Сочинения. Том 1. Антидепрессант
Однако, как и со всем новым, продвинутым и великолепным, нам было непросто. Одно неосторожное движение напильником, как ослепительная вспышка уничтожала результаты кропотливой работы за целый день. При этом, открытые части лица и рук, немедленно чернели и казались обгоревшими. За этот цвет ответственность несла марганцовка, которую, ввиду ее отчаянной дешевизны и доступности, мы не жалели.
Так получилось, что мы, не страшась часовых, смело пробрались к свалке нашего тираспольского военного аэродрома. Там умудрились утащить много ценного: разноцветные проволочки, из которых выплетали важнецкие перстни, разные интересные блестящие штучки, которые выменивали у соседских мальчишек на целые пачки новеньких наклеек на консервы. Достался нам и кусок удивительного сплава. Знатоки, у которых отцы были военными пилотами, с важностью заявляли, что загадочный метал являлся частью приборной доски истребителей
Реактивные самолёты были нашей Тираспольской гордостью. Краснозвёздные серебристые Миги с грохотом проносились на низкой высоте над школой, заводом Ткаченко, исчезая в облаках аж за Днестром и Кицканским лесом.
Среди летчиков, фигурки которых хорошо различались в прозрачных кабинах, были папы многих одноклассников. Там находились даже будущие известные космонавты. Такие, например, как легендарный Береговой, ставший, впоследствии, командиром отряда советских покорителей космоса.
Девчонки шептались, что он крутил любовь с нашей историчкой. Я, конечно, пытался представить строгую, скромную и явно неприступную Ольгу в руках яркого и бравого летчика. Но ничего не получалось. Слишком уж холодно-принципиальной она была.
Чудесный сплав, добытый на аэродроме, мы назвали цэрием. Я подозревал, что в него входил цезий. По данным справочников, в чистом виде он мог возгореться даже при комнатной температуре.
Когда куском чудо-сплава мы проводили, например, по асфальту, за ним тянулась, брызжа искрами во все стороны, красивая полоса ослепительно-яркого света, украшенная язычками голубовато-желтоватого пламени.
Девчонки, при этом действе, визжали от восторга, вдохновляя нас, вновь и вновь, ради из восхищенных взглядов, на новые бесконечные подвиги и их упорное повторение.
______________
– Ну, Орлы, пишите, да поподробнее. Как докатились Вы до такой жизни!, – грозно приказал дежурный капитан, строго оглядев нашу троицу
Вывели нас, как и положено, из чёрного воронка, лихо подкатившего к центральному городскому отделу милиции. Автозак был настоящим. По всем правилам перевозки преступного элемента, он бы оборудован толстыми решетками, и на маленьком окошке, и на первой двери, отделявшей клетку от маленького пространства, где могла бы находиться охрана, и на окошечке второй двери от основного выхода.
Меня, с Юркой Возмиловым и Мариком Шором – главным любителем и знатоком всей научной фантастики нашего двора, а может, и всего Тирасполя, выловил обычный военный патруль.
Офицер заметил пацанов, подозрительно копошившихся на углу завода Ткаченко, где улица Правды плавно переходила в центральную улицу 25 Октября.
Проселитренная газетная бумага, которую я готовил дома в обычной кастрюле и сушил на кухне, прикрепляя к бельевой веревке обычными прищепками, работала по принципу бикфордова шнура. При поджигании и верном расчете, она оттягивала время взрыва и давала возможность отойти на безопасное расстояние.
Тогда, вполне безнаказанно, безопасно и с комфортом, можно было отойти от будущего места подрыва и наблюдать, наблюдать, наблюдать. Мы радовались ослепительной вспышке, оглушительному грохоту, девчоночьим визгам восхищения и страха, приходившим с небольшой задержкой, но неотвратимо, как гром после после яркой грозовой молнии.
Поскольку взрывчатую смесь мы заворачивали в обычную бумагу, без каких-либо добавок, то никакой опасности, кроме яркой иллюминации и знатного переполоха, зрелище не представляло.
Предвкушая отличный спектакль и нервно посмеиваясь, мы наблюдали, как патруль внимательно изучал место, откуда тянулся небольшой синий дымок.
И тут рвануло. Бабахнуло по полной. На совесть!
