Бессердечный
Саммер беззаботно шагает к входной двери, а я иду следом, размышляя, на что, черт возьми, я подписалась. Я ни черта не знаю о том, как заботиться о детях.
Или о том, как быть родителем.
Или о работе на ранчо…
Мои шаги замедляются, я постепенно начинаю отставать, но Саммер этого не замечает. Она поднимается по ступенькам, уверенно топая в своих шлепанцах и обрезанных джинсах прямиком на крыльцо, затем хватается за дверной молоток и громко стучит.
– Слушай, Самм… – пытаюсь сказать я, протягивая вперед руку, будто бы я еще могу остановить ее, хотя она уже постучала. В голове вертятся мысли о том, что надо было обсудить все более тщательно. Выяснить детали…
Возможно, моя импульсивность наконец меня подвела… Мне начинает казаться, что она очень торопится. Как будто ей не терпится поскорее разобраться с этим.
А тем временем у меня возникает все больше вопросов.
Множество вопросов.
Но все мои вопросы улетучиваются, как только распахивается входная дверь, и я замираю посреди грязной дорожки, с ужасом таращась на мужчину из кофейни.
На того самого, у которого остались мои трусики.
Это точно он. Темные волосы, темные глаза под нахмуренными бровями, широкие плечи, самая сексуальная щетина из всех, что я видела, окаймляющая слегка скривленную губу… и этот суровый взгляд.
Он смотрит в мою сторону. Костяшки его пальцев белеют, так сильно он хватается за дверь.
– Кейд! – Саммер пытается начать свою речь, не замечая этот смертоносный взгляд, обращенный на меня. – Это моя лучшая подруга, Уилла. Твоя новая няня.
– Нет. – Его ответ краток.
– Что значит «нет»?
– Нет значит через мой труп. – Его слова сквозят серьезностью.
Саммер склоняет голову набок, и я приближаюсь к ним. Если этому мужику кажется, что он может в таком тоне говорить с моей лучшей подругой, то у меня для него плохие новости. Я защищала ее еще со времен, когда мы были подростками. Саммер достаточно натерпелась от дерьмовых мужиков в своей жизни, так что этот, очередной, может сразу идти на хрен. Вернее, бежать со всех ног.
– Кейд, это просто смешно. Мы пытаемся найти кого-то уже…
– Это ты просто смешна… – перебивает он ее.
Я поднимаюсь на крыльцо, краснея от ярости в тон своим волосам. Я единственная рыжая в семье, и быть может, это связано с моим вспыльчивым характером. О том, как я выхожу из себя и как долго помню обиды, знают все.
А еще широко известно то, что я разнимала драки в баре битой.
А скоро, возможно, я буду широко известна своим ударом по яйцам одному ковбою с ранчо «Чертовски горяч».
Я машу рукой прямо перед его носом, чтобы он замолчал.
– Советую очень тщательно подбирать слова. Мне плевать, что она скоро станет твоей невесткой. Никто не вправе разговаривать с ней в таком тоне. Точка.
Он обращает свой темный взгляд в мою сторону и осматривает меня самым нервирующим образом, начиная с лица и далее спускаясь по всему телу. Когда он снова поднимает взгляд, то смотрит на меня уже с абсолютным безразличием.
Будто он провел оценку и нашел меня совершенно ничего не стоящей.
– Мне тоже плевать, что ты ее лучшая подруга. От тебя пахнет пивом, а твои трусики все еще в моем заднем кармане. Ты не будешь заботиться о моем сыне.
Мои глаза сужаются, а губы кривятся, когда я нахожу то, на чем его можно подколоть:
– Так ты оставил их на потом?
Я подмигиваю ему, с наслаждением наблюдая, как огненно-красные пятна вспыхивают на его щеках и просачиваются глубоко под его кожу и до самых костей.
Саммер поворачивается ко мне, раскрыв свои шоколадные глаза до размера блюдец. Она похожа на одну из тех плоскомордых собачек, чьи глаза постоянно выпучиваются самым очаровательным образом.
– Кейд – тот самый «трусиковый мужик»?
– Я не «трусиковый мужик», – пытается вмешаться он, но мы с Саммер не обращаем на него внимания.
– Да. И ты сама сказала, что любой здравомыслящий человек выкинул бы их. Так что вывод напрашивается сам собой.
Мы ухмыляемся друг другу как сумасшедшие, а с губ Саммер срывается первый смешок. И вот она уже стоит, согнувшись пополам, держась руками за колени и задыхаясь от смеха.
