Василий Иванович Семевский
Когда я пришла навестить Василия Ивановича, я увидала перед дверью его комнаты маленький столик, на котором наставлена была посуда. Тут же стояла двоюродная сестра Василия Ивановича Клеопатра Федоровна Кармалина и тщательно рассматривала на свет пустую бутылку.
– Посмотрите, – сказала она мне, здороваясь и потянув меня за руку по коридору, чтобы ее слова не были услышаны больным, – Тихомиров объяснил Васе, что ему следует пить микстуру, что он сам будет ее приготовлять, так как не рассчитывает на аккуратность аптеки. И вот эту микстуру он сам привозит или присылает ежедневно. В бутылке осталось несколько капель… Попробовала, и что же? Крепкий, хороший бульон с протертым рисом, и больше ничего.
Когда мы с Кармалиной вошли к Василию Ивановичу, я была поражена, до чего он исхудал и пожелтел за один месяц. О Тихомирове он говорил с восторгом, доходящим до такого умиления, что минутами у него срывался голос и показывались слезы на глазах. Доктор требует, передавал Василий Иванович, чтобы он через несколько дней уже начал выходить на воздух. Вероятно, так и будет, – его микстура обладает волшебною силою: на вкус приятна и напоминает хороший суп. Василий Иванович и не подозревал всей утонченной деликатной хитрости Тихомирова, – о ней он узнал гораздо позже.
– Я говорила твоему великолепному братцу Мише, как ты расхворался, – начала Кармалина. – Он очень растревожился, хотел сейчас же ехать к тебе, да задержался… просил меня разузнать, как ты отнесешься к его посещению.
– Что ты наделала, Клеопатра! Разве ты не знаешь, что из этого может выйти? Упреки, попреки, намеки, и больше ничего! Еще будет злорадствовать, что я своею строптивостью довел себя до серьезной болезни.
Клеопатра Федоровна клятвенно обещала устроить все так, чтобы отбить охоту у Михаила Ивановича посещать брата во время болезни.
Кармалина, двоюродная сестра Семевских (исполнявшая кой-какие работы у Михаила Ивановича, а затем и секретарские обязанности в журнале «Русская старина»), была особою, в которой уживались самые противоположные качества ума и сердца: прямая, неглупая от природы, порядочно образованная, она в то же время отличалась полною бестактностью и необыкновенными чудачествами; многие совершенно несправедливо считали ее даже нравственною и умственною тупицею. Люди, поручавшие ей какую-нибудь работу, говорили о ней как об особе добросовестной, работящей, но шалой. Она то забывала прийти к работодателю в назначенный срок, то теряла данную ей для переписки рукопись или книгу, и по ее же словам только потому, что она неожиданно для себя торопливо собралась в цирк посмотреть представление циркового наездника с выдрессированными собаками, обезьянами или другими животными. Самою выдающеюся чертою ее характера было хроническое безденежье: она занимала направо и налево, у всех, кто попадался на глаза. Даже при желании уплатить свой долг она никогда не могла этого сделать. Как только она получала плату за труд, она накупала множество безделушек и опять оставалась без денег. Она никому не умела внушить уважения, а ее двоюродные братья Семевские относились к ней с нескрываемым презрением. Только Василий Иванович жалел ее, обращался, с ней дружески и находил, что она просто несчастный и взбалмошный человек. Она ли отговорила Михаила Ивановича от посещения больного брата, или он сам так решил, но этот визит не состоялся.
