Улыбка Моны Крысы

Я часто киваю или мотаю головой и редко произношу звуки. Мне лень. Не нравится, как звучат слова. Иногда голос кажется не моим и произнося что-либо, я словно поднимаю мешок цемента.

Понятия не имею сколько весит мешок цемента, но на него вечно спихивают все трудности с весом.

Вы же слышали эту фразу: «как будто мешки с цементом разгружал!», описывающую все: круги под глазами после бессонной ночи, проведенной за приставкой или восемь школьных уроков, которые пришлось просидеть на стуле мазохиста с торчащей спинкой.

Доска стула впивалась мне в спину, оставляя розовый пролежень. Он был мерилом времени – сколько осталось до каникул, а сколько до конца года. Когда пролежень подсвечивался из-под кожи беленьким, нежно розовым и гладким – за окном сентябрь. А когда нарастал болячкой и сочился желтым с края, я знала – заканчивался май.

Пролежень экватор – середина школьной тетрадки на двенадцать листов. Каждый год для контрошки из нее выдёргивали двойной листочек, оставляя на один меньше, пока не дошли до скрепки с обложкой. Позвонки скрепок спины обнаженно торчали из пустоты моего тела. Будучи разодранной на листочки, тело осталось оболочкой обложки с моим именем на титульном листе.

Школа – это место, куда ходят те, кто должен привыкнуть горбатиться до гробовой доски и те, кто будут делать вид, что работают на мам-пап, или что они блогеры, или что художники. Будут учиться дизайну, сошьют три с половиной юбки, а может сольют три миллиона родительских финансов на неделю моды, хвастаясь достижениями перед лузерами.

Только лузеры – они.

Они там, за обслюнявленным стеклом стоят с протянутой ко мне лапой: дай мне лайки, посмотри на меня, завидуй! Вот я корячусь! Вот я ржу! Вот гримасничаю! Награди вниманием! Швырни мне банан! Швырни поощрение! Ведь я привык жить за пятерку, за вкусняшку, за бартер.

Заклеивая спину пластырями и марлевой прокладкой, я оставалась на стороне тех, кто отшвыривал поощрения, любовь и лайки. Я должна была их раздавать. И быстро иссякла. И мое тело почувствовало это первым. В конце концов, в зоопарке и я, и макаки – мы все притворяемся кем-то.

Притворяемся, что живы.

В моей матери больше всего на свете я не могла терпеть притворство.

Она делала вид, что суп в кафе вкусный, а он из куриного кубика прессованного кальций хлора. Делала вид, что погода прекрасная и дождь полезен для деревьев, пока я стояла в промокших белых кедах. Она делала вид, что счастлива внутри той жизни, в которой сама себя заперла.

Из всей своей семьи, я терпела только мелкого брата до определенных границ. Даже когда он разбил мою новенькую планшетку, я смолчала. Сказала, что уронила ее о кафель ванной. Выслушала недовольство матери и молчание отца. Взяла дополнительные часы в фастфуде, чтобы заплатить десять тысяч за ремонт.

– В форме глаза! Надо ж было так кокнуть!

– Чего? – не поняла я реплику приёмщика в мастерской.

– Стекло планшета треснуло… Гляди, гляди! Прям глаз человеческий. И лупится кто-то из нее… жесть!

– Глаз?.. – забрала я планшетку, рассматривая свое отражение.

Я подстроила стекло так, чтобы трещины заполнили мое лицо.

– Уродство… – прошептала я, увидев, наконец, то, что не могла рассмотреть за прожитые мной шестнадцать лет.

Я его узрела. Сквозь выбитые черные осколки погасшего экрана на меня смотрел… кто-то еще… кто-то другой… незнакомый, но… манящий меня. Он успел улыбнуться, я успела зажмуриться.

– Не уродство, конечно, но кринж! – вытянул руку приемщик чуть не отобрав планшетку обратно.

– Нет, – дернула я, – не буду чинить. Передумала.

– Так она ж не включается даже! А я скидку дам, десять процентов.

– Не надо, – сунула я планшет в сумку.

– Шестьсот пятьдесят плати в кассу. Оценка ремонта бесплатно только с услугой ремонта.

Оставив тысячу без сдачи, я убежала из торгового центра, прижимая сумку к своему боку так, словно там не битая планшетка лежала, а десяток яиц без скорлупы. Лишь бы не разбить глаз, уставившийся на меня из отражения меня самой, лишь он не вытек плазмой, ну или что там внутри «глазного яблока преисподней»?

Вечерами, когда опускались сумерки, я подходила к окну и заглядывала в битое стекло планшета. Отражение каждый раз успевало послать мне улыбку, хоть уголком губ, хоть мимолетным изгибом. Решив, что больше не могу, я решила вышвырнуть планшетку в окно и забралась на подоконник. В комнату вошел брат, застав меня с подвешенной через форточку рукой.