– Да боже ты мой! – Наш ворчун досадливо проводит своей широкой рукой по волосам. – Никакой я не «трусиковый мужик».
Мои плечи трясутся от смеха, а из глаз текут слезы, пока я выдавливаю из себя:
– Каковы шансы на такое совпадение?
– Это маленький город. Шансы довольно высоки, – ворчит Кейд, которому не так весело, как нам.
Саммер практически воет, но находит в себе силы выпрямиться и, прикрыв глаза, произнести:
– Не волнуйся, Кейд. Они чистые.
Его ноздри раздуваются, и он опускает глаза, глубоко вдыхая. Как будто это может его как-то успокоить.
– «Трусиковый мужик»… – качаю я головой, ухмыляясь ему в лицо. Стану я няней или нет, но проводить время рядом с этим человеком до конца жизни мне все равно придется, ведь Саммер почти замужем за его братом, так что я вполне могу сгладить ситуацию.
– Он не любитель трусиков! Он носит боксеры! – раздается из прихожей тоненький голосок, а на пороге появляется самый очаровательный темноволосый и голубоглазый мальчик, которого я когда-либо видела. – Такие, обтягивающие, – уточняет он, подливая масла в огонь.
– И правильно, – отвечаю я малышу, крепко вцепившемуся в руку отца. Его большие глаза смотрят на меня с живым интересом. – Это чтобы не было натертостей.
– А что такое «натертости»? – с любопытством спрашивает он, отчего его отец подносит одну из своих широких загорелых ладоней к бровям и устало потирает их.
– Люк.
– Это то, что получается, когда твои причиндалы долго трутся друг о друга, – объясняю я.
Ни у кого не получилось бы расти с моими родителями и сохранить стеснение во время таких штук. В нашей семье нет и не было запретных тем.
– А-а-а-а, – кивает он, выглядя мудрым не по годам. – Да, ненавижу, когда такое случается.
– Люк, возвращайся в свою комнату. – Широкая фигура Кейда поворачивается к сыну, и я не могу не восхититься им. Той силе, которую он излучает… Пульсации в его предплечьях. Как двигается его адамово яблоко. И как смягчается его тяжелый взгляд, когда он смотрит на сына…
Это было неожиданно, ошеломляюще и будто все перевернуло.
– Зачем? – А этот паренек явно знает, как влиять на отца. Сапфировые глаза открыты почти театрально, а нижняя губа слегка оттопыривается.
– Я хочу пойти поиграть с Саммер и ее подругой.
Он просто прелесть.
– Нет, – говорит отец, одновременно с тем, как я говорю:
– Конечно!
Кейд вскидывает голову, его суровые брови сдвинуты, а лоб прорисовал глубокие морщины – словно я сделала что-то, что нанесло ему личное оскорбление.
– Кейд. – Саммер упирается руками в бедра. – Просто позволь ему немного побыть с нами. Может быть, все будет хорошо. Может быть, ты будешь приятно удивлен.
Мой взгляд мечется между ними двумя. Саммер, совсем маленькая и милая, и Кейд, большой и рослый.
– Пожалуйста, папа? – раздается сладкий голосок Люка, и Кейд уже не выглядит таким взрослым и суровым. Он выглядит более… покорным. Будто он очень сильно устал?
Кейд поворачивается ко мне:
– Сколько тебе лет?
Я выпрямляюсь, отказываясь трусить под его пронзительным взглядом.
– Двадцать пять.
Его кадык двигается, пока он снова оценивает меня:
– Судимости есть?
– Одна незначительная, – честно отвечаю я. – Однажды меня поймали с легкими запретными веществами, еще до того, как их легализовали. Засудите меня за то, что я была веселым подростком.
– Господи Иисусе. – Он снова проводит рукой по своим аккуратно подстриженным волосам и качает головой.
– А у тебя судимости есть? – Я скрещиваю руки и поднимаю бровь, глядя на него. Если этот человек такой, как мне рассказывала Саммер, то я почти уверена, что он ни разу не ангел во плоти. А я застряну с ним совершенно одна.
Он вновь поднимает свой взгляд на меня. Очень тяжелый взгляд. Кажется, что это длится вечно. Саммер смотрит куда-то мимо нас, и я тоже вижу краем глаза, как Люк смотрит на отца и дергает край его рубашки.
– Можно я пойду поиграю?
– Ладно. – Кейд пристально смотрит прямо мне в глаза. – Саммер, ты ответственная.
Маленький мальчик с визгами спрыгивает с крыльца.