– Ложись!!!, – завопил бравый лейтенант, зарывшись в летнюю пыль, скопившуюся на повороте дороги. Как только, громко ругаясь матом и отряхиваясь, он поднялся, как раздался второй, а затем и заключительный – третий хлопок.
Яркие сполохи и грохот сопровождались и взрывами нашего хохота. Было очень смешно наблюдать со стороны, как бравые солдаты Швейки от страха, раз за разом, плюхались на землю.
Чтобы вовремя ретироваться, у нас была куча времени. Однако убегать мы не собирались. Вот и попали, глупые. Не догадывались, что патруль уже давно следил за нашим подозрительным копошением.
______________
В милиции, как и приказал дежурный, я старательно, с подробностями, изложил на бумаге суть химического эксперимента, особенности осторожной работы напильником и высушивания проселитренной бумаги. Я знал, что это, точно, пригодится нашей оборонной промышленности. Может, ещё и медаль дадут. Ведь испытания проходили с опасностью для жизни.
В три часа ночи в камеру вошли наши взволнованные отцы. Они застали своих чад в процессе ожесточенного шашечного сражения. Шашками выступали обрывки голубых билетиков в кино и каких-то белых бумажек, найденных нами в мусорном ящике. Доской же служил пол, составленный из темных и светлых керамических плиток.
– Они ещё и в шашки играют!, – возмущённо и с отчаянием воскликнул отец Марика
Капитан милиции, на счастье, оказался бывшим папиным учеником. Сначала, он с выражением, как на сцене, зачитал рапорт, состряпанный обозленным военным патрулём.
Из него следовало, что сионисты Шор, Бланк и примкнувший к ним несознательный элемент Возмилов, хотели, ни больше ни меньше, как взорвать монумент" Серп и Молот». А ведь правда. Упомянутая стелла была тем злополучным местом, куда заложили продвинутые взрывпакеты. Чтобы дальше была видна вспышка, я еле дотянулся до бетонной ручки серпа и оставил заряды на ее поверхности
Не жалея красок капитан рассказал, какая жестокая детская колония ожидала бы нас – восьмиклассников, если бы не мой отец, воспитавший такого благодарного ученика. Дождавшись от папы похвалы, офицер радостно, на мелкие кусочки, порвал все бумаги, включая описание великого технологического открытия. Затем посоветовал, в самое ближайшее время, а лучше прямо с утра, уехать из города. Например, на отдых. Хотя бы, в соседнюю Одессу.
По возвращении домой, отец собрал всю мою домашнюю лабораторию. На ближайшую мусорку отправились стратегические запасы цэрия, калийная селитра, многочисленные мерные стаканы с мензурками, колбочками, трубками и классными притертыми пробками.
Море в Одессе было, в тот год, удивительно тёплым. Мы замечательно загорели, отдохнули и успели вернуться в Тирасполь ещё до наступления карантина. В Одессе началась эпидемия холеры. На календаре красовалась цифра 1970. Всего пятьдесят лет назад…
НАШ СТАРЫЙ ДОМ
Наш сокирянский дом состоял из двух половин, разделённых длиннющим коридором. Построенный ещё моим прадедушкой Аврумом Вайнзофом в начале двадцатого века, он отчаянно раздражал местную советскую власть. Их злил, и десяток высоких светлых комнат, и просторныЙ обильный огород.
Время от времени, к нам захаживали важные дяденьки с пугающими папками под мышкой. С недовольным видом, они всегда что-то мерили, рисовали, а затем сытно и долго чаевничали.
При этом, съедалось неимоверное количество вареников, которые запивались водкой из гранёных стаканов. После сытых и громких отрыжек, раскрасневшиеся кабанчики важно советовали моим близким, как сохранить своё собственное жилище от неминуемого сноса.
До войны, наш дом был переполнен радостными детскими криками и азартными взрослыми разговорами.
Аврум и Цирл – мои прадед и прабабушка, воспитали шестерых. В далёкие тридцатые, в подрумынской Бессарабии, Берл, Бася и Гиталы за целый год волонтёрства заработали себе бесплатные билеты до Палестины. Так, в ту далекую пору, называли Израиль.
Таким образом, они спасли себя и будущих детей от ужасов гетто. Правда, жилось им на Ближнем Востоке очень и очень непросто. Тяжелый физический труд, малярия, отсутствие питьевой воды. До самой войны, заботливый Аврум помогал им, посылая из Сокирян, в далёкие Палестины, по нескольку пар старых башмаков.