К Василию Ивановичу, вместо старшего брата, неожиданно приехал Александр. Он пожурил брата за то, что тот придавал воркотне Михаила «трагическое значение», уверял его, что Михаил Иванович, несмотря на свой адский характер, горячо и даже нежно любит его, и сообщил следующее. Тетушка Анна Егоровна, которая сделала наследниками своего имения Александра и Михаила, забыла или не пожелала в своем завещании упомянуть о том, кому после ее смерти должно перейти одно ее крошечное имение с развалившимся домиком и с небольшим клочком земли. По закону наследниками этого именьица являются все братья. Александр Иванович, по его словам, узнал, какая могла бы быть его запродажная цена, – оказалось, 400–600 рублей. Он, Александр Иванович, желая приобрести эту землю для какого-то предприятия, предложил братьям уступить ему свой клочок земли, на что все они согласились. Если и Василий Иванович ничего не имеет против этого, то за свой клочок земли Александр Иванович даст ему 75 рублей. Не расспрашивая о подробностях этого дела, Василий Иванович немедленно согласился на все с превеликою благодарностью. Но не прошло и нескольких дней, как его неотступно начала преследовать мысль, что Александр сочинил все дело с наследством для того, чтобы помочь ему в трудную минуту жизни. Кармалина, с которою он при мне говорил об этом, возразила, что Александр Иванович на днях привезет ему вместе с деньгами надлежащую бумагу для подписи об этой сделке. Работая у Михаила Ивановича, она слыхала разговор об этом между братьями. Как всегда, Клеопатра Федоровна не упустила удобного случая набросать характеристику двух братьев, всегда неизменно одну и ту же.
– Тебе нечего терзаться мыслью, – успокаивала она, – что Александр сочинил это наследство, лишь бы вызволить тебя из беды. Не таковский он, чтобы принимать к сердцу нужду ближнего, хотя бы даже родного брата. Правда, он приятный человек для разговора, но Миша куда его добрее и участливее. Конечно, это человек тяжелый, и его корка хлеба у каждого в горле застрянет, но все-таки он добрый человек, а Александр – прожженный эгоист. Вот хотя бы взять этот случай: человек он с большими средствами, говорила я ему о том, как ты нуждаешься, ну, мог бы, кажется, воспользоваться этим и, вместо того чтобы предложить тебе семьдесят пять за твой клочок земли, выложить триста – четыреста рублей.
Но сама Кармалина поступила несравненно хуже своих Двоюродных братьев. Как только она узнала, что Василий Иванович получил условленную плату, так немедленно явилась к нему и выпросила у него в долг 60 рублей. Конечно, ей для этого пришлось нарисовать картину своей безысходной нужды, сообщить об угрозе хозяина дома прогнать ее с квартиры и т. п. Но только у Василия Ивановича после ее посещения из 75 осталось всего 15 рублей. Александр Иванович, который узнал об этом, вероятно, от самой Кармалиной (она без утайки все рассказывала как о себе, так и о других), с возмущением говорил мне о том, что если его брат Василий до такой степени страдает отсутствием выдержки характера и мог последние гроши отдать такой негоднице, как Клеопатра, то, значит, сама судьба назначила ему закалить свою волю в тяжелой борьбе из-за куска хлеба. «Для таких людей, как Вася, суровые уроки жизни необходимы, а то он навсегда останется кисло-сладким идеалистом, человеком, негодным для практической жизни». И после этого Александр Иванович уже никогда не расспрашивал ни знакомых Василия Ивановича, ни его самого о его материальном положении.
Когда София Ивановна упрекнула однажды Кармалину за ее поступок с младшим братом, та оправдывалась тем, что решилась на заем у Василия Ивановича только тогда, когда узнала от него самого, что он через доктора Тихомирова получил новую работу – составление каталога одной частной библиотеки, за что ему назначено вознаграждение более ста рублей, к тому же она непременно отдаст ему свой долг. Но, конечно, она никогда не сделала этого; деньги же за составление каталога были получены лишь через несколько месяцев, так как на эту работу Василий Иванович мог урывать час-другой далеко не ежедневно.
Когда кто-нибудь из близких замечал Василию Ивановичу, как гибельно может отозваться на его здоровье его напряженный труд без отдыха даже летом, он указывал, что ежедневно гуляет по часу, а иногда и больше, сменяет одно занятие другим, что мешает умственному переутомлению, наконец, обстоятельства всей его жизни сложились так, что меньше работать он не может. Каждый умственно развитой человек, объяснил он, обязан всю жизнь, постоянно, если возможно ежедневно, увеличивать и расширять запас своих знаний. И действительно, Василий Иванович следовал этому правилу твердо и неуклонно до самой кончины. Каждый предмет, слушателем которого он был в среднем учебном заведении, в медицинской академии, а затем и в университете, он считал необходимым пополнять чтением наиболее известных сочинений. К своим урокам он точно так же относился необыкновенно добросовестно. Он считал необходимым готовиться к каждому из них, был ли он учителем в пансионе или в частном доме. Ему однажды пришлось обучать семилетнюю девочку, начиная с азбуки. Василий Иванович счел своею обязанностью прежде, чем приступить к этим занятиям, познакомиться с наиболее известными тогда трудами по новейшей системе первоначального обучения.
