Смерть на земле горшечника

Произнеся эти слова, аббат погрузился в размышления. Да, тут было над чем подумать. Несомненно, они столкнулись с какой-то тайной. Были одни вопросы – и не было ответов. Конечно, большого труда не составляет должным образом позаботиться об умершей и ее бессмертной душе. Даже не зная имени этой женщины, можно вознести молитвы за упокой ее души и отслужить мессу. И она будет наконец похоронена по-христиански, в освященной земле, в чем ей раньше было отказано. Но по законам этого мира покойница должна быть еще и опознана. Аббат поднял глаза на Берингара: одна власть оценивала другую.

– Так вы полагаете, шериф, что эта женщина была убита?

– Принимая во внимание то малое, что нам известно, и то многое, что нам неизвестно, – осторожно начал Хью, – я не берусь утверждать, что тут не было убийства. Мертвую женщину, не получившую отпущения грехов, тайно положили в могилу. Пока у меня не будет доказательств обратного, я вынужден считать, что здесь совершено убийство.

– Значит, – сказал аббат Радульфус после короткого молчания, – вы не верите, что это старое захоронение? Да, подобное бесчестие нельзя отнести к стародавним временам, и у нас теперь одна забота – похоронить покойницу подобающим образом и тем самым устранить несправедливость, совершенную по отношению к ее душе. Случается, что Господь восстанавливает справедливость через столетия, мы же хотим помочь Господу в меру наших скромных сил, но порой бессильны сделать это. Как давно, по-вашему, эта женщина была захоронена?

– Я отважусь высказать мое смиренное мнение, – произнес Кадфаэль. – Это случилось не так давно, может быть, год или два назад, самое большее – лет пять. Покойная – не жертва давних времен. Она жила на этом свете всего несколько лет назад.

– Я не могу забыть ее, – мрачно заметил Хью.

Аббат оперся своими длинными, жилистыми руками о стол и поднялся.

– Тем больше причин мне самому взглянуть на нее, – сказал он. – Я должен это сделать, прежде чем ее вновь предадут земле, на этот раз по-христиански. Кто знает, вдруг мы все же обнаружим что-то, что поможет опознать ее тому, кто знал ее раньше.

Пересекая следом за аббатом широкий монастырский двор, Кадфаэль размышлял о том, почему все они избегали произнести вслух то имя, которое в первую очередь должны были назвать. Кадфаэль гадал, кто же первый произнесет всем им хорошо известное имя и почему он сам не делает этого. Дольше молчать было уже нельзя. Но, по мнению Кадфаэля, аббату первому надлежало назвать имя этого человека, ведь он, конечно, уже подумал о нем – никакая смерть, давняя или недавняя, не могла привести их настоятеля в замешательство.

В маленькой холодной часовне на каменном ложе лежали останки покойницы, прикрытые полотняным покровом, в изголовье и в изножии горели свечи. Пришедшие очень осторожно и тщательно обследовали все кости покойной, особенно позвоночник и череп, стараясь определить, что же послужило причиной смерти, но ничего не достигли. Они не нашли никаких признаков повреждения костей. Тяжелый запах витал в воздухе маленькой часовни, но холод каменных сводов несколько ослаблял его. Они отошли немного в сторону. Покой часовни и уместность нахождения в ней человеческих останков настраивали на духовные размышления, которые помогали победить ужас от этого, пусть временного, возвращения в мир живых почти полностью истлевшего трупа.

Аббат Радульфус вдруг вновь приблизился к покойной. Несколько минут он стоял, пристально разглядывая останки – черные, роскошные волосы, хрупкие кости обнаженных ног, до которых уже добрались и источили их крохотные, невидимые глазу жучки. На крепком белом черепе взгляд аббата задержался долее всего, но этот череп, по видимости, ничем не отличался от многих других.