Какая же радость охватывала первопроходцев, измученных тяжелым трудом, пустынным климатом, болезнями и недостатком воды, когда в каблуках этих потертых туфель, обнаруживались несколько золотых пятерок или десяток. За них можно было расплатиться с долгами, купить немного продуктов и почувствовать тепло родительской любви.
А Янкель, Рива и Роза, обзавелись семьями, оставшись с родителями и детьми в родных Сокирянах. Им предстояла встреча с другими испытаниями. Гораздо более трагичными и ужасными.
Янкель, ушедший на фронт в первый же день войны и вернувшийся весь в орденах и медалях, не нашёл ни своей погибшей семьи, ни бедных родителей.
В большом светлом доме, прежде наполненном радостными голосами, больше никогда не появились Аврум с Цирл, двухлетняя Ревуся – маленькая дочка Розы, а также ее отец – энергичный молодой Залман.
Погиб в гетто Мендель – великий оптимист и всем помогавший придумщик, ставший моим дедом посмертно. Из одиннадцати взрослых и детей, осталось только четверо.
Дом опустел, но по меркам советской власти, хотя и был частной собственностью, однако стал для уцелевших хозяев слишком уж большим.
Чтобы не раздражать местечковое начальство, пришлось переделать одну залу под курятник, а вторую – под сарай. Затем дом разделили вдоль длинного КАЛИДОРА, как мы его называли, на две части, мою – с бабушкой Ривой, папой и мамой, и вторую, где жила тётя Роза с Симоном Марамовичем – ее новым спутником жизни.
Был он крепким улыбчивым смугловатым мужчиной, чудом вернувшимся из жестокой Сибирской ссылки. С ним мы устраивали бесконечные доминошные баталии. Жаль, быстро умер. Сердце не выдержало.
Его Саша – сын, которого, за редкое непослушание, Симон порой наказывал привязыванием к письменному столу, жил у нас всего год. Саша на отца совсем не обижался. Только просил меня притаскивать к столу пару гантелей, которыми он увлекался в последнем классе школы.
После окончания десятилетки, Саша уехал в Сибирь, окончил мед и стал знаменитым доктором медицинских наук. Работал в Улан-уде, Иркутске, во Всемирной организации здравоохранения. Во время эпидемии холеры в Одессе, разыгравшейся в начале семидесятых, Саша был одним из ведущих специалистов, присланных в помощь. Он активно помогал в подавлении очага этой опасной инфекции.
Помню, как на пару дней, он заскочил к нам в Тирасполь. Был вооружен тогда солидным бутыльком медицинского спирта, подкрашенного красным цветом. Они с папой многократно дезинфицировались и ожесточённо спорили по поводу политики Израиля.
Вера – дочь Симона, после физмата, вышла замуж за ироничного Мишу, преподававшего музыку. А их дочь Розика стала моей доброй подружкой, ещё с раннего детства.
Приехав из Тирасполя проведать дедушку Симона, она, еще тогда, демонстрировала вполне продвинутые способности в игре на стареньком фортепиано, установленном в сокирянском доме культуры. При этом, громко жаловалась на Судьбу, подчеркивая, что к четырём годам, Моцарт уже давно, как придумал свои композиции и выступал с самыми настоящими концертами.
_______________
Всех предыдущих укорачиваний нашей жилплощади властям показалось мало. На все лето, в дом стали насильно подселять квартирантов – будущих механизаторов и медсестер. За каждого из полутора десятков молодых людей, спавших на железных кроватях с панцирными сетками, власти выплачивали по рублю в месяц.
После трёх таких летних заездов, все деньги уходили на ремонт дверей и прочих частей дома, пострадавших от бесконечного хлопанья и пьянок, шумевших в доме в честь каждого успешного окончания месячного курса обучения.
В отличие от реакции моих близких, мне эта молодежь очень даже нравилась. Каждый день, все собирались перед домом и играли в волейбол. Мне удавалось не только подавать улетавшие мячи, но иногда участвовать и в самой игре, отбивая мяч какой-нибудь симпатичной белокурой соседке, находившейся в большом кругу начинающих спортсменов.
