Мертвый и Похороненный

О.:

Знаком «Хо».

Д.:

Даете ли вы согласие на проведение колдовского дознания?

О.:

А я после него… останусь нормальным?

Д.:

Не могу ответить точно на этот вопрос. Результат бывает разным, неизменна только истина.

О.:

Ладно… Даю согласие…

***

Библиотека Храма Змея

Шкаф «Дневники и мемуары»

Стенд «Путешествия»

Код документа 12/78

Третий день пути.

Холодно. Холодно настолько, что не хочется переставлять ноги и куда-то идти. Замерзло все – вода, земля и, кажется, даже воздух. Ледяные листочки позвякивают на ветках. Ветки стучат друг об друга. Я близок к мысли, чтобы повернуть назад. От этого шага меня удерживает пока только семейная гордость – я ДОЛЖЕН разгадать загадку этого места.

Ночь.

Холод усилился. Кажется, что я попал в чье-то ледяное дыхание. Не могу уснуть. Страшно даже глаза закрыть. Кажется, что если я это сделаю, стану как и все окружающее – звенящим и ледяным.

День четвертый.

Солнце делает эту страну причудливой и сказочно красивой. Я уже вижу цель – скала Момо стоит в центре долины, покрытой синеватой изморозью. Сверху скала выглядит полупрозрачной.

День пятый.

Только кажется, что холодно.

День шестой.

Я стою возле скалы Момо. Она похожа на мутное стекло или лед. Холода я уже не чувствую, поэтому не понимаю, из чего она состоит. Это чье-то творение. Природа не создает такое совершенство.

День седьмой.

Я нашел табличку в траве. На ней только один знак древесного алфавита. «Кеста». Он кажется неуместным здесь, в месте запредельного холода. Я изучал древесный алфавит. «Кеста» – это знак пепельной розы, кустарника, растущего на склонах действующих вулканов. И зацветающего только когда ее грозный хозяин начинает извергаться.

День восьмой.

Кажется, я нашел то, что искал. Скала – это лед. И в нее вморожен человек, я смог разглядеть его лицо. Кто-то похоронил здесь его таким странным образом. Смогу ли я освободить его, чтобы понять, что случилось с этой долиной?

День девятый.

Я смог бы. Если бы взял с собой в экспедицию других людей. Они смогли бы своей кровью напитать мою метку, и я извлек бы человека из ледяной скалы. Но я один. И сил моих не хватило. Я вернусь. И если хоть кто-то сможет дойти сюда вместе со мной, то я освобожу пленника скалы Момо.

***

Архив города Тамар

Стенд восьмой

Короб 2 –

неразобранное

Код документа 221/56

Безумие. Я – безумен. Мой разум вытек через глаза и уши и теперь вьется передо мной туманным облачком. Мой мир скоро превратится в искаженные картинки. Я буду их рисовать, а любимая сможет жить на деньги от продажи. Покупатели всегда найдутся, у кровавых сцен всегда есть поклонники. Любимая. Может быть, завтра я уже не смогу ничего написать. Запри дверь и не входи ко мне. Не входи, если слышишь, что я пою или плачу. Смех безопасен, я ничего не могу, когда смеюсь. Смех – ключ к моему безумию. Ты испугаешься, когда увидишь меня с клеймом «Татти» на лбу. Не пугайся. Не пугайся. Не пугайся. Я знал, что оно появится, оно появилось. И теперь мой отравленный разум будет пугать меня своими образами. А я буду рисовать их. Иногда разум мой будет проясняться, как сегодня. И тогда я смогу говорить с тобой и любить тебя. Ты можешь попытаться меня убить, но у тебя ничего не выйдет. Теперь я точно знаю, сколько мне осталось, и никто, ни человек, ни природа, ни все силы мира не смогут уменьшить отмеренный мне срок. Ты не знаешь, что означает клеймо. Вот и хорошо. Пусть оно останется для тебя просто загадочной закорючкой. В мою голову снова вползает алая дымка. Сейчас я защелкну замок кандалов и выкину ключ наружу. Если успею.

