными царственными Хивами, Нукусом и старинным Ургенчем, упоминаемым еще в Авесте – главной книге Зороастрийцев, родной город Кости Салаева носил гордое имя Ташауз.

В одном названии добродушные туркмены объединили, и камни, щедро рассыпанные по пустынным окрестностям, и память о бассейнах, которых в этих местах не наблюдалось уже давно, ещё со времён великих эмиров.

Волей всемогущего и всемудрейшего Туркменбаши, в честь племён великих огузов, населявших эти места в древности, Ташауз, в одночасье, стал Дашогузом.

С жадностью поглощая роскошный плов и прочие изыски, я полулежал, заботливо обложенный многочисленными подушками. Справа и слева от меня, изящно изогнув носики, пестрели сказочные чайники с отменно заваренным чаем. Антураж, думаю, мог вполне соответствовать междусобойчикам

у великих восточных владык.

– Уважают!, – подумалось мне, увидевшему, что у остальных участников прекрасного застолья было всего по одному чайнику на брата

Соседи по столу, постоянно соревнуясь, не уставали подливать мне горячий божественный напиток, замечательно гармонировавший с многочисленными угощениями.

– Знаешь, Эмануил, отчего на Востоке чай в пиалу гостя наливают малыми толиками, совсем понемногу?, – прищурив глаза, спрашивал седеющий аксакал

– Отчего же?, – с любопытством поинтересовался я, распаренный и расслабленный обильной едой и неспешной беседой

– Чтобы чаще, как можно чаще, подливать гостю волшебный напиток. Во-первых, в чайнике он остаётся горячим гораздо дольше, чем в пиалушке

– Есть и во-вторых..?

– Во-вторых, часто подливая содержимое, хозяин многократно оказывает дорогому гостю особое уважение и расположение

Неспешная беседа, казалось, ни о чем, закончилась, далеко-далеко, за полночь. Изрядно осовевшие от обильной еды, мы медленно двинулись к дому. На пустынной ночной улице разлилась особая тишина и благодать, с улыбкой внимавшая нашему разговору

– Ты, взаправду? Правда, ничего не почувствовал?, – живо поинтересовался Костя, один к одному, повторяя шараду, загаданную уважаемым хозяином, прямо перед выходом из гостеприимного дома

– В чае? Совсем-совсем, ничего не ощутил?, – удивленный приятель, ещё раз, произнёс уже надоедающе-непонятный наводящий вопрос

– Вроде, ничего! Чай, конечно, хороший, замечательный, – точь-вточь, повторив свой прежний ответ уважаемому Баши, сообщил я Косте

– А что? Я должен был что-то почувствовать?, – заподозрив подвох, я, снова и снова, прислушивался к себе. Нет. Ничего необычного

– Неужели? Во второй чайник, стоявший от тебя по правую руку, они кучу чистейшего опия добавили. Баксов, эдак, на сто. Это на сто долларов в Туркмении. По Московским ценам, думаю, на всю тысячу зелёных потянуло бы. А тебе-тебе, хоть бы что. Такой товар даром перевели, – зацокав языком и покачивая головой, заключил удивленный Костя

– Однако! Оглядись, шепнул я ему, – Смотри, какой-какой, замечательно-чистый воздух, какие крупные звезды. Какая лунная ночь. – Наши шаги гулко раздавались на пустынной ночной дороге

– Как хочется разбежаться, как в детстве, и полететь, полететь. Эгегей…! Залетные…!, – С этими словами, я, в самом деле, разбежался и подпрыгнул. Чувствуя, как земля уходит из под ног, я полетел

– Чего смеёшься?, – слегка обиженно вопрошал я приятеля, приземляясь

– Говоришь, ничего не почувствовал..? – хохотал Костик, держа живот обеими руками и приседая от изнеможения

– Ты, Эмануил, лучше скажи, как твоя больная спина себя чувствует? – увидев мое недоуменное выражение лица, Костик, вновь, залился неудержимым смехом

Оказалось, я и думать позабыл о невыносимых страданиях предыдущего дня. В голове раздавалась задорная мелодия лезгинки.

Наконец, понемногу, я стал догадываться, что и мелодия, и сильнейший обезболивающий эффект, скорее всего, щедро спонсированы лошадиной дозой чистейшего заморского зелья.

Не чувствуя боли, я осторожно наклонился вправо-влево-вперёд, и, не чувствуя никакого дискомфорта, кинулся в бешеный пляс. Ни до, ни после – никогда, такого дикого неистового танца у меня больше не получалось

Правда, и наркотиков, я больше никогда не пробовал…

ОДЕССКИЕ ПЛЯЖИ…

Наш дорогой Тирасполь от красавицы-Одессы отделяла всего пара часов езды. Правда, как правило, в переполненном дизеле-поезде Кишинев-Одесса.

В те далекие, послесталинско-хрущевские времена, мои тётя Чарна с дядей Муней жили на Островидова шестьдесят семь, в старом, колодезного типа, одесском дворе с традиционной аркой у входа.

Там присутствовали, и гудящие железные лестницы, и неизменная водопроводная колонка в самом центре двора. Решетка, защищавшая ее сток, была завалена многочисленными арбузными корками. Неподалёку находилось внушительное скопище деревянных туалетов.

Зато добираться оттуда до знаменитых морских пляжей было проще простого.

Большой парк с огромным фонтаном, шумящим свежестью и детскими криками, мы проходили пешком. Затем усаживались в знаменитые трамваи, на выбор, пятый или двадцать восьмой.

Выслушивая по дороге все одесские новости, потрясающие по эмоциям скандалы с бесценными интонациями и неисчерпаемым словарным запасом, мы быстро оказывались в Аркадии или Ланжероне.

За более продолжительное время, добирались в соблазнительную Черноморку. По старой памяти, ее называли Люстдорфом.

По воскресеньям, особенно совпадавшим с Днём Военно-Морского флота, Строителя или другими знатными Праздниками, трамваи так переполнялись разгоряченными потными телами, рвущимися к прохладной соленой морской водичке, что, бывало, сходили с рельс и ложились на поворотах немного отдохнуть.

Из всех пляжей, конечно, выделялась Аркадия. Она была самой аристократичной и благоустроенной. Над песком и морем, легкими ажурными балюстрадами, нависал широкий променад со снующими обнаженными торсами и едва прикрытыми аппетитными женскими ягодицами, озабоченно летевшими в разных направлениях.

Репродукторы надрывались от модной, но не очень содержательной «Улла-Тэрулла-Тэрулла-Тэрулла», прерываемой крикливыми объявлениями о потере очередного ребенка.

После каждого такого обращения, я немедленно начинал внимательно вглядываться в лица пробегавших мальчишек и девчонок

– А вдруг, вдруг, узнаю? – Затем сладостно представлял, как меня, вернувшего потерянное чадо, обнимают растроганные родители и, – Чем черт не шутит!, – фотографируют вездесущие местные корреспонденты

Мечтания быстро рассеивались раздражённым диалогом отца и матери. Они никак не могли обнаружить на песке ни одного мало-мальски пригодного просвета.

Вся поверхность, до самого распоследнего лоскутка, была полностью окупирована телами отчаянных курортников, обожженных солнцем и распластанных по всей раскалённой сковородке самого модного Одесского пляжа.