– Да, как странно! – произнес аббат, обращаясь как будто к самому себе. – Кто-нибудь, должно быть, относился к ней с любовью, считался с ее правами, даже если и не в силах был исполнить все ее желания. Быть может, кто-то один убил ее, а другой положил в землю? Уж не священник ли?.. Но зачем в таком случае было ему скрывать ее смерть, если он в ней не повинен? Трудно представить, что один и тот же человек и убил ее, и с крестом положил в землю.

– Всякое случается на белом свете, – заметил Кадфаэль.

– А может, это сделал ее любовник? Бывает роковое стечение обстоятельств, никем не предвиденное, когда, совершив злодеяние, человек в нем тут же раскаивается. Но тогда зачем он похоронил ее тайно?

– И здесь, очевидно, нет следов насилия, – вставил Кадфаэль.

– Но отчего она умерла? Если от болезни – ее должны были похоронить, как положено, на кладбище, и отслужить по ней панихиду. В чем же причина? Может, ее отравили?

– Допускаю, – кивнул Кадфаэль. – Или ранили ножом прямо в сердце, раз нет следов удара на ее скелете и все кости целы.

Взглянув еще раз на покойную, аббат Радульфус накрыл бренные останки покровом и аккуратно расправил на нем складки.

– То, что мы здесь увидели, – сказал он, – не дает возможности судить о причине смерти и об имени покойницы. И все же я считаю, что нужно попытаться разобраться в этом. Если эта женщина жила здесь в течение последних пяти лет, значит, кто-то хорошо ее знал и может сказать, когда в последний раз видел ее и чем объясняет ее отсутствие. Пойдемте и тщательно обдумаем все возможные версии.

Брату Кадфаэлю вдруг стало ясно, что по крайней мере одно, наиболее вероятное предположение уже пришло аббату Радульфусу на ум и глубоко его встревожило. Когда они останутся втроем в тишине приемной аббата, за закрытой дверью, то самое имя будет наконец произнесено.

– Прежде всего следует ответить на два вопроса, – сказал Хью, начиная обсуждение. – Кто она такая, эта женщина? Если на это нельзя ответить с уверенностью, то поставим вопрос так: кем она могла быть? А второй вопрос такой: за последние годы исчезала ли бесследно в этих местах хоть одна женщина?

– Об одной по крайней мере нам доподлинно известно, – со вздохом произнес аббат. – И место обнаружения трупа само за себя говорит. Но никто никогда не поинтересовался, доброволен ли был ее уход? Мне трудно принять решение, потому что сама женщина такой смерти явно не хотела. Но брата Руалда невозможно было отговорить от следования предначертанному ему пути – так солнце утром нельзя удержать от восхода. Я поверил ему, его доводы меня убедили. К моему огорчению, его жена с этим не примирилась.

Итак, имя мужчины было названо. Женское же имя никто из них не мог вспомнить. Живя за монастырскими стенами, многие жену Руалда и в глаза-то не видели, да и вряд ли о ней упоминалось до появления ее мужа у ворот обители.

– Отец мой, я должен просить вашего позволения, – сказал Хью, – осмотреть останки вместе с братом Руалдом. Если это действительно его жена, неизвестно, сможет ли он ее опознать, но попытаться стоит. Ведь Земля Горшечника арендовалась им, а после того, как он ушел в обитель, она одна жила на этом участке. – Хью прервался, внимательно посмотрел на печальное лицо аббата, потом продолжал: – Надо выяснить, бывал ли Руалд на своем старом участке после того, как поселился в обители, – до того момента, когда, как говорят, она уехала куда-то с другим мужчиной. Ведь оставались же у него какие-то дела, ему надо было заключить определенное соглашение между ними и засвидетельствовать его. Наверняка он встречался с нею после того, как они расстались.

– Да, – не раздумывая, ответил аббат Радульфус. – Дважды в первые дни своего послушничества он посетил ее, но не один – его сопровождал брат Павел, который, будучи наставником послушников, должен был заботиться о душевном спокойствии своего подопечного. Впрочем, того же желал он и жене Руалда, поэтому старался убедить ее отпустить мужа с миром и благословить его призвание служить Господу. Но тщетно! Однако сейчас важно лишь то, что пришел он с братом Павлом и с ним же воротился назад. Мне неизвестно, виделся ли он с ней без свидетелей.