***

Народу в «Пустой бочке» почти не было. Похоже, утренние казни отбили у людей аппетит. Те, кому не повезло, болтались в петлях и лежали сваленные кучей обрубков на импровизированном помосте. Царь умеет быть жестоким. Иногда даже слишком. «Боги не любят дураков», – изрек он сегодня утром и приказал казнить всех провинившихся, в чем бы они не обвинялись. Триста сорок два человека. Воры, мародеры, насильники, мошенники. В общем, все, кому изменила удача. Хорошо, что «Пустая бочка» на площадь не выходит, меня до сих пор мутит от зрелища.

Зато Каца был весел.

– Ты не понимаешь! – сказал он, отхлебывая пиво. – Теперь здесь можно будет никого не опасаться. Местные будут вести себя тише воды, ниже травы.

– Недолго, – буркнул я.

– А мне долго и не надо, – отмахнулся Каца. – Я все равно отправляюсь строить лагерь.

Я отпил вина. Невкусное. Разбавленное. Впрочем, чего можно ожидать от этого дрянного места? Пойти припугнуть кабатчика событиями на площади? Обманывает ведь клиентов, мурло толстое…

– Жаба, ты плохо выглядишь, – я не заметил, как подошел Лето.

– Спал плохо, – вздохнул я. – Начитался ужасов вчера вечером.

– А я хорошо сплю после ужасов! – весело заявил Каца. – Как будто в последний раз.

Никогда не пойму этих колдунов. Они все ненормальные.

– Как думаете, долго мы протянем? – спросил я.

Лицо Кацы стало серьезным. Лето усмехнулся. Похоже, я попал в самую больную цель.

– Не думаю, что тебя кто-то тронет, – сказал Каца. – Твои таланты будут обеспечивать тебе безопасность до той поры, пока ты справляешься. А вот мы…

– Перестань, – оборвал его Лето. – Царь с самого начала был скор на расправу. Не думаю, что он меняет стратегов просто по повелению своего мертвого приятеля.

– Я читал про Меченых, – сказал я. Оба моих собеседника непонимающе уставились на меня. Я рассказал. Повисло молчание.

– Даже не слышал про таких, – помотал головой Каца. – Похоже, сказочка не из тех мест, откуда я родом.

– Ты считаешь, что это выдумки? – спросил я. В душе зашевелилось что-то похожее на надежду. Вот скажет сейчас Каца, что все это ерунда, такого быть не может, потому что не может быть никогда, ибо мир наш устроен иначе. И развеется мой ночной кошмар.

– Нет, – жестко ответил Каца. – Такое веселенькое дерьмецо, скорее всего и правда существовало. Когда, ты говоришь, были написаны все эти твои россказни?

– Примерно лет двести назад, – ответил я. – Точнее не скажу…

– Эти твои Меченые хоть раз приходили к власти? – Каца прищурился. Я отрицательно покачал головой. – Тогда я подведу черту. История вещует нам, что в этих колдунах-кровопийцах есть какой-то изъян. Судя по описанию их могущества, это просто монстры. Сильнее, чем кто-либо, по кого я слышал. Гаро Проклятый младенец, перышки цыплятам щиплющий. А Кровавые Близнецы – уродцы без ручек и ножек. Я бы предположил, что Меченым отмерен какой-то срок жизни. Или у каждого имеется прогрессирующее безумие. Или еще что-то.

Я пожал плечами.

– Это не делает их менее опасными, – снова заглянув в свою кружку, я скривился. – Не запомнил, как зовут нового стратега…

– Шагги, – быстро ответил Лето. – По прозвищу Пустынный Лис.

