На заре жизни. Том второй
Пропаганда необходимости для женщины самостоятельного заработка началась уже раньше выхода в свет романа «Что делать?» и вызвана была прежде всего освобождением крестьян. Более или менее зажиточные помещики могли и после крестьянской реформы безбедно существовать в своих поместьях, но мелкопоместным дворянам, особенно же их детям, приходилось возлагать все надежды исключительно на собственные силы. Кроме них, в помещичьей среде оказался целый разряд лиц, выброшенных на улицу тотчас после уничтожения крепостной зависимости: это были родственники, а еще чаще, родственницы – крестницы, воспитанницы, сироты обнищавший дворян, принятые в помещичьи дома более зажиточными их собратьями. Эти лица, жившие, как тогда выражались, «из милости у своих благодетелей», обыкновенно назывались «приживальщиками» и «приживалками», хотя редки кто из них проживал без дела, даже, напротив, на них-то обыкновенно и лежали самые тяжелые и ответственные обязанности по дому и хозяйству. Скоро после объявления крестьянской воли многие помещики были напуганы слухами, все время циркулировавшими не только среди крестьян, но и среди них, о том, что настоящее освобождение крестьян еще впереди, что в будущем оно грозило помещикам полным разорением, и это заставляло очень многих из них объявить проживающим у них лицам, что они не будут больше держать их на своем иждивении. Таким образом, эмансипация женщин и тесно связанный с этим вопрос о их самостоятельном заработке был прежде всего вызван экономическими условиями этой эпохи, а также и ее демократическими идеями, но сильный толчок к распространению этих идей был дан, конечно, и романом «Что делать?». С его выходом в свет женщины несравненно энергичнее начали стремиться к самостоятельному заработку, к высшему образованию и вести борьбу за свое освобождение, за уравнение своих прав с мужчинами, но лишь в отношении семейном, в праве на образование и заработок; о политической же равноправности тогда не могло быть и речи.
Среди женщин началась бешеная погоня за заработком: искали уроков, поступали на службу на телеграф, наборщицами типографий, в переплетные мастерские, делались продавщицами в книжных и других магазинах, переводчицами, чтицами, акушерками, фельдшерицами, переписчицами, стенографистками.
Отношение общества к трудящимся женщинам тоже быстро менялось. Прежде, когда женщина оказывалась в безвыходном материальном положении, ей приходилось поступать в чужой дом в качестве гувернантки, классной дамы, бонны или компаньонки, – на таких смотрели свысока, как на парий и жалких созданий, и сами они, сознавая, что на них лежит клеймо отверженности, сторонились не только своих хозяев, но и крепостных, которые, будучи по духу и положению рабами, презрительно относились к ним. Не то было в шестидесятые годы, когда все обязаны были трудиться; сфера женского труда расширилась, и труд с этого времени не унижал, а возвышал человека. С трудящимися женщинами теперь искали знакомства, – ведь они на деле доказывали, что понимают современные требования. Что же касается тех из них, которые продолжали вести пустую светскую жизнь, на таких стали смотреть с презрением. Взгляд на характер заработка, сообразно с новыми веяниями, тоже сильно изменился: во времена крепостного права женщина, вынужденная искать работы, стремилась попасть гувернанткою в дом познатнее и побогаче; хотя в нем она сильнее чувствовала капризы хозяев, как людей, более избалованных судьбою, тем не менее комфорт, красивая обстановка, возможность получше принарядиться так ценились, что почти каждая бедная девушка стремилась попасть к богачам. В эпоху же господства демократических идей этого не искали, а прежде всего старались избегать малейшей тени зависимости, а потому места гувернанток и компаньонок брали только в крайней нужде.