Если у него выпадал свободный часок, он бросался на чтение лучших критических очерков и наиболее значительных беллетристических произведений, – и в такие минуты он просто блаженствовал, находил, что такое чтение служит наилучшим отдыхом, обновляющим силы. Иногда, однако, проходило несколько месяцев, а он не имел возможности почитать что бы то ни было для своего удовольствия. Как-то он выразил сожаление, что у него часто не хватает времени следить за журналами и литературой вообще. Ему возражали, что журналы и беллетристика не должны иметь особенного значения для него, специалиста-историка. Его всегда удивляло такое мнение, особенно если его высказывал человек умственно развитой. «Как может мало-мальски культурный человек не интересоваться литературой вообще, тем более родной? Как может специалист не бояться закиснуть в своей специальности, сделаться однобоким, узким ученым?» Невозможность быть всегда au courant[2] всего, что появлялось наилучшего во всех областях литературы, заставляла его нередко жаловаться на свой организм. Хотя он, по его словам, не страдает никакими недугами, но уже давным-давно не мог и не может заниматься по ночам: если он недоспит час-другой, он совершенно теряет возможность работать на следующий день. Между тем многие, когда это крайне необходимо, просиживают за занятиями целые ночи. «Потому что они не так, как вы, переутомляют свою голову круглый год», – заметил ему однажды знакомый доктор. Но Василий Иванович продолжал настаивать на том, что в его организме есть какая-то особенность. «Например, я не могу безнаказанно выпить несколько глотков самого легкого вина, у меня делается отчаянное головокружение». – «Это только говорит о том, что вы крайне нервный человек», было ему ответом.
Любовь к литературе помешала ему, если можно так выразиться, утонуть в архивных источниках, над которыми ему приходилось постоянно работать, заставила его жить одною общею жизнью с лучшими представителями общественности, активно проводить в жизнь высоконравственные идеалы и общественные стремления прогрессивных людей, согрела от природы его добрую душу горячею любовью к трудящемуся люду, вдохнула в него глубокое сочувствие к горю ближнего, дала ему, наконец, возможность с исчерпывающею полнотою указывать в своих трудах на отношение того или другого писателя к крепостному праву, на распространение в обществе прогрессивных и социальных идей, ссылаться на то или другое художественное произведение, если оно в ярких красках изображало положение народа.
В 1866 году Василий Иванович кончил курс классической гимназии с золотою медалью. Когда Михаил Иванович узнал об этом, он с величайшим восторгом приехал поздравить брата: в одной руке у него была корзина с вином (которого Василий Иванович никогда не пил), в другой – целый ворох разных сластей и закусок. На этот раз не было конца его объятиям, поцелуям, даже слезам, в искренности которых Василий Иванович никогда не сомневался. Но умиление и восторг Михаила Ивановича продолжались лишь несколько минут. Как только он спросил брата, подал ли он заявление о вступлении на историко-филологический факультет, Василий Иванович отвечал, что он поступит в университет лишь через два года, а теперь решил изучать естественные науки в медико-хирургической академии, Михаил Иванович долго не верил своим ушам, думал, что брат просто шутит, но, когда Василий Иванович наивно стал убеждать его в том, в чем были убеждены тогда его современники, то есть что изучение естественных наук должно быть необходимым фундаментом всех знаний без исключения, Михаил Иванович пришел в совершенное бешенство. Он с остервенением кричал на брата, забывая, что тот давно не зависит от него, упрекал его за то, что в таком серьезном деле он подчиняется моде, кричал на него до тех пор, пока Василий Иванович не обратил его внимания на то, что ему пора уходить на урок. Однако этим дело не кончилось: Михаил Иванович обошел чуть не всех своих знакомых с просьбою убедить брата поступить прямо в университет. Но со стороны одних он встретил порицание за нравственное насилие над своим младшим братом, со стороны других удивление, что он, Михаил Иванович, писатель, и вдруг не понимает громадного значения естествознания. Искреннее желание отговорить Василия Ивановича от принятого им решения только лишний раз подтверждало, что Михаил Иванович не понимал характера своего брата, который отличался сильною волей, и раз он на что-нибудь решался, он уже непоколебимо шел к его осуществлению.