– Шакал, в общем, – хмыкнул Каца. – Вообще-то я еще кое о чем хотел рассказать…

***

Уже в третий раз за время нашего разговора я невольно приходил к мысли, что замена как минимум равноценна. И каждый раз, когда Шагги мне начинал нравиться, я поднимал глаза на его лицо, и меня прошибал холодный пот. Правда Пустынный Лис делал вид, что этого не замечает. Я как будто раздвоился – одна часть меня мысленно вопила от ужаса и мечтала сбежать поскорее, зато другая наслаждалась разговором и уверяла, что с Шагги приятно иметь дело. В отличие от мечтателя Остаха-Рубище, он к нашему разговору подготовился тщательно. Списки необходимого были поделены на группы – срочно, обязательно, желательно. Не было ни единого пункта «доставь не знаю что, но без этого помру, и все развалится». И говорил новый флотоводец четко, понятно и без экивоков.

Я уже поднялся, чтобы уйти, но тут дверь в покои стратега распахнулась. Вернее, сначала я подумал, что она распахнулась. На самом же деле она слетела с петель и с грохотом вылетела в середину комнаты. В пыли и щепках показалась человеческая фигура, сзади смутно маячили еще две. С руки первого сорвался поток пламени. Он ударил в Шагги, а меня отшвырнуло к окну. Одежда у меня на груди загорелась, а от удара я на несколько мгновений ослеп. Когда зрение вернулось, я увидел, что все трое нападающих вошли внутрь. Самый первый склонился над обожженным до неузнаваемости трупом нового флотоводца. В руке неизвестного колдуна был кинжал с черным, словно бы стеклянным лезвием. Он выбирал место для удара. На груди. Наверное, хотел пронзить сердце.

Но вдруг тот, кого я считал трупом, выбросил вверх руку и схватил за горло убийцу. Странно выглядело – выше локтя от руки остались только обожженные кости, но кисть была здоровой. Стратег поднялся. Я попытался отвернуться, чтобы не видеть, но у меня не получилось. Лицо Пустынного лиса было наполовину сожжено. От нижней его части остались только зубы. Зато они выглядели так, будто их огонь вообще не коснулся. Два ряда жемчужно-белых, идеально здоровых и крепких зубов. Хрипящие звуки. Или каркающие. Я с ужасом понял, что это смех.

Двое сообщников колдуна-убийцы рванулись к замершей паре. Не успели. Белоснежные зубы сомкнулись. Чуть ниже уха. Кровь убийцы брызнула фонтаном, омыла лицо Шагги, скрыв его от меня. Меня затошнило. Я закрыл глаза. Нет. Я не могу, не имею права терять сознание сейчас. Я должен досмотреть до конца.

Все изменилось буквально за какой-то миг. Шагги поднялся, все еще такой же обожженный, но от этого еще более страшный. Он отшвырнул от себя бесчувственное тело с такой силой, что оно ударилось о противоположную стену над дверью. Двое сообщников попятились, но тут же замерли, будто что-то их удерживало. Их глаза стали вылезать из орбит, рты раскрывались, но не издавали не звука. А к стратегу тем временем возвращалась жизнь. Плоть на глазах восстанавливалась, и вскоре черные ожоги смотрелись обычными, будто он просто опрокинул на себя котел с кипятком. Те двое упали без чувств.

Шаги оглянулся на меня. Я сжался в комок от ужаса. Флотоводец рванулся к вазе в углу, вышвырнул из нее букет и вылил пахнущую тиной воду на мою все еще горящую одежду. И вот тут я и потерял, наконец, сознание.

***

Я услышал чей-то знакомый голос. Будто этот кто-то тихонько бубнит за стеной, чтобы меня не разбудить. Ночь. Мы что вчера перебрали? Я попытался пошевелиться, но не смог. Все еще вижу сон? Но тут я рывком вспомнил все. Про нападение на нового стратега-флотоводца, про его белые зубы, про невидимую смерть, убившую двух человек. А голос за стеной – Бран-Торопыга. Его собеседник… царь.