Роман «Что делать?» породил множество подражаний и попыток устроить свою жизнь, избрать деятельность точь-в-точь такую, какою она является у действующих лиц названного произведения. Уже само по себе рабское подражание кому бы то ни было в общественной деятельности, семейной жизни, в поступках или словах говорит о людях весьма юных, мало думающих, незнакомых с жизнью, не научившихся еще углубляться в ту или другую идею, проникаться ее духом и сущностью, а не формою. И действительно, многие в то время, получив жалкое образование, не могли разобраться в слишком большом грузе идей, сразу пущенных в оборот. Особенно нелепым выходило подражание лицам, выведенным в романе, преследующем свей особые цели и задачи. А если вспомнить, что некоторые имеют склонность еще утрировать все, чему подражают, то можно себе представить, какими уродливыми выходили эти заимствования, примененные к живой практической действительности! Сталкиваясь с курьезами в жизни молодого поколения, многие обвиняли в этом роман «Что делать?», который был тут ни при чем; обвиняли и все движение этой эпохи, совершавшей великое дело обновления русского общества. Правда, иное неразумное и непродуманное применение новых идей и рабское подражание действующим лицам романа «Что делать?» приносили иногда немалый вред, но в то же время они вызывали и всестороннее обсуждение: постепенно острые углы сглаживались, а новые принципы мало-помалу всасывались в кровь и плоть русского человека.
«Если Вера Павловна, – рассуждали не по разуму ретивые поклонницы романа, – смотрит, как на унижение, когда мужчина целует руку у женщины, то еще более унизительно для детей целовать руку у родителей, называть их „папа“ и „мама“, – все это напоминает помещичий деспотизм, когда даже ласки предписывались детям». И вот целование руки выведено из употребления, мать и отца дети должны называть по именам. Случалось, что мать, отучившая детей от ласк, как от излишней слезливости и сентиментальности, приучившая называть себя Сашею или Машею, вдруг делалась свидетельницею того, как дети ее «отсталой от современной жизни» знакомой, которую она осуждала за консерватизм, с глазками, блестевшими радостью и восторгом, бросались к ней с криком: «мама», «мамочка», «мамуля»!.. и покрывали горячими поцелуями ее шею, глаза, руки, лицо… Женщина с могучим инстинктом материнства не могла равнодушно пройти мимо такой сцены. Вообще, скоро многим матерям пришлось сознаться, что они не в состоянии подавить желание слышать заманчивое для слуха женщины слово «мама», и громадное большинство очень скоро уничтожило этот, только что введенный, обычай.
Требование, предъявляемое женщине, – иметь свой самостоятельный заработок, – многими понималось в начале крайне односторонне. Я не буду говорить о тех, тяжелое материальное положение которых вынуждало и мужа и жену брать занятия вне дома. Но даже там, где муж или отец зарабатывали достаточно для скромного существования, все же требовалось, чтобы женщина вносила в общий семейный бюджет и свой собственный заработок. В первое время на практике это осуществлялось нередко весьма нелепо, иной раз даже не без вреда для членов семьи.
Для примера возьму обычную интеллигентную семью: муж – учитель, профессор, писатель или служащий в каком-нибудь частном учреждении; он с утра до пяти-шести часов находится вне дома или у себя за рабочим столом напряженно работает. Жена на уроке, – ее тоже нет до обеда. Бросить детей на руки кухарки при большой семье, едва справляющейся с собственными обязанностями, немыслимо. Чтобы заменить себя (няни в то время были поголовно безграмотные), мать семейства вынуждена была на время своего отсутствия нанимать приходящую грамотную девушку, вознаграждение которой нередко назначалось немногим меньше того, что она сама получала. Но родная мать могла лучше приноровиться к детям, более изучила индивидуальность каждого из них, умела говорить с ними на более понятном для них языке, наконец, оставаясь дома, имела возможность присмотреть за хозяйством. Если же ей приходилось возвращаться домой только к обеду утомленною от работы и ходьбы, она уже не в состоянии была заниматься ни с маленькими детьми, которые по вечерам обыкновенно переходили на ее руки, не могла следить и за своими старшими детьми, обучавшимися в школе. В отсутствие матери отцу, если работа привязывала его к письменному столу, то и дело приходилось отрываться, чтобы улаживать детские ссоры и недоразумения с учительницею. Одним словом, домашний порядок и хозяйство сильно страдали от отсутствия хозяйки дома. Все знакомые мне в то время отцы семейств страшно возмущались вновь заведенным порядком. Жены нередко и сами сознавались близким, что требование во что бы то ни стало самостоятельного заработка от матери семейства очень часто оказывалось нелепым: в большинстве случаев он был совершенно ничтожен и, кроме сумбура, ничего не вносил в семью. Но даже мать, приходившая к такому сознанию, далеко не всегда тотчас бросала свой «самостоятельный заработок». Боязнь, что кто-нибудь назовет ее «законной содержанкой», «наседкой», – эпитеты, которые в таких случаях были в большом ходу, – мешали поступить так, как подсказывали ей опыт и собственное сознание. Но когда трусость, рабство и другие черты характера, унаследованные еще от очень недавних времен, стали ослабевать, женщина начала более разумно относиться к заработку.