Василий Иванович поступил в медицинскую академию, вовсе не имея в виду сделаться врачом, но, как было уже сказано выше, исключительно для изучения естественных наук. По его собственному признанию впоследствии, Михаил Иванович был прав: отчасти это была дань веку, но в то же время его тянуло в медицинскую академию и другое. Посещая публичные лекции Сеченова, этого высокодаровитого лектора, Василий Иванович приходил в восторг от его лекций, и он стремился прослушать хотя один полный курс этого замечательного ученого.
К занятиям в академии Василий Иванович относился с такою же добросовестностью, как и ко всему, за что он брался: он серьезно занимался анатомиею под руководством Грубера, не пропускал лекций, сдавал экзамены, расширял получаемые знания чтением подходящих сочинений. После двухлетних занятий в этом учреждении он перешел в Петербургский университет на историко-филологический факультет.
Только с 1872 года, после блестящего окончания университетского образования, когда Василий Иванович был оставлен стипендиатом при университете для подготовления к профессорскому званию и когда он уже печатал свои статьи в журналах, ему перестали угрожать материальные невзгоды. Но и после того, кроме последних семи-восьми лет жизни, его заработки были более чем скромны. Нужно иметь в виду, что все его научные труды требовали усидчивого, длительного изучения по архивным данным и неизданным источникам. При его изумительной научной добросовестности, проработав несколько месяцев над одним каким-нибудь отделом вновь предпринимаемого труда, он имел возможность напечатать в журналах лишь несколько статей, что давало ему, как значится в его записках, от 1 400 до 1 500 рублей в год. Но из этих денег он вынужден был ежегодно тратить до 500 рублей на переписку в архивах, на приобретение книг, а иногда и какого-нибудь архивного провинциального материала. Как истинный поклонник одного из принципов 60-х годов – тратить возможно меньше на себя лично, он, при своих скромных вкусах и потребностях, выработанных к тому же школою нужды, мог бы легко просуществовать и на 1000 рублей. Но когда к нему обращались за помощью люди, крайне нуждающиеся, недостаток заработка давал ему себя болезненно чувствовать. Не удивительно, что он мечтал сделаться редактором или соредактором какого-нибудь прогрессивного журнала или честного издательского предприятия. Но у него было органическое отвращение высказывать что-нибудь подобное при посторонних; «точно о чем-то клянчишь, что-то выпрашиваешь для себя», возражал он мне, когда я говорила ему о том, что никто не имеет понятия о его желании, никто не имеет представления, как при разнообразных знаниях он мог быть полезен в качестве соредактора. Его мечта осуществилась только в последние годы его жизни, когда он и С. П. Мельгунов начали редактировать журнал «Голос минувшего».
Авторы многочисленных очерков, посвященных памяти покойного Василия Ивановича, единодушно говорят о нем как о человеке необыкновенной доброты, который не пассивно, а активно, всем сердцем принимал живое участие в людях, а С. П. Мельгунов, который вел с ним совместную работу по редактированию журнала, дает такое оглавление своим воспоминаниям о нем: «Историк-гражданин», «Великое сердце», и в этом определении нет ничего преувеличенного, ничего неправдоподобного.