– …ушиб спины, – говорил врач. – Сейчас он не может двигаться, и не в моих силах изменить это. Я смогу сказать что-то точно через несколько дней, когда он оправится от удара.

– Он может умереть?

– Все мы когда-то умрем…

– Ты уже врачевал такие раны?

– Ожоги заживут через неделю. В остальном – все в руках богов.

– Он нужен мне. Если не будет его, то и тебя не будет.

– Я понял, мой царь.

Тяжелые шаги – царя, торопливые – Брана. Дверь открылась, в глаза мне ударил яркий дневной свет.

– Как же тебя угораздило, Жаба? – лицо врача осунулось и выглядело совсем старым. Мне было совершенно не больно. Я хотел сказать ему об этом. Хотел поднять руку и хлопнуть по плечу. Подумаешь, стукнулся! Ерунда, выкарабкаюсь. Не смог. Слова не срывались с языка. Рука даже не думала подчиняться.

– Моргни, если понимаешь меня, – отчетливо проговорил Бран. Я закрыл и снова открыл глаза. Это у меня получилось. Неужели это все?… – Жаба, я не буду ничего о тебя скрывать. Тебе очень досталось. Пока я не могу сказать насколько, спина очень опухшая, ничего не прощупаешь. Бывало, солдаты падали с лестниц, и некоторое время проводили в таком же параличе, а потом скакали, как горные козлы… – Торопыга вздрогнул и оглянулся. – У тебя обожжена правая половина лица, правая рука и правая часть живота. Не очень сильно, заживет. Но вот как скоро ты сможешь говорить и двигаться, я не знаю. Еще у тебя сломана левая рука, но это тоже ерунда. Твои новые лекарства помогают, опухоль быстро спадает. Три дня назад я вообще думал, что ты умрешь.

Три дня?!

– Жаба, я сделаю все, что смогу, – Бран присел рядом с моей постелью и положил руку мне на плечо. Я ее не почувствовал. – Я принесу столько жертв, сколько будет надо. И поклонюсь любым богам и демонам, кому угодно, лишь бы ты поправился…

Слезы… Если меня не будет, то и его не будет. Мне хотелось его утешить, но я не мог. Надо же, я лежу тут, онемевший и обездвиженный, и пытаюсь найти способ ободрить моего врача. Наверное, размер постигшего меня несчастья до разума пока не дошел.

***

Темнота. Неподвижность. В дальнем углу дежурит женщина-сиделка, но мне ее не видно. Я знаю, что она там только из-за мерцания огонька лампады. Иногда она что-то тихонько напевает себе под нос. Я слышу мелодию, но не могу разобрать слов.

Отчаяние.

***

– Жаба, проснись! – знакомый голос ворвался в мой тревожный сон. Там во сне я плыл на корабле посреди буйного моря. Волны подступали, но палуба оставалась неподвижной, а сам я был привязан к мачте. Сизые мрачные валы накатывались, но перед ними вставала невидимая преграда. Море корчило мне рожи, кривило пенные губы в усмешках и ухмылках, черные птицы хохотали надо мной с низких небес…

– Жаба! – голос звал все громче. Я открыл глаза. И мне тут же захотелось закрыть их обратно. Шагги. По прозвищу Пустынный Лис.

– Жаба! – он склонился надо мной. – Моргни, если слышишь и понимаешь!

Я зажмурился, потом открыл глаза.

– Моргни два раза, если готов выслушать меня.

А что мне оставалось делать? Я дважды закрыл и открыл глаза.

Шагги сел рядом с постелью.

– Мне очень жаль, что ты пострадал, Жаба, – тихо проговорил он. – Сейчас я помогу тебе. Просто так, безо всяких условий. А выполнять мои просьбы потом или нет – решишь сам. Хорошо?

Я моргнул. Шагги протянул ко мне руку. Его пальцы светились бледным желтым сиянием. Он провел ладонью над моим лицом, потом над грудью.