А я лишь молча смотрю в ответ в глаза его отцу.
3
Кейд
Пока Люка нет дома, у меня появляется немного свободного времени. Немного времени для себя. Немного времени, чтобы расслабиться.
Я постоянно жалуюсь, как мне не хватает свободного времени, а теперь, когда оно есть, я не уверен, что мне это нравится.
Оказалось, что после целой жизни, проведенной в заботах о людях, я не умею расслабляться. Я включаю телевизор и пытаюсь найти что посмотреть, но ничего из того, что я вижу, меня не привлекает. Тогда я иду в гостиную к книжной полке, заполненной классической литературой, доставшейся мне от родителей, и рядом книг, которые покупал уже сам на протяжении всего жизненного пути. Эти книги когда-то показались мне интересными, но руки до них так и не дошли.
Я беру одну наугад и усаживаюсь на диван. Но лишь коснувшись дивана, я ощущаю какой-то комок у себя в заднем кармане. И вот я опять на взводе.
Уилла.
Я даже ее фамилии не знаю. Я вообще почти что ничего о ней не знаю. Я знаю лишь то, что она не та, кто сможет позаботиться о Люке. И ничуть не похожа на ту безынтересную, ответственную, асексуальную монахиню, которой притом самой хочется участвовать во всяких веселых играх с активным мальчиком, – вот тот типаж, который я наметил для этой работы.
Я не настолько сумасшедший, чтобы реально думать, что подобный человек существует, но все равно сохраняю надежду найти его. И Уилла – это вообще не то решение проблемы, которое я хотел найти.
Да уж, это мама Люка так подставила нас. И продолжает так зло шутить над нами, в особенности надо мной.
У меня практически нет доверия к людям. Я доверяю миссис Хилл, потому что знаю, что она хорошо заботилась обо мне и моих братьях. То же можно сказать и про моего отца. Я доверяю Саммер, потому что та, кто смогла укротить моего дикого младшего брата, справится и с неуправляемым пятилетним ребенком.
Но Уилла… Я не знаю ее. И я ей не доверяю.
Я знаю лишь то, что из-за нее мой член подрагивает, что болтает она слишком много, что в сумочке она носит запасные трусики.
Я сажусь и достаю их из кармана. Не то чтобы они были какими-то вульгарными. Шелковистая нейлоновая ткань черного цвета. Довольно хорошо скроены. Наверное… Для трусиков?.. Да что я, черт возьми, вообще об этом знаю? Я чувствую себя полным извращенцем: сижу на диване разглядывая нижнее белье, принадлежащее женщине, которая прямо сейчас присматривает за моим сыном.
Надо их вернуть. Нет ни малейшего желания и дальше таскать их с собой.
Но и столкнуться с ней взглядом, когда буду их отдавать, тоже совсем не хочется.
Мне тридцать восемь лет, а я веду себя из-за женских трусиков как сраный нервный подросток. Разозлившись на себя, я быстро иду на кухню и запихиваю их в самый дальний ящик для «всякой фигни». Тот самый ящик, куда попадает любая случайная хрень, потому что мне лень придумать для нее подходящее место. Вообще, я горжусь своим умением поддерживать порядок в доме, но этот ящик – мой тайный позор.
Нижнему белью Уиллы в этом ящике самое место.
Я кладу ключи на стойку и выхожу через парадную дверь. У меня такое чувство, что моя нерешительность по поводу всей этой истории с няней раздражает отца, и потому я запрыгиваю в свой пикап и решаю лучше поехать подоставать младшего брата.
Видит бог, он потратил достаточно лет, одаривая меня сединой, которая теперь серебрится сквозь темные волосы на висках. Так что, меньшее, что он может для меня сделать, – это дать мне пива и рассказать побольше об этой Уилле, прежде чем я окончательно спишу ее со счетов, чем заставлю Саммер и отца меня возненавидеть.
Уж в этом я уверен: если я еще больше затяну поиск няни, они оба скажут мне, чтобы я шел в жопу, раз я такая придирчивая сучка.
И это будет абсолютно заслуженно.
Мне нужно всего несколько минут, чтобы добраться до нового дома Ретта и Саммер.
Я вижу красный Jeep Wrangler, припаркованный рядом с ретро-пикапом, на котором ездит мой брат. А вот шикарного автомобиля Саммер нет. У меня руки чешутся достать из кармана телефон, позвонить ей и потребовать сказать, где она и что делает.
