Дело шести безумцев

Долото, колотушка, пила, молоток, точильный камень, зубило. Я покосилась на кладовку своей съемной квартиры. Интересно, есть ли там пассатижи? После перевела взгляд на торчащие из стен метательные спортивные ножи.

– Нет, Геката… если ими, – кинула я в сторону файлов, – была бы я, то вон мои «орудия»… топорщатся иглами из стен.

Геката неуклюже расчесывала шею, задевая ошейник. Положив руку на мягкую шерстку, я помогла хоряше, и та довольно засвистела, сворачиваясь калачиком у меня на коленях.

Неудивительно, что комиссия с военными в составе обратилась за помощью к Воеводину. Какая тут может быть закономерность, какой мотив, каким должен быть убийца, творивший все это? А здравый смысл?

А если не убийца, как предположил Камиль, то среда.

И где нужно было оказаться, чтобы сойти с ума вот до такого? Тут не радиоактивного кролика пришлось бы слопать, а радиоактивного слона.

На шестом деле с полной для себя неожиданностью я зажмурилась и захлопнула крышку ноутбука. Выскочив на балкон, налила себе в ладошку воды из лейки, брызнула в лицо.

Под ногами юркнула Геката, теперь недовольно свистя, что ей пришлось сорваться с моих колен. Я подняла теплого хорька и посадила на плечо, облокачиваясь на балконные перила. В Нижнем я восемь лет прожила на третьем этаже, а переехав в Москву, поселилась на втором.

Слушая о моей квартире (пока я показывала фотографии Воеводину), Смирнов комментировал:

– Второй этаж. Удачный выбор. Если спрыгнуть вниз с третьего – с десяти метров, выжить получится в семидесяти процентах. Не получить перелом в пятидесяти, а растяжение или вывих в двадцати. Хватайся руками за карниз, свешивайся и только потом отпускай пальцы, – советовал он на случай, если мне придется спасаться от пожара или маньяка.

– Обалдел! – рассмеялся Женя. – Это район в десяти минутах от Фрунзенской набережной! Хоть знаешь, сколько там аренда стоит? Повезло, что познакомился с хозяйкой на реабилитации в больничке и она скидку дала, как потерпевшему!

Я опустила взгляд на пару шрамов на его простреленной кисти, чувствуя вину. Бабушка могла бы не стрелять в него. Он не был на стороне Аллы, он ведь оказался агентом Воеводина. Но геном Аллы был и в моей бабуле.

Не исключаю, что ей просто хотелось… пальнуть. Не зря же она была охотницей, отстреливающей в сезон охоты зайцев.

Женя натянул рукав рубашки и дружелюбно потряс меня за плечо:

– Ерунда, Кир… Мы выжили. Вот что главное. А это, – кивнул он на шрамы, – только украшает мужчин. У Камиля вон что за месиво на башке, и он не парится!

На этих словах Камиль выскочил из кабинета Воеводина. Уходя, толкнул Женю плечом.

– Видишь, я специально сказал, а он взбесился. И чего он пасется вечно возле тебя?

– Кто в него выстрелил? – проигнорировала я заявление о близости ко мне Камиля.

– Воеводин не рассказывает, – пожал плечами Женя. – Я спрашивал. Молчит. Типа раз Смирнов работает, значит, это кому-то здесь нужно.

– Блатной?

– Если и блатной, то бедный. В халупе живет. В паре остановок на метро от тебя. Обои со стен завитками до пола висят. Затапливало его, что ли, или пожар там был, а потом заливали. А он не чинит. Я ему как-то папки привозил. Ты не слушай его разговоры про маньяков. Сама знаешь, кто громче всех кричит «волки!».

У Жени подружиться с Камилем тоже не вышло. Или хоть как-то общаться по-приятельски, как коллеги. Все время Камиль проводил или у себя в подземелье, делая вскрытия в морге, или на выездах с Воеводиным, куда меня брали не каждый раз.

Что ж, Камиль, скоро я опробую на тебе свою любимую главу «Психологии криминалиста. Первый курс».

Но спасательным тросом для побега от потенциального маньяка я все-таки обзавелась. Не из-за предупреждений Камиля.

Из-за Аллы.

Прислушиваясь к ее геному, я чувствовала, как мое сердцебиение учащалось, пока я думала про трос. Только я спешила поскорее распахнуть глаза, когда Алла начинала шептать: «Это будет он… тот самый маньяк, который…» А потом ее заливистый хохот, совсем как тот… незадолго до смерти в оранжерее.