– У тебя сломан позвоночник, – сказал он после недолгого молчания. – В трех местах. Если за тобой ухаживать, то ты можешь протянуть в этом состоянии долго. Если повезет, то через месяц к тебе частично вернется речь. Сейчас я исправлю кое-что.

Жжение. Словно жидкий огонь пробежал вдоль всей спины ручейком.

– Я не буду исцелять тебя совсем, – продолжил Шагги. Его ладонь замерла где-то над моим животом. – Я оставлю ожоги и опухоль, они пройдут сами. Зато тебе не придется объяснять врачу свое чудесное исцеление. Попробуй что-нибудь сказать сейчас?

– Ааа… Кааа… – я закашлялся. – Бааа…

– Хорошо, – Шагги кивнул. Рука его переместилась и замерла над шеей. – Сейчас.

– Спа…си…бо, – я снова мог говорить! – Си…дел…ка?

– Не волнуйся о ней, – тихо сказал Шагги. – Нас сейчас никто не слышит и никто сюда не войдет, пока я не покину госпиталь. А теперь закрой глаза, может быть очень ярко.

Я зажмурился. Что-то вспыхнуло и погасло. Перед глазами заплясали красные искры.

– Все, – Шагги опустил руку. Сияние погасло. – Теперь у тебя остались только ожоги и царапины. К утру опухоль на спине спадет. Двигаться ты можешь уже сейчас. Но я бы посоветовал не показывать этого сразу.

– Я не понимаю… – начал я, но Шагги меня остановил.

– Сейчас я объяснюсь, – сказал он. – И выскажу несколько просьб. Никаких условий, если сочтешь нужным, выполнишь. Убийцы приходили за мной. Это мои враги, личные, к нашей с тобой войне они отношения почти не имеют. За исключением того, что родина их – Белафорт. Они пришли за мной, но переоценили себя. И погибли. Это были лучшие. У других вообще нет шансов. А значит, больше их не будет. Так получилось, что ты попал в мою войну. Я исправил то, что можно. И теперь надеюсь на твою добрую волю. Ты готов выслушать мои просьбы?

Я кивнул. Говорить было пока еще больновато – обожженная губа саднила.

– Я сказал, что убийцы приходили по твою душу, – произнес Шагги, глядя мне в лицо. Что ж, логично. Я серьезно ранен, а у него было время декорировать комнату на любой вкус… – Они из Белафорта, ни у кого даже лишних вопросов не возникло. Ты очень ценный человек, Жаба.

Я пропустил лесть мимо ушей. Я пытался понять, как себя вести. Как, гиена меня сожри и выблюй на кабацкой помойке, себя сейчас вести?! Я знал, что мог этот наш новый флотоводец. Я видел, как он буквально сожрал всех этих убийц, будучи обожженным до костей. Мне только краем этого заклинания прилетело, а я валяюсь тут, будто пожеванная медуза. А этот здоров. Только кожа на лице чуть шелушится…

– Ты видел бой, – глаза Шагги цепко уставились мне в лицо. – Ты знаешь, что я не обычный человек. Да. Я не Шагги, кем он был раньше. Я Пустынный Лис, Меченый. Умер сто восемьдесят два года назад. Ты не удивлен, я смотрю?

Я отвернулся и пробурчал ругательство. Потом вздохнул и посмотрел Шагги в глаза. В конце концов, этот парень не виноват в том, что он уже помер давно, а его снова призвали на службу. И то, что он Меченый – тоже не его вина…

– Прости, – сказал я. – Спасибо тебе. Я никому не обмолвлюсь ни словечком. Нападали на меня, потом я валялся без сознания, ничего не помню, так?

Шагги кивнул и поднялся.

– Теперь я ухожу, – он сделал шаг к двери. – Сиделка проснется через четверть часа. Позови ее, пусть она тебя покормит.