Может быть, конечно, такое состояние повышенной готовности вызвано тем, что рядом с моим ребенком появился новый, незнакомый человек. Но, если посмотреть правде в глаза, это мое обычное состояние. Я всегда чувствую, что обязан заботиться о ком-то. На самом деле, даже не о ком-то, а обо всех.
Моя мама умерла, когда мне было восемь лет, и с тех пор я чувствую на своих плечах всю тяжесть мира. Я даже не уверен, что кто-либо взваливал этот груз на мои плечи, скорее всего – это был я сам.
Так или иначе, эта ноша всегда со мной. И она тяжела.
Я поднимаюсь по ступенькам дома и стучу в дверь, несмотря на то что рядом есть звонок. Ударять по чему-либо куда приятнее.
Через несколько секунд я слышу, как за дверью раздается звук шагов. Сквозь матовое стекло я вижу фигуру брата – он открывает дверь с улыбкой на лице. Такой улыбкой, будто он знает что-то, чего не знаю я.
– Где Саммер? – спрашиваю я, сразу перейдя к делу.
– Я тоже рад тебя видеть, придурок. Моя жена в городе. Ей нужно было сгонять в спортзал.
Я фыркнул:
– Она не твоя жена. Вы пока еще не женаты.
Он смеется и отмахивается от меня, открывая дверь пошире:
– А, это уже мелочи. Она сказала «да». Все документы уже готовы. Да и звучит это очень здорово, понимаешь?
Я морщусь и смотрю на младшего брата. Никогда бы не подумал, что увижу его настолько увлеченным девушкой.
– Мой сын с ней?
– Не-а. Они с Уиллой ушли. Саммер просила напомнить тебе, что ты сам сделал ее главной, поэтому она решила оставить Уиллу с Люком и заняться своими делами, а не быть твоим «личным помощником».
Я поджимаю губы и смотрю на широко раскинувшуюся землю ранчо. Да, именно так бы и поступила Саммер. Нашла бы лазейку в моих инструкциях и воспользовалась бы ей.
Ретт поднимает руки как бы капитулируя, безуспешно пытаясь скрыть, насколько его все это веселит.
– Это ее слова, не мои.
Я опускаю руки и вздыхаю, прежде чем перевести взгляд на Ретта и выдавить из себя:
– Расскажи мне об этой Уилле. И где именно они находятся?
– Пойдем, посидим на заднем дворе. Ты явно выглядишь как тот, кому не помешала бы бутылочка пива. А может, и десять.
Я качаю головой, заходя в дом:
– Мне не нужно десять бутылок пива.
Ретт усмехается, проходя через дом на кухню со стеклянными дверями, выходящими на просторную террасу за домом.
– Ну да, ну да. Ты скорее выглядишь, будто скоро кого-нибудь убьешь. Проверил бы ты свое давление. Ты не молодеешь.
– Я все еще достаточно молод, чтобы надавать тебе по заднице, – бормочу я, снимая ботинки и выходя за братом на залитую солнцем террасу.
Пару мгновений спустя Ретт кидает мне банку пива и ведет к креслу, смотрящему в поле, которое служит им задним двором. В этом поле стоит лишь одинокое дерево. Огромная ива с длинными размашистыми ветвями, свисающими повсюду вокруг нее и создающими эффект занавеса.
Я открываю пиво и подношу холодную банку к губам, а Ретт садится в деревянное садовое кресло рядом. Саммер выкрасила эти кресла в ярко-красный цвет, радостный как она сама.
И этот цвет напомнил мне волосы Уиллы.
Твою мать. Я отгоняю от себя эту мысль. И в этот момент слышу:
– Я не могу. – Это тонкий голосок Люка, сквозь который пробивается нотка тревоги.
– Да можешь ты, – раздается слегка раздраженный голос рыжеволосой девушки. И я едва не вскакиваю с кресла, чтобы бежать на помощь.
– Мужик, сиди спокойно. С ним все в порядке. Не будь гиперопекающим папашей. Это раздражает.
Я подавляю свой инстинкт, делаю большой глоток и прислушиваюсь, чтобы понять, что там происходит под деревом.
– Ты не залезешь выше, чем можешь. Ты же не дурачок. Доверься своему телу.
– А если я упаду?
– Ну, тогда я встану под тобой, а ты падай на меня, чтобы нам обоим было больно. Поймать-то я тебя все равно не смогу, ты слишком большой. И ты не упадешь. Просто послушай меня, хорошо?
– Хорошо, – говорит он, в его голосе чувствуется прилив решимости.