– Да. Этот летний праздник, с толпой смеявшихся молодых ребят и девчат, шумно и весело носившихся по утрам в очередь к единственному во дворе туалету и паре рукомойников, пришёлся мне по душе
До самой темноты, мы играли в футбол и волейбол, бурно обсуждали крупные сокирянские и мелкие мировые новости, щедро лившиеся из маленькой, но голосистой радиоточки.
Было интересно подсматривать, как ребята ухаживают за веселыми хохотушками, слышать раздающиеся, тут и там, неловкие попытки поцелуев и звонких ответных оплеух.
Иногда, шумной и радостной толпою, мы важно шли по парку и длинным улицам Сокирян, прямо к местному ЗАГСУ. Продвигались мы, вместе со счастливыми женихом и невестой, познакомившихся в нашем доме, с большой гордостью. Будто, именно благодаря нам, они и поженились.
Наконец, местные власти решили вопрос с нашим большим и красивым строением, возвышавшимся с начала двадцатого века «как бельмо на их чиновничьем глазу». Обманув на несколько лет, нам объявили о предстоящем скором сносе и предложили взамен маленькую двухкомнатную квартиру. Получив отказ, тут-же насильно подселили четыре семьи, разделив дом многочисленными уродливыми перегородками.
После этого, родители со мною срочно переехали в Тирасполь. Бабушкам, до пенсии, пришлось ютиться там ещё два года.
Выполняя чьё-то давнее бездарное решение, наш огромный дом с большим огородом, садом и прекрасным палисадником, снесли только через долгих шесть лет, абсолютно бесполезно расширив, и без того, довольно просторную, самую окраину двора соседней украинской школы.
Однако Дом – наш любимый родной Дом, с торжественно поднимавшимися от дороги ступенями и прекрасной террассой, густо увитой диким виноградом, по-прежнему, радостно живет в нашей благодарной памяти.
Он гордо возвышается над дорогой, широко раскинувшись по уже несуществующему адресу, улицы Горького 3, с его бесконечным огородом, чудными плодовыми и ореховыми деревьями, посаженными ещё моими прадедом, дедом и отцом.
Дом наполнен пением прекрасных птиц, звонкими голосами молодых бабушек и родителей. Он, по-царски, украшен удивительным палисадником, щедро насыщенным ароматами буйно цветущей сирени, ирисов, роз и моими детскими голубыми мечтами…
ИМПРИНТИНГ
Бани не любил с детства. Как-то, ещё в Сокирянах, меня повели в центральную. Видимо, с целью образовательной.
Ведь кардинальные купания в жестяной ванночке, где была установлена дровяная водогрейка, осуществлялись на нашей большой кухне еженедельно. Этого было вполне достаточно. Процедура была приятной. Под заботливым руководством бабушки Ривы, я расставлял на водной глади любимые пластиковые кораблики, лодочки, дюжину солдатиков. Морской бой в мыльной воде был ожесточенным.
Правда, приходилось, нехотя, поочередно отдавать на расправу бабушке то руку, то ногу. По ним быстро и с ласковыми уговорами проходилась намыленная мочалка. Потом и она становилась одним из важных кораблей, на котором размешался целый отряд бравых солдафонов.
Меня легко убедили, что, несмотря на то, что все свои тайные прелести я видел в ванночке прекрасно, никому больше наблюдать их было невозможно. Поскольку слой прозрачной колодезной воды для чужого взгляда был, по свидетельству бабушки, преградой неодолимой.
– Клара, обращалась она к моей маме, ты что-то видишь?
– Откуда? Ничего не видно, – Мама была очень убедительна, – Кому нужна твоя пуцька?, – смеялась она
– А ты, Роза? – обращалась бабушка к своей сестре, – Зэйст (видишь, идиш)?
– Я, без очков, вообще ничего не вижу. Гурнышт (ничего, идиш), – уверенно заключала Роза
Теперь, я был спокоен
Центральная Сокирянская баня поразила жуткой концентрацией уродства. Толпа голых мужиков, собранных в одном месте, с висящими, торчащими и трепыхавшимися причиндалами, представляла собой жуткое зрелище. Некоторые из них, громко хохотали, другие окатывали друг друга водой из шаек и нещадно хлестали допотопными вениками из дубовых листьев.