– А не посылали ли брата Руалда на полевые работы или с каким-нибудь поручением в те места, по соседству с его бывшим домом?

– Прошло уже больше года с тех пор, – с сомнением покачал головой аббат, – и даже брат Павел вряд ли ответит вам, на какие работы и куда за это время посылали брата Руалда. Но за все время своего послушничества он никогда не оставался один, если его посылали на работы за пределами монастыря. Всегда рядом с ним был кто-то из братьев, а то двое или трое. Но, в конце концов, – добавил аббат, пристально взглянув в глаза Берингару, – вы можете спросить об этом самого брата Руалда.

– С вашего позволения, отец мой, я так и сделаю.

– Прямо сейчас, не откладывая?

– Конечно, если вы позволите. О нашей находке, кроме нас и брата Ричарда, пока никто не знает. Будет лучше, если для брата Руалда это станет неожиданностью и он не сможет заранее обдумать свое поведение, – многозначительно произнес Хью. – Ведь если этот брат виновен, он захочет отвести от себя подозрения.

– Так мы и сделаем, – кивнул аббат Радульфус. – Брат Кадфаэль, отыщи брата Руалда и, если шериф согласен, приведи его прямо в часовню. Пусть он или выдаст себя, или докажет свою невиновность. Теперь я вспоминаю, – продолжал аббат, – его слова, когда на собрании капитула мы обсуждали этот обмен участками: земля всегда безгрешна, сказал он, ее могут запятнать лишь наши поступки.

Брат Руалд являл собой совершенный пример послушания, а именно эта статья Устава всегда доставляла Кадфаэлю больше всего неприятностей. Руалд считал своим долгом немедленно исполнять любое распоряжение, отдаваемое кем-либо из старших братьев, словно это был божественный приказ, подчиняться которому следовало без «жалоб или колебаний» и, разумеется, не спрашивать: «Зачем?» – что было как раз первым побуждением Кадфаэля, особенно в начальные годы его монашества. Брат Руалд и сейчас, как обычно, последовал за своим старшим братом-монахом, ни о чем его не спрашивая и не зная, что его ожидает. Кадфаэль только сказал ему, что аббат и шериф желают его видеть.

Переступив порог часовни и внезапно увидев каменное ложе с покровом и зажженными свечами, возле которого о чем-то тихо беседовали шериф и аббат Радульфус, Руалд, не колеблясь, подошел ближе и остановился, покорно и невозмутимо ожидая дальнейших приказаний.

– Вы посылали за мной, отец мой?

– Брат Руалд, ты жил в этих местах, – решительно сказал аббат, – и хорошо знал всех своих соседей. Ты можешь помочь нам в важном деле. Здесь, на этом ложе, лежит мертвое тело, почти истлевшее и найденное случайно, и мы не можем узнать, кто это. Попытайся опознать труп, подойди ближе.

Руалд повиновался. Всем своим видом он выражал готовность сделать все, что потребуется. Аббат Радульфус резким движением снял покров, и под ним лежали останки – уже не тело даже, а скелет, а вместо лица – череп с кольцами черных волос. Конечно, при столь неожиданном зрелище спокойствие изменило брату Руалду, но волны сострадания, тревоги и грусти, набежавшие на его чело, скорее, напоминали зыбь, на краткий миг нарушившую покой тихого пруда. Он не отвел глаз и продолжал пристально вглядываться в останки покойницы, словно это могло помочь восстановить в памяти облик той, от которой сейчас остались только кости.

Когда же наконец Руалд перевел взгляд на аббата, во взгляде этом читались лишь удивление и смиренная печаль.

– Отец мой, – сказал он, – я не вижу, каким образом можно установить имя покойницы.

– Погляди хорошенько! – велел аббат. – Мы знаем, что это – женщина. Можно определить, какая была у нее фигура, ее рост и цвет волос. Ведь у нее должны быть близкие, возможно муж. Есть же какие-нибудь особенности, по которым можно узнать человека, – и они не зависят от черт лица. Никого она тебе не напоминает?