Он исчез. И в тот же момент я почувствовал, что голоден, как стая гиен. Или даже две стали. Или три…

– Эй… – слабым голосом простонал я. – Кто-нибудь… Помогите…

***

– А вино ему уже можно?

Говорил Каца. Приглушенно смеялся Лето. Строго обоих отчитывал Бран-Торопыга.

– Эй, там, в прихожей! – крикнул я. – Несите сюда свое вино!

Пятый день моего вынужденного заточения подходил к концу, и как раз сегодня мой строгий врач разрешил меня навестить. Чем сразу же воспользовались Лето и Каца.

– Ого-го, какие хоромы тут у тебя! – Каца плюхнулся в кресло на гнутых ножках. – Веселенькое дерьмецо, а?!

– Ты еще помнишь вино из Страны Монументов, Жаба? – Лето встряхнул в руке бутыль, в которой густо переливался темный сладкий напиток. – Хо-хо, смотри, Каца, а глазки-то загорелись!

– Не так уж плохо ты выглядишь для человека с поломанной спиной, – неожиданно серьезно сказал колдун.

– Не была она сломана, – отмахнулся я. – Ушиблена только.

Взгляд Кацы на мгновение стал колючим и острым. Но потом он широко улыбнулся и огляделся по сторонам.

– Это что еще за веселенькое дерьмецо, а?! – заверещал он. – Эй ты, коновал! А где стаканы? Или ты предлагаешь офицерам пить прямо из бутылки?

Они ни о чем меня не спрашивали. Изредка я ловил на себе их испытующие взгляды. И я понимал, что им придется все рассказать. Шагги скрывает правду не от Кацы и Лета, до них ему вообще дела нет.

– Я уезжаю завтра, – сказал Каца. – Из-за тебя задержался, так бы вчера уехал. А еще в порту стоит новый флагман флота – пентера. Ну и чудище, век бы таких не видать! Говорят, что на Отмелях строят вторую, обещают, что скоро она тоже отправится в море…

– А еще в городе теперь полно наемников, – заговорил Лето. – Целых четыре отряда привезли. Они пойдут в авангарде, и будут заниматься обеспечением промежуточных лагерей.

– Слушайте, я вот одного не понимаю… – сказал я, устраиваясь поудобнее. – А почему бы нашей армии не пойти просто по берегу, а? Тогда бы ей воду и пить доставляли на коггах и никаких тебе промежуточных лагерей, авангардов и прочих трудностей. Я слушал тогда военный совет, но ничегошеньки не понял…

– Если наша армия пойдет берегом, то она будет уязвима для атак с моря, – сказал Лето. – Побережье там такое же безжизненное, только вот если в глубине пустыни нашим солдатам придется бороться только со стихией, то возле берега на них обязательно будут нападать. И что в обычном переходе было бы булавочными уколами, то в пустынном – смерть. И это не говоря уже о том, что поход по береговой линии очень легко проследить, и враг будет знать о перемещениях нашего войска все.

– Неужели на берегу так трудно защититься от кораблей? – буркнул я. – Не понимаю…

– Жаба, ну не будь ты идиотом! – воскликнул Каца. – Обеспечить безопасный проход твоих коггов с едой и водой до одного базового лагеря на побережье нашему флоту будет легко. А вот вдоль всего побережья… Ты был в море, после того, как прибыл на Тамар?

Я покачал головой.

– О, там такое веселенькое дерьмецо творится, что хоть сразу прыгай под волны и топись! – Каца засмеялся, только невесело. – Из-за каждой скалы, с каждого островка, стоит зазеваться срываются какие-нибудь зажигательные стрелы, если повезет и какие-нибудь убийственные заклинания – если не очень. Белафорт превратил в боевые корабли даже простые рыбацкие лодки. Пока мы побеждаем, но море просто кипит…

Я откинулся на подушки и закрыл глаза. Глотнул сладкого вина Страны Монументов. Уже завтра мне не придется вот так безмятежно лежать на подушках и болтать с друзьями. Завтра явится Раг, у него ко мне срочное дело. Завтра аудиенция у царя. Завтра надо будет проследить за снаряжением коггов с припасами, а то есть у меня подозрение… И никому не будет дела до того, что мои ожоги еще не зажили, а руку придется носить на перевязи еще недели полторы. Могу ходить – значит годен.