Вместо фотки спасательного троса для побега, который оставалось только сбросить вниз, я отправила папе заготовленную фотку заброшенных на перила ног. Пусть хотя бы он спит спокойно, а меня защитят здесь мои ножи и навыки рукопашного боя.

Я больше не посещала каток, не занималась гимнастикой. Наконец-то я нашла спорт, что пришелся мне по душе. Это был мой фитнес, мой спортзал, моя йога и мой плавательный бассейн, где я становилась собой, наслаждаясь обучением борьбе, стрельбе из спортивного пистолета и метанию ножей.

С тех пор я начала собирать собственную коллекцию: двадцатка стальных метательных, десять спортивных, с расцветкой «бензин», еще один спортивный нож «Кочевник» с прямой заточкой, пятьдесят пять японских ножей кунай красного цвета.

Половина из них торчала из стен.

На рукоятях кунаев были специальные кольца, но я не подвесила их на стенах коридора, я воткнула острием. Остальные хранились в тумбочке у кровати и возле вешалки для верхней одежды, несколько я всегда носила с собой и рабочий комплект оставляла в спортивном клубе.

Насчитав двенадцать заспанных звезд на светлеющем небосклоне, я налила себе чая покрепче и послаще, возвращаясь к жертве номер шесть.

И вот почему меня так накрыло паникой, когда двадцать минут назад я открыла файл той мертвой девушки.

Она была молодой – как я. Была выпускницей школы – как я. С фотографии, сделанной при жизни, на меня смотрела ровесница в спортивном гимнастическом купальнике. Гимнастка с идеально прилизанным каштановым пучком, который никогда не получался у меня. Усыпанная блестками: в волосах, на купальнике и лице. На профессиональных фотографиях, сделанных во время соревнований, она парила в шпагате, откинув голову назад, и стояла на пьедесталах всех стран, обвешанная медалями.

Она была той версией меня в спорте, которой я не стала: счастливой, успешной, уверенной в себе.

Вот только она была мертвой версией.

Я не стала гимнасткой, но и не умерла.

Самира Игнатовна Рикса, восемнадцать лет. Ее обнаружили в том самом купальнике, как на фото, и с булавами на берегу, упавшей в воду с железнодорожного моста высотой около тридцати метров, когда она решила пройти по перилам, вероятно думая, что это гимнастическое бревно.

И неважно, что на дворе стоял март, неважно, что температура плюс пять. Самира исполнила программу и соскок, о чем свидетельствовало описание, сделанное после изъятия пленок с уличных камер видеонаблюдения. Совершив соскок с моста-бревна, она приземлилась почти на тридцать метров ниже уровня асфальта.

Ударив кулаками по рабочей поверхности стола, я снова заставила Гекату недовольно свистеть и фыркать.

– Почему?!

Для этой девушки никогда не наступит завтра. Не взойдет солнце, чьи лучи робко коснулись тюля моей комнаты по ту сторону стекол. Так не должно быть! Никто не должен умирать в восемнадцать на рассвете, не пройдя и четверти пути по небосклону.

Как мои десятилетние сестры… что не протянули и восьмой части круга жизни.

Не было их, не было гимнастки, не было Аллы, а я почему-то была.

Я все еще дышала, считая, что моя расплата за то, что осталась живой, – жить с этим знанием, что их нет. Жить с незнанием – кто виноват.

Надеюсь, мои кошмары, шепот в голове и повышенная интуиция останутся максимумом и никакой версией Аллы я не стану. Я будущий следователь, а не убийца… А то, что случилось в оранжерее… судом признано самообороной.

К семи утра стандартные карточки дел погибших (или убитых) были готовы.

Итого, на данный момент числилось шесть трупов: парнишка на рыбалке с крючками в венах, студентка с циркулями, родственница генерала с гитарой, сценарист с зубами, пенсионерка с землей и гимнастка с мостом.

Сто сорок пять страниц описательного текста я сократила до трех, заполняя поля, разработанные лично Воеводиным. Прикрепив файлы, отправила Камилю, в копию поставила Воеводина.

В оставшееся время приняла душ, вымыла голову, покормила Гекату. Меня ждал только кофе в круглосуточном кафе «Вермильон». Я спрятала влажные волосы под кепку, посадила на плечо зевающую Гекату и вышла прогуляться за свеженьким латте и парочкой бисквитных булочек «Мадлен» – как объяснила мне Алина, они пекутся в формочках, имитирующих морские гребешки.