А самое неприятное, там было душно. Очень. В клубах пара, тут и там, шныряли человеки с многочисленными татуировками. Поразили мультики на ягодицах. У одного, при ходьбе, мышка даже запрыгивала в самую задницу, а за ней бросалась кошка. У другого, при движении, савковая лопата засыпала туда уголёк. Наверное, для того, чтобы быстрее ходилось.
Симон – второй муж Розы, потащивший меня в баню, положил на плоскую каменную лежанку и стал истово мылить, жестко, до боли, протирать грубой мочалкой и обливать из шайки. Затем душ. Горячий и холоднющий.
Никаких игрушек, никаких ласковых воркований. Под конец измывательства, садист завёл меня в парную. Дыхание остановилось. Нестерпимый обжигающий пар окружил со всех сторон. Смеясь, Симон схватил меня и секунд на пять поставил к себе, прямо на самую жаркую третью полку.
Я закричал. Заорал так, будто меня убивают. Собственно, так мне и казалось. Крик, видимо, перешёл в область ультразвука. По крайней мере, Симон испугался и быстро выставил меня из парной.
Больше, в детстве, я в баню не ходил. Да и сейчас, не люблю.
– Импринтинг (первое впечатление), – грустно заключил Саша Кокурин – старинный приятель, всегда обожавший этот вид релаксации и безуспешно пытавшийся приобщить меня к банному удовольствию…
ЛУЧШИЙ РЕЦЕПТ МОРОЖЕНОГО
Первый раз смотрел" Старика Хоттабыча» в стареньком Сокирянском кинотеатре. До этого момента, настоящего фабричного мороженого не едал ни разу.
Разве что, мама Вовы Ткачука угощала меня мороженым домашнего приготовления. Однако оно больше походило на прохладную молочную массу, размазанную по тарелке. Было очень вкусно, но…
Несмотря на изумительный вкус, это мороженое, конечно, не могло идти ни в какое сравнение с теми симпатичными маленькими шоколадными «Эскимо», которые в фильме поедал старый волшебник. Причём «уничтожал» он его в огромных количествах. Ведь, в чудесном московском цирке, старик Хоттабыч нагло слопал целый поднос с кучей того чудесного холодного лакомства.
Поглощал он его с такой страстью и восхищением, что мы ни капельки не сомневались в полном отсутствии подобной роскоши даже во дворцах самого, называй как хочешь, – Сулеймана ибн Дауда, царя Соломона или Шломо-а-Мелеха.
Ведь кувшин, в котором Хоттабыч томился тысячи лет, был, как помнится, отмечен и заперт именно заветной соломоновой печатью. А старик, что было очевидно по его неистовому аппетиту, никогда не видел и не пробовал подобного чуда.
Мороженое, покрытое шоколадной глазурью, выглядело в кинофильме настолько компактным, малюсеньким и притягательно волнующим, что порция съедалась вдохновленным волшебником буквально на глазах – в один, максимум, два приема.
– Куда же ты спешишь, о прелестная Дева?! С лицом, подобным отрезку Луны, – Приятным комплиментом Старик Хоттабыч легко остановил молоденькую разносчицу мороженого
Распробовав фантастический вкус, невиданный даже в наивкуснейших щербетах, Волшебник выкупил всю партию и решительно кинулся в настоящее сражение с превосходящими силами холодного феерического наслаждения.
Вся ребятня, смотревшая когда-то" Старика Хоттабыча» по многу раз, навсегда запомнила тот сладостный кусочек времени
Кое-что, однако, оказалось выясненным не до конца
Почему, например, в самых разных городах Советского Союза я ни разу не встречал такой «классной» притягательной формы мороженого?
Ведь оно было бы лёгким и удобным в употреблении не только для киношного Хоттабыча, но и для всех людей – от мала до велика. И держать такое мороженое в руках было бы гораздо удобнее, чем, например, громоздкие брикеты, цилиндры и стаканчики. И кусочек откусить легче, и облизать сподручнее.
Надеясь на Чудо, я неоднократно заглядывал в тот знаменитый Цирк на Цветном, где снимался знаменитый Хоттабыч. Мечталось увидеть, наконец, и распробовать то миниатюрное вожделенное Эскимо в блестящей серебристой упаковочке.
Напрасно выглядывал я по всем закоулкам цирка и планеты ту заманчивую штуковину. Ее не было нигде. Даже в далёких Америках с Канадами, в Азиях с Европами, – Попросту, нигде.
