Давай останемся никем

– Я так и знал.

Сквозь сон разлепляю глаза, когда папа буквально сдергивает с кровати Скайлера.

Меня мгновенно ужас охватывает.

– Пап, – выдыхаю, вскакивая на пол и мигом оказываясь рядом со Скайлером, – пап, это не то.

– Рот закрой, маленькая дрянь.

– Это ваша дочь, – обвинительно летит от Скайлера, а я обмираю.

Меня начинает колотить, душа в пятки уходит. На пороге, сжимая крепко губы, стоит мама, а папа… Господи, я ещё никогда не видела его таким. Даже во время ссор с Заком он не выглядел настолько злым.

– А ты не лезь, оборванец, – гаркает он, переводя взгляд на Скайлера, – я тебе крышу над головой дал, машину, деньги, а ты с дочерью моей решил спутаться?!

– Пап, – вскрикиваю я, краснея, – у нас ничего такого не было!

– Это ещё проверить надо! Выродок. Мало тебе было, да?

– Патрик, – серьёзно произносит Скайлер, – я Оливию не трогал в этом плане. И я с ней не из-за этого. Я люблю её.

Что? Резко оборачиваюсь. Из лёгких весь воздух выкачивается. Скайлер бросает на меня быстрый взгляд, который почти сразу возвращает на папу. Встречает волну его ненависти и гнева.

– Любишь? Тебе семнадцать!

– Я тоже люблю его, пап!

На лице отца отражается брезгливость.

– Да замолчите уже! Любят они. Мать любить надо, Оливия, меня, братьев. А не черт знает кого без рода и копейки за спиной…

– Папа, как тебе не стыдно?

Становится дико обидно за Скайлера.

– Стыдно? Мне? Это ты с братом своим в кровати валяешься и обжимаешься так, что мне потом объяснять всем надо, что вы сводные, и краснеть за вас.

– Сводные, не родные же, – выкрикиваю я, чувствуя, как начинаю захлебываться отчаянием.

– Это ненадолго, – цедит отец, – я завтра же верну тебя в интернат, поганец.

– Что? – теперь мне по-настоящему становится плохо.

– Не собираюсь смотреть, как ты дочь мою своими руками мараешь.

Оборачиваюсь на Скайлера, но встречаю лишь непробиваемую стену.

– Возвращайте, – выдаёт он, испепеляя отца взглядом. – Только если думаете, что после этого я перестану видеться с Оливией, то ошибаетесь. Без Ваших денег я проживу, не впервые.

Нет, нет, нет! Ему нельзя в интернат. Там этот ненормальный Сэм с друзьями. Не будет там Скайлеру жизни. Это же словно вернуться побитой собакой… Униженным, брошенным. Это разобьет Скайлеру сердце. Знаю, что он вернется туда с высоко поднятой головой и даже будет делать всё возможное, чтобы не давать себя в обиду, но те неадекватные способны на всё. Они его просто уничтожат, сгнобят.

Боль скручивает ребра.

– Я в полицию на тебя заявлю, – набирает обороты папа. – За растление малолетней!

– Папа, – топаю ногой, ощущая, как земля качаться начинает, – между нами ничего не было! Нет причин заявлять! Я не позволю!

– А ты рот закрой! Отправишься в закрытую школу доучиваться, если собираешься и дальше видеться с этим засранцем.

– Патрик, – вступается мама, входя в комнату, – ты перебарщиваешь.

– Это ты виновата. Была бы построже, ничего бы этого не произошло. Позорище!

– Ничего такого не случилось! Откажемся от мальчика, сенату объяснишь причину, они поймут и даже на твою сторону встанут.

Мама что-то ещё говорит, но я не слышу её. «Откажемся от мальчика…» от этих слов меня напополам сгибает. Смотрю на этих двоих и не узнаю. Кто эти бесчувственные люди?

Как так можно при Скайлере говорить, что от него откажутся? Словно он вещь какая-то, больше ненужная.

На глаза наворачиваются слезы, кровь в венах стынет.

Оборачиваюсь на Скайлера. Он все так же несгибаем. Только глаза потускнели. Смотрит на меня и незаметно от родителей сжимает мои пальцы.

– Всё нормально будет, – говорит тихо, но я-то знаю, что не будет.

Ему нельзя в интернат!

– Папа, не смей отказываться от Скайлера, – прошу сквозь слезы. – Я уеду. Поеду в школу, только не отказывайся. Пусть поживет где-то, но по документам останется с нами.

Говорю с трудом из-за колючего кома в горле.

– Нет, даже не думай! – твёрдо обрывает меня Скайлер, – Всё хорошо будет, Оливия. Я справлюсь! Не впервый раз же!

– Не будет, – в сердцах выкрикиваю, – ты знаешь, что не будет. Папа, там отморозки одни. Ты же не бездушный, я знаю!

Папа крепко сжимает зубы. Его щека нервно дёргается, когда он обводит меня взглядом. Стираю слезы и смотрю на него прямо.

Если буду реветь, он не поддастся. Слезы – это слабость. А он должен видеть, что я пойду на все, лишь бы добиться своего.

– Оливия, ты же понимаешь, что твой концерт бессмысленный? Ты зависишь от меня. Выгоню из дома, заберу деньги, и ты приползешь сама через неделю.

Не приползу. У меня есть дедушка, который меня любит и который никогда бы себе не позволил обижать меня и Скайлера. Но если я скажу об этом, папа только ещё сильнее рассвирепеет и точно завтра отвезёт Скайлера обратно, раздует из этого целую историю, еще и к журналистам обратится, чтобы поднять себе рейтинг. Теперь я вижу, что он усыновил Скайлера только ради собственной выгоды.

Сжимаю зубы, не отводя взгляд.

– Папа, я всего лишь прошу не отменять усыновление. Подожди до дня рождения Скайлера. Ему скоро восемнадцать и он будет жить самостоятельно!

– Оливия, не надо. Прекрати, – горячая рука Скайлера тянет меня за запястье, но я не сдамся.