Роман «Что делать?» вызвал особенно много попыток устраивать швейные мастерские на новых началах. На моих глазах устраивались две из них. Несколько знакомых мне девушек и женщин однажды собрались, чтобы потолковать об организации нового предприятия. Отдельного издания романа «Что делать?» тогда не существовало. Покупали номера «Современника», в которых он был напечатан, и отдавали переплетать отдельною книгою. Самою страстною мечтою юноши, особенно молодой девушки, было приобретение этой книги: я знала нескольких, продавших все наиболее ценное из своего имущества, чтобы только купить этот роман, стоивший тогда 25 рублей и дороже.
Усевшись за стол, собравшиеся раскрыли роман в том месте, где было описание швейной мастерской, и начали подробно обсуждать, как ее устроить. В конце концов решено было нанять отдельную квартиру, но среди присутствующих не оказалось ни одной, которая могла бы ссудить необходимую сумму. Тогда условились нанять меблированную комнату рублей в двадцать пять. И тут же стали собирать деньги на новое предприятие, но так как и это не вполне удалось, то пришлось привлечь к пожертвованию и остальных знакомых.
Хотя интеллигентные кружки горячо сочувствовали прогрессивным опытам, но наши знакомые состояли преимущественно из людей очень молодых, без определенного заработка. Однако в конце концов 25 рублей были собраны и нанята меблированная комната; кто-то пожертвовал и маленькую сумму на первое обзаведение. Дамы, хлопотавшие по делам новой мастерской, наняли четырех портних и получили несколько заказов от своих знакомых. Распорядительницею мастерской пришлось назначить М., девушку лет двадцати двух, единственную из всей компании обучавшуюся кройке в продолжение нескольких недель. Но дамы благоразумно рассудили, что, вследствие недолгой подготовки к этому делу, для нее еще опасно выступать в качестве закройщицы, и на такое амплуа наняли специалистку. М. должна была присматривать за пятью портнихами и за всем порядком в мастерской, а когда присмотрится к кройке, обязана была кроить более простые платья.
Потому ли, что молодая хозяйка-распорядительница не умела импонировать своим служащим, не хотела и не могла обращаться с ними с бесцеремонной грубостью заправских хозяек, оттого ли, что, кроме нее, в мастерской постоянно путались дамы – участницы нового предприятия, бедно одетые и простые в обращении, как бы то ни было, но портнихи начали обращаться со своею распорядительницею чересчур фамильярно и недоверчиво, то и дело спрашивали ее, получат ли они свое жалованье вовремя. Бедную М. это приводило в отчаяние: она созвала экстренное собрание всех устроительниц мастерской, описала им свое незавидное положение и просила совета, как ей держаться с портнихами, чтобы возбудить к себе больше доверия. Присутствующие посоветовали ей объяснить швеям, на каких основаниях устроилась мастерская, и выяснить им, какая выгода для них получится впоследствии, а также указать на то, что в конце месяца кроме жалованья между ними будет поделена и вся прибыль. Это окончательно подорвало ее авторитет хозяйки-распорядительницы, и портнихи в ответ со смехом закричали ей: «Отдайте нам только жалованье, а прибыль оставьте себе!..» За несколько дней до конца первого месяца закройщица и одна из лучших портних заявили, что они уходят. Оказалось, что, за вычетом суммы на покупку приклада, а также на покупку материи одного платья, испорченного самою хозяйкою-распорядительницею, валовой доход новой мастерской за первый месяц как раз представлял только сумму, необходимую на уплату месячного жалованья одной закройщице, а чтобы рассчитаться с остальными швеями, пришлось снова прибегать к сбору денег и наслышаться множества грубостей со стороны портних. Итак, наша первая мастерская закрылась, не успевши расцвесть.
Другая мастерская на новых началах просуществовала более продолжительное время и была закрыта по совершенно особой причине, ярко отразившей новое течение в настроении тогдашних прогрессивных кружков.