Недавно, в цирк на Цветном, мы сводили и дорогую внучку, приехавшую в Москву из далеких стран. Равнодушно скользнув взглядом по мороженому обычных конфигураций, я, в тайне надеясь на чудо, продолжал упорно вглядываться в его многочисленные сорта. Того волшебного, к сожалению, так и не встретилось.
______________
– Оказалось, что нас провели! Провели ловко. Ничего не скажешь. Мы же ничего – ничегошеньки не подозревали, – воскликнул я, прочитав статью в Интернете
Там подробно рассказывалось о съемках «Старика Хоттабыча». Оказалось, что для удобства съемочного процесса, вместо Эскимо, которое таяло предательски быстро, для съёмок эпизода, пришлось использовать обыкновенные глазированные сырки, уверенно сохранявшие ту притягательную форму.
Николай Волков, сыгравший роль Хоттабыча, после огромного количества съемочных дублей, не мог больше выносить ни вкуса, ни запаха, ни даже вида, тех сырков.
В теперешней Москве, возможно многое, почти все. Вам легко помогут найти правильные места, где можно вдоволь насладиться настоящим мороженым, – и в Гуме, и в Зоопарке, на Красной Пресне, и в Детском Мире. Но того, того самого, как не было, так и нет.
– Терпение кончилось. Надоело! Пока сам не сделаешь, никому и дела нет! Вот возьму, да скопирую форму прежних глазированных сырков, которые в фильме показывали. Закажу побольше того волшебного эскимо в одной из компаний
Вкус того удивительного мороженого мы же хорошо помним с самого детства. Каждый, конечно, представлял его по-своему. Но было оно, безусловно, самым и самым лучшим.
Рецепт простейший.
Берёшь прелестный вкус, добавляешь бесподобного аромата и бесконечного количества родительской любви. Глядишь… – И, после банального волшебного заклинания, – Абра-Кадабра, – Мороженое от Хоттабыча вполне себе готово.
И с названием все, вроде бы, понятно.
– Покупайте! Покупайте! Покупайте!
Налетайте. Налетайте. Налетайте.
Мороженое «Старик Хоттабыч»!
Вкуснее волшебного щербета во дворцах самого Сулеймана ибн Дауда.
Первым делом, как и волшебник в кино, наемся этим мороженым от пуза. Пусть даже слегка поплохеет, как Хоттабычу в цирке. Зато, наконец, мечта заветная исполнится.
И коммерческий успех гарантирован абсолютно. На все сто процентов. Ведь рекламу будет творить, наколдовывать сам Хоттабыч – Джин, любимый миллионами. Нет. Десятками миллионов верных поклонников той чудесной сказки.
Представьте себе рекламный ролик, где будут показывать эпизод из фильма, когда Хоттабыч, после каждого кусочка, прикрывает глаза от удовольствия…
У него, понятное дело, с бизнесом получится все замечательно.
Он же, Волшебник…
СЛАДКАЯ ЖИЗНЬ
Сентябрь в Торонто выдался теплым. Несмотря на утреннюю прохладу, днём бывало довольно жарковато.
Квартиру сыну, поступившему в университет Норс Йорка, я снял в солидном здании. Находилось оно на улице Янг – самой длинной в мире и протянувшейся более, чем на тысячу километров. Не теряя последовательность нумерации, Янг раскинулась от Торонто через многие и многие городки Канадской провинции Онтарио.
Квартира была расположена на тридцать третьем этаже, прямо над входом в станцию метро Норс-Йорк Сентер, торговым комплексом с многозальным кинотеатром и многочисленными кафешками.
Зачастую, низкие облака скрывали, и оживленную магистраль с бесконечным потоком разноцветных авто, и высотные билдинги. В Норс Йорке наличествовал собственный муниципалитет, каток и центр с рождественской елкой. Несмотря на административную чехарду, он был, есть и всегда будет восприниматься, как обычный район Торонто, начинающийся к югу от оживленной Шеппард авеню.
В этом месте я почувствовал, что сбылась заветная мечта. С детства, я всегда хотел жить в кинотеатре. В Сокирянах, где бабушка Рива служила билетером, до кино было целых десять минут ходьбы. В распутицу и зимой этот путь растягивался на добрых полчаса. И уходить из кинотеатра домой не хотелось. Никогда.