Непоколебимый в своих принципах, не способный ни на какие компромиссы с совестью, Василий Иванович был врагом абсолютизма, деспотизма и произвола Романовых, истинным сторонником политической свободы, а в адресе, поднесенном ему в день юбилея («Всероссийским литературным обществом»), он совершенно правильно назван был «горячим поборником идей социализма». Свои убеждения и взгляды, насколько было мыслимо при тогдашних условиях нашей жизни, он открыто высказывал с самого начала своей общественной и литературной деятельности, а потому его лекции в университете уже через три года были прекращены по административному распоряжению.
Он был верным, стойким другом людей, угнетенных прежним режимом. В бумагах покойного оказалось Громадное количество писем, полученных им от разных лиц, но более всего от ссыльных, так или иначе пострадавших за свои убеждения. Трудно представить, до чего разнообразны были поручения, которые он исполнял для них. Его просили похлопотать о перемещении из одной местности в другую, более благоприятную для лечения или для занятий, чем отдаленный от культуры уголок, в который они были заброшены по произволу администрации. Многие обращались к нему с просьбою навести те или другие справки в архивах, посылали ему свои статьи для прочтения и для напечатания в журналах, а если они окажутся для того непригодными, просили указать, что еще следует проштудировать, чтобы сделать их удобоприемлемыми для напечатания; поручали заказать переписку для той или другой своей работы и переписанное сверить с подлинником, отыскать перевод, пристроить в качестве сотрудника газеты или журнала, собрать известную сумму денег для переезда в новую местность, прислать рекомендательное письмо, подыскать платное занятие на месте ссылки. Особенно часто просили его выслать книги для изучения того или другого предмета или для самообразования вообще. К нему обращались даже с просьбами указать тему для исторического романа, исторической повести, драмы и выслать надлежащие материалы. И Василий Иванович бегал за справками по библиотекам, отправлялся в приемные дни в департамент полиции, еще чаще к крупным чиновникам, от которых более или менее зависела судьба «политиков», реагировал решительно на все, отвечал на все письма без исключения. И в эти бесконечно разнообразные поручения он вносил присущую его натуре высокую добросовестность. Выше было указано, каким образом он приобретал основательные знания не только по своей специальности. Вот потому-то он был полезен каждому, кто обращался к нему за советом. Путешествие по Сибири дало ему возможность приобрести обширное знакомство среди сибирской интеллигенции, что нередко сильно помогало ему подыскивать занятия для сибирских политических ссыльных.
Василий Иванович всегда сердечно радовался, когда за советом к нему обращались люди, занятые каким-нибудь умственным трудом, – с ними у него обыкновенно устанавливалась прочная духовная, а нередко и душевная связь. Он не только снабжал их всевозможными книгами и материалами, но в свои записные тетради заносил, чем занимался каждый из них. Уезжал такой человек в провинцию или попадал в ссылку, но Василий Иванович уже никогда не забывал о нем. По своей собственной инициативе он постоянно следил, нет ли чего нового по вопросу, интересующему того, кто к нему однажды обратился за советом, и без просьбы и напоминания высылал ему новые сочинения, снабжал его редкими книгами из своей библиотеки. Хотя он старательно и с большим трудом собирал и приобретал книги такого рода и чрезвычайно ценил их, но вели они, по его мнению, требовались для того, кто серьезно занимался и был в отсутствии, Василий Иванович считал преступлением не предложить ему дорогую книгу, хотя бы тот и не подозревал о ее существовании. Очень часто эти книги захватывала полиция при обыске лиц, как тогда называли, «неблагонадежных», или «политиков»; терялись они и потому, что ссыльных переводили нередко из одной местности в другую как по их собственной просьбе, так и по произволу администрации. Добиться нового адреса от «политиков» далеко не всегда было возможно, так как их письма то и дело пропадали или, отправленные по оказии, не доходили по назначению, потому что такое лицо было арестовано или в пути, или скоро по возвращении. Василий Иванович очень скорбел об утрате редких книг, но это не заставляло его отказывать в них кому бы то ни было. Слова поэта: «Его сердце корысти не знало» – можно смело применить к нему.