Ретт смотрит на меня и ухмыляется:
– Уилла Грант – это твоя удача, брат. Ты будешь идиотом, если откажешься от ее услуги няни. Я знаю очень мало таких же верных людей, как она. И у нее большое сердце.
Я чувствую, что мне что-то недоговаривают. Но я знаю: мой брат не стал бы бросаться словами, когда речь идет о Люке и его благополучии.
Ее голос снова доносится из-за дерева.
– Ставь правую ногу на эту ветку.
Пауза.
– Молодец. Теперь давай левую руку сюда. Тогда ты сможешь сесть на эту ветку и спрыгнуть вниз.
Она перемещается, показывая на что-то моему сыну, и я вижу ее ноги в сандалиях и обтягивающих джинсах, выглядывающие из-за ветвей. Вскоре рядом с сандалиями возникают маленькие кроссовки, а затем и маленькие ладошки, хватающие траву.
– У меня получилось! – Люк вскакивает, все еще не обращая внимания на то, что я здесь.
– Конечно, получилось. Ты сделал дерево своей сучкой.
Ретт фыркает, и я бросаю на него взгляд.
– Да ладно! Думаешь, он не слышал, как ты разговариваешь?
– Я потратил годы на то, чтобы привить этому ребенку хорошие манеры.
Он усмехается и пожимает плечами:
– Ну, если это правда, то ты заложил хороший фундамент, и одно лето с веселой няней его не испортит.
Я только хмыкаю и делаю глоток.
Может быть.
– А ты как высоко можешь залезть, Уилла?
Я жду, что она велит ему замолчать. Или успокоит его какой-нибудь фразой о том, что взрослые не лазают по деревьям. Но она вытирает руки об округлые выпуклости своей обтянутой джинсами задницы и говорит:
– Не знаю. Давай посмотрим.
Моя рука, держащая пиво, застывает, пока я наблюдаю, как взрослая женщина взбирается по толстому стволу дерева.
– Она что, сумасшедшая? – бормочу я, прежде чем сделать еще один глоток.
Ретт фыркает:
– Немного. Но в хорошем смысле.
Люк возбужденно дрыгает ногами, наблюдая за ней.
– Не поднимайся слишком высоко! Что, если ты там застрянешь?
– Ну, тогда ты меня спасешь, – отвечает Уилла с дерева, забравшись, судя по всему, гораздо выше, чем я предполагал.
– Я слишком маленький. Но мой папа тебя спас бы! – Ее раскатистый смех доносится до нас на террасе. Он все такой же обезоруживающий, как и утром.
– Ну не знаю, Люк. Вероятно, он был бы только рад меня здесь оставить.
Я сжимаю губы. Она не так уж не права. Моя жизнь была бы гораздо проще, если бы она не прискакала сегодня утром в Честнат Спрингс. Да и мой член был бы намного мягче.
– А вот и нет. Он всем помогает, – отвечает сын, и у меня замирает сердце. Иногда я задумываюсь о том, каким он меня видит, как я выгляжу в его глазах. И этот ответ пронзил меня до глубины души.
– Похоже, у тебя замечательный отец, – тут же отвечает Уилла, уже немного запыхавшись. – Ты везунчик.
– Да… – Люк задумчиво молчит. – А вот мамы нет. Она переехала и не навещает меня.
Брат громко втягивает воздух и бросает взгляд в мою сторону.
– Черт возьми, дети говорят буквально все, что приходит им в голову, да?
Я сглатываю и киваю. Я приложил немало усилий, чтобы оградить Люка от его матери: от ее выбора, от того, какой она человек.
Я не хотел, чтобы он когда-нибудь почувствовал себя нежеланным.
Уилла спускается на землю, вытирает руки друг о друга и приседает перед моим сыном. Она поднимает голову, смотрит ему в глаза и улыбается, гладя его по ладошкам.
– Хреново быть ей, потому что ты едва ли не самый крутой парень из всех, что я когда-либо встречала.
Она не использует какой-то грустный или детский тон, а просто разговаривает с ним как нормальный человек.
– Черт возьми, – ругаюсь я под нос, потому что только что она фактически сама себя наняла.
4
Уилла
Я пытаюсь проглотить застрявший в горле ком, после того как Люк протягивает ко мне свою ладошку и его маленькие мягкие пальчики сплетаются с моими. А также изо всех сил стараюсь проглотить волнение, усиливающееся при мысли о том, что не кто-то, а мать – ни больше, ни меньше – даже не навещает такого ребенка. Спасибо Вселенной, что дала мне охрененных родителей. Таких, которые дошли бы до меня босыми по стеклу. Как я хотела бы сама стать такой матерью. Неистовой. Бесстрашной.