Наступило долгое молчание. Вновь Руалд послушно осмотрел останки – с головы до ног, остановил взгляд на сложенных на груди руках покойной, все еще сжимавших самодельный крест. Он обошел ложе со всех сторон, потом вздохнул и сказал, явно больше сожалея о том, что должен разочаровать аббата, нежели сокрушаясь о давно умершей женщине:

– Нет, отец мой, простите. Я не узнаю ее. А это так важно? Ведь Господу нашему известны все имена.

– Справедливо, – согласился аббат Радульфус. – Господь знает все места погребения покойных, даже если их хоронят тайно. Должен сообщить тебе, брат Руалд, где была найдена эта женщина. Тебе ведь известно, что этим утром начали пахать Землю Горшечника? При вспашке первой же борозды, когда на краю поля плуг поворачивали, резец ушел на большую глубину и потянул за собой кусок шерстяной ткани и прядь черных волос. На том самом поле, которое ты раньше арендовал, по приказу господина шерифа откопали и привезли в нашу обитель останки покойницы. Так что прежде чем я наброшу на нее покров, погляди-ка еще раз и скажи, неужели ничто не подсказывает тебе ее имя?

Кадфаэль не отрываясь смотрел на острый профиль брата Руалда и заметил, что на какое-то мгновение спокойствие изменило ему. Он вдруг задрожал – то ли от ужаса, то ли от чувства своей вины. Но если он был виновен, то в чем: в убийстве человека или в гибели любви? Руалд склонился над покойницей, не отводя от нее глаз, и на его лбу и возле губ выступили капли пота, особенно заметные при свете горящих свечей. Молчание длилось долго. Наконец брат Руалд взглянул на аббата. Лицо его было бледным и мрачным.

– Отец мой, – сказал он, – да простит мне Господь грех, который я не осознавал до сих пор. Я раскаиваюсь в том, что лишь теперь нашел в себе этот изъян. Ничто, ничто во мне не находит отклика! Я ничего не чувствую, когда гляжу на нее. Отче, даже если передо мной действительно Дженерис, я не могу ее узнать.

Глава третья

Минут через двадцать, в приемной аббата, Руалд вновь обрел спокойствие – идущее от смирения, от сознания своей слабости и первородной греховности всякого человека. Однако он не переставал обвинять себя:

– Заботясь лишь о собственных потребностях, я был предубежден против нее. Неужели я оказался способен порвать узы любви, длившейся пятнадцать лет, и через год уже ничего не чувствовать? Мне стыдно, что, глядя на останки этой женщины, я вынужден сказать: не знаю. Может быть, это Дженерис, а может быть – нет. Но в любом случае почему и как это случилось – мне неизвестно. Знаю только, что в моем сердце ничто не шевельнулось – да и могут ли кости сказать что-нибудь определенное?

– Но кое-что они все-таки говорят, – строго промолвил аббат. – Ее похоронили в неосвященной земле, без погребальных обрядов, тайно. Из этого легко заключить, что умерла она, не вкусив святого причастия и при загадочных обстоятельствах, возможно, в присутствии какого-то человека. Наша обитель должна похоронить ее по-христиански, чтобы душа ее наконец упокоилась с миром, а мирские власти должны провести дознание причины ее смерти. Ты дал свои показания, и я верю, что ты не знаешь, кто она такая. Но поскольку ее нашли на земле, где вы с ней жили, неподалеку от дома, который жена твоя почему-то покинула и больше туда не возвращалась, то естественно, что у господина шерифа будут к тебе вопросы, как и ко многим другим.

– Конечно, отец мой, – кротко сказал Руалд, – я отвечу на все обращенные ко мне вопросы охотно и откровенно.

Так он и поступил, отвечая шерифу с подчеркнутой готовностью, словно бичуя себя за грех невнимания к чувствам жены: он только сейчас осознал, что в то время, как он радовался исполнению своего горячего стремления, она вкушала яд горечи и утраты.