Если невозможно было исполнить просьбу ссыльного, положение которого было безвыходно, в таких случаях, можно сказать без преувеличения, на Василия Ивановича было тяжело смотреть, – до того он душевно терзался и приходил в совершенно нервное состояние. То он быстро бегал по комнате и хватал одну за другой свои многочисленные тетради с записями, перелистывал их дрожащими руками, отыскивая фамилию человека, который мог бы ему посодействовать в этом деле, то обращался к домашним, настаивая и упрашивая их подумать о том, нельзя ли хотя что-нибудь сделать для несчастного.
Совершенно так же относился Василий Иванович не только к ссыльным, но к горю каждого. Его сердце билось горячим сочувствием ко всем, на долю которых выпадали какие бы то ни было несчастия, нищета, тяжелая борьба за существование. Принципы, которым он оставался верен до последнего вздоха, были весьма суровые, требовали от него большого великодушия, при этом сердце его было удивительно чуткое и отзывчивое. Достаточно для этого привести хотя следующий пример.
Однажды ему пришлось возвращаться домой по черной лестнице. На подоконнике, горько рыдая, сидела женщина, которую он спросил о причине ее слез, но не мог добиться, в чем дело. Он пришел домой страшно взволнованный.
– Я первый раз в жизни видел, как человек плачет «кровавыми слезами». Господи, до чего должны быть ужасны ее страдания! Позовите ее… Я просил ее подождать…
Вошла женщина в грязных нищенских отрепьях. Ее лицо все было в синяках и кровоподтеках, она едва поднимала веки, так они были вздуты от опухоли и болячек. Она то и дело вытирала лицо и глаза тряпкою в кровяных пятнах, не то от ссадин на лице, не то от болячек на веках. Она представляла поистине ужасное зрелище. Домашние начали ее расспрашивать, но она показывала нам, что у нее что-то неладно во рту. Наконец из нескольких отрывочных фраз мы разобрали только, что муж избил ее. Мы решили отправить ее в больницу. Василий Иванович, опасаясь, что она самостоятельно не смеет обратить внимание на свое положение, сам отправился ее проводить. После выхода из больницы она то и дело стала забегать к нам. Ее муж проследил за ней и явился к Василию Ивановичу с угрозою донести на него полиции за то, что он вмешивается в его семейные дела. Муж несчастной Христины оказался настоящим дикарем: он тут же с невозмутимой беззастенчивостью сообщил следующее. Он женился потому, что Христина клялась перед образом, что за ней дадут приданое, которого не оказалось. Он немедленно прогнал ее и забыл о ее существовании, но ему, как на грех, полюбилась девушка, которую он не может уговорить быть его женою без венца. «Я не знатный барин, чтобы разводиться по-законному, а простой чернорабочий при типографии Стасюлевича. Раз десяток-другой задам женушке знатную трепку, авось поколеет».
И начались бесконечные хлопоты и душевные терзания Василия Ивановича, чтобы как-нибудь устроить несчастную женщину и обезопасить от убийства мужа. Поместить ее в нашем доме оказалось немыслимо: служащие заявили, что Христина нечистоплотна до такой безобразной степени, что никто из них не желает ни есть с нею за одним столом, ни спать в одной комнате. Невозможно было поручить ей и какую-нибудь работу, тоже вследствие ее непроходимого неряшества. И Василий Иванович начал ежемесячно выдавать ей какую-то денежную сумму; но хлопоты, которые она ему наделала, и мысль, которая его терзала, что она будет убита мужем, не давали ему покоя. Он много раз ходил по ее делу и в полицию, И даже к Стасюлевичу, упрашивая его повлиять на своего рабочего. Между супругами временами наступало затишье, и Христина не являлась к нам неделю-другую, но затем она опять приходила вся избитая, уверяя, что муж забрал от нее деньги, которые только что дал ей Василий Иванович. Ее муж, видимо, совершенно серьезно задумал привести в исполнение свою угрозу. И вот мы опять отводили ее в больницу, Василий Иванович или сам ходил ее навещать, или просил кого-нибудь сделать это за него, несколько раз являлся он по ее просьбе и в нищенский комитет, чтобы вызволить ее оттуда, – так продолжалось несколько лет, пока она не умерла.