Но это все потом. Завтра. И я протянул свой опустевший стакан Лету. А он с готовностью его наполнил.

Моя палатка стояла в самом центре лагеря. Хорошая палатка. Песок почти не попадал туда через сложную систему пологов. А песок здесь был везде – в волосах, в одежде, на зубах, в еде и воде. Строители, с присущим им чувством юмора, поименовали это временное поселение Лотосом. Но почти все они уже отбыли либо в долгий пеший переход к Лавате, либо на Тамар. А в моем распоряжении осталось четыре отряда наемников и три десятка людей лично моих. Распорядок дня был таков: просыпался Лотос, когда солнце начинало клониться к закату. Раньше высунуть носы из палаток или из-под навесов и думать было нечего – злое солнце прожигало буквально до костей. С закатом прибывали солдаты. Они сходили с кораблей, их снаряжали для перехода, выдавали проводника и отправляли в путь. Через неделю пребывания тут, мы настолько наладили этот процесс, что на одного солдата у нас уходило не больше минуты. И все это ради того, чтобы они смогли в первую ночь отойти как можно дальше от нашего… гм… Лотоса.

Лотосы… В Тарме они росли везде – в фонтанах, в теплых речных заливах, в озерах и даже в лужах. Священные цветы, как же! Если тамошние лотосы росли на воде, то наш Лотос был взращен в озерах нашего пота. Фигурально, правда. Пот не успевал появляться на коже, его мгновенно выпивал сухой пустынный воздух. Здесь не было приятного времени суток – иссушающая жара днем, южные ветра, несущие песок вечером и утром и зябкая ночь, наполненная издевательским хохотом гиен и воплями прочих ночных тварей. Я не понимал, откуда ночью выползает столько живности. Днем окрестности кажутся мертвее мертвого, даже насекомые не выползают из своих нор. Зато стоит светилу закатиться, к стенам Лотоса сбредаются, наверное, все обитатели пустыни на многие мили вокруг. Идут на свет? Или чувствуют воду?

Мясо пустынных животных жесткое, почти несъедобное. Разве что в похлебки, но кто же позволит такое расточительство? Вода. Она здесь ценнее золота и драгоценных камней, деликатеснее самого изысканного блюда. Так что никаких похлебок. Не знаю, что я не люблю теперь больше – море или пустыню. Наверное, пустыню. Иногда я все-таки ходил к морю, чтобы посмотреть на воду. Пить ее нельзя, прохлады она не приносила, зато она просто была. Глубокий синий цвет ее напоминал, что где-то там, за горизонтом есть зеленые холмы Книдды, широкие разливы Тарма-тога, прохладные облачные леса Улла-Кутта…

– Жаба, – хриплый голос Кацы. – Есть выпить?

Есть, конечно. И воды неучтенной немного есть. Зря, что ли я каптер? Я мотнул головой в сторону своей палатки. Говорить не хотелось. Вечер. Стоит открыть рот, и предательский ветер тут же надует тебе песка. Он и так скрипит на зубах, никуда от него. Я опустил третий полог и открыл сундук. Каца в изнеможении опустился на низенькую лавку.

– Ты ни разу не говорил, откуда у тебя эта палатка, – сказал он, освобождая свою лысую голову от множества слоев тонкой ткани. – Незнакомые узоры совершенно. И песок не пропускает. Почти…

– Ласточки выменяли у тобтопов, – ответил я. – И подарили мне. В знак особого расположения, так сказать…

– О, – глаза Кацы стали удивленными.– Тобтопы торгуют? А я думал, только грабят. На что поменялись?