Пытаясь успокоиться, я глубоко дышу носом и напоминаю себе, что это не мое дело. Что я не знаю всей истории. Возможно, у ситуации с его мамой есть веская причина. Но у него такой милый голос и такая маленькая пухлая ручка, а еще я из-за него чуть не лопаюсь от смеха с того момента, когда он заявил, что его папа носит боксеры, а не трусики.
Не сказала бы, что люблю детей, уж точно не в слащаво-сентиментальном духе. Слишком уж мало времени я провела с детьми, чтобы точно определиться, люблю я их или нет. Обычно я просто разговариваю с ними как с маленькими взрослыми. Но после многих лет работы барменом я узнала людей. И, сколько бы Люку ни было лет, он – классный человек.
Пожав друг другу руки, мы отодвигаем завесу ветвей и видим расположившихся на красных стульях Ретта с Кейдом.
Их невербальную схожесть невозможно не заметить. Вот только если Ретт – сплошная улыбка, Кейд – сплошная угрюмость.
Мощные руки, широкая грудь и нахмуренные брови. Грязные сапоги. Мускулистые бедра. Живое воплощение ковбойского порно в хмуром виде.
– Папа! – кричит Люк, бросаясь на террасу. – Ты видел меня? А Уиллу? Она так высоко забралась. Я хочу научиться так же. Дядя Ретт, а ты как высоко можешь забраться?
– Давай, пожалуй, не будем подначивать нашего дядю-сорвиголову? – бормочет Кейд, но смотрит при этом не на сына. Нет, его взгляд впивается в меня.
Ретт встает рядом со мной:
– Не знаю, приятель. Почему бы нам не пойти и не проверить?
Люк аж подпрыгивает от радости:
– Правда?
– Конечно, малыш. – Люк разворачивается и мчится назад к дереву, а Ретт отставляет банку пива и босиком ступает по террасе:
– Пойдем! Надо дать трусиковому мужику поболтать с Уиллой.
– Господи Иисусе. Они и тебе уже успели рассказать? – ворчит Кейд, и грудь Ретта вздымается от хохота.
Кейд переводит взгляд на меня, а я в этот момент прикусываю нижнюю губу, чтобы не улыбнуться, и подхожу к нему. Его взгляд опускается, и он будто не может оторвать глаз от моего рта.
Я до боли сжимаю зубы и отвожу глаза. Еще несколько шагов и я сажусь на кресло рядом с Кейдом.
– По правде говоря, от тебя я не в восторге, – начинаю я, хоть и почти уверена, что этому человеку наплевать на то, что я о нем думаю, – но твой сын – замечательный.
Я смотрю на него краем глаза и не могу сдержать улыбку под его хмурым взглядом.
– Спасибо, – наконец бурчит он, явно раздраженный, но не настолько, чтобы грубить сразу после комплимента. Не нужно быть особого ума, чтобы понять: больше всего на свете Кейд Итон любит своего сына.
И то, как мгновенно у нас с Люком возник контакт, кажется, прибавляет мне очков или что-то в этом роде.
Я опускаю подбородок, все еще наблюдая за Реттом и Люком через двор. Не хочу слишком долго задерживать взгляд на Кейде Итоне. От его грубого вида я могу ненароком рассмеяться или продолжить пялиться на него дольше, чем приемлемо. Потому что, глядя на него, разве что мертвая не наслаждалась бы видом.
Он окружен странной угрожающей аурой. Как злой, но горячий учитель.
– На лето у меня работы нет, – небрежно бросаю я, подмечая, как вздуваются вены на его руке, когда он крепче сжимает банку пива. – Мой выставочный конь восстанавливается после травмы, и ему нужен перерыв на несколько месяцев. Моя лучшая в мире подруга влюбилась в самоуверенного ковбоя и переехала. Мой брат практически в одночасье прославился и стал абсолютным трудоголиком. А мои родители на пенсии и колесят по всему миру.
Я снова бросаю взгляд на мрачного, грозного мужчину рядом со мной. Даже сидя, он выглядит высоким. Лишь одна его темная бровь поднимается, пока он слушает меня, но выражение лица при этом остается бесстрастным. Размеренный диалог постепенно превращается в неловкое молчание. А я ненавижу неловкое молчание.
Я вскидываю руку, словно пытаясь ему что-то показать.
– Итак, я свободна.
Он просто сверлит меня взглядом.