Один мой знакомый Д. С., с которым я познакомилась в провинции, приехал в Петербург как раз в то время, когда вышеописанная мастерская доживала последние дни. Это был человек лет тридцати, весьма начитанный и неглупый, необыкновенно деятельный по натуре, чрезвычайно увлекавшийся современными идеями, для торжества которых он готов был отдать всю кровь своего сердца, но в высшей степени наивный, как очень многие в то время. Перезнакомившись с большинством интеллигентных кружков, он всюду нападал на женщин за то, что первые неудачи при устройстве мастерских заставили их опустить руки, тогда как они должны были послужить им лишь указанием, чего надо избегать при возобновлении этого дела, а оно, по его мнению, крайне необходимо, так как успех швейных мастерских послужит доказательством торжества социальных идеалов, если и не во всей их чистоте, то, по крайней мере, отчасти, и наглядно покажет, что их можно применять к практической жизни уже в настоящее время. Он доказывал, что причиною провалов швейных мастерских было следующее: во главе этих новых предприятий стояли неопытные женщины, не знающие швейного дела. При обсуждении различных недоразумений они не обращались за советами к мужчинам, которые, как более их компетентные в вопросах экономического характера, могли бы приходить им на помощь. Помехою успеха, по его мнению, явилось и то, что вновь открытые мастерские были состряпаны на скорую руку, что в них не приняты были во внимание взгляды портних, что им, умственно неразвитым девушкам, преждевременно открыли секрет устройства подобных мастерских, который они не могли понять, толковали о дележе прибылей в то время, когда швейная клонилась к полной гибели, а потому такие обещания должны были показаться портнихам просто комичными. Конечно, в кое-каких неудачах, доказывал он, отчасти виноват автор «Что делать?»: при описании мастерской у него все удается, и притом слишком быстро. Но это совершенные пустяки и мелочи, а основная идея романа – не только возвышенная, но и осуществимая. Приступая к устройству мастерской на новых началах, по его мнению, необходимо иметь средства на ее открытие, а вовсе не рассчитывать на сбор денег среди знакомых. К тому же нельзя устраивать модный магазин, предназначаемый преимущественно для богатых заказчиц, и придавать ему нигилистическую внешность. Устраивая швейную мастерскую, рассуждал он, мы имеем в виду улучшение судьбы простых работниц, их умственное развитие, улучшение их материального положения и распространение как среди них, так и в обществе, социальных стремлений; следовательно, необходимо употреблять все усилия, чтобы она получала как можно больше заказов. Рассчитывая на вкусы такой публики, мастерская должна иметь отдельную квартиру в несколько комнат, украшенную зеркалами и обставленную хорошею мебелью, снабжена модными журналами и манекенами, а распорядительница мастерской обязана являться всегда одетою как настоящая мадам, хотя бы она и презирала наряды; при этом она сама должна уметь прекрасно шить, кроить и обладать изящным вкусом.
Ему возражали, что это значило бы допустить множество компромиссов, а мы-де, молодое поколение, должны высказывать презрение к роскоши, в чем бы она ни проявлялась. Д. С. с жаром протестовал против подобных возражений и находил, что такими соображениями и сохранением внешних атрибутов своей принадлежности к «молодой России» можно пожертвовать для торжества высокого общественного идеала, что хотя в романе «Что делать?» высказывается презрение к роскоши, но действующие в нем лица являются вовсе не аскетами, а между тем они делают серьезное дело, приносят громадную общественную пользу, распространяют социалистические принципы.
Опасавшиеся ущерба своим демократическим идеалам не примкнули к разработке дальнейшего плана Д. С., но он своими речами воодушевил некоторых моих знакомых, снова уверовавших в возможность добиться успеха. Они дали слово помогать ему во всем и составили особый кружок. Популярность Д. С. и его влияние быстро усиливались: он то и дело доказывал свою практическую сметку, проницательность, необыкновенную предприимчивость и заботливость о каждой мелочи при устройстве предприятия, чем поражал всех. Он обстоятельно собирал сведения о существующих швейных мастерских, заранее хлопотал о заказах.
Д. С. был из зажиточной семьи, имел немало связей в семействах людей богатых и крупных чиновников, – знакомые дамы дали ему слово обратиться в новую мастерскую, как только она будет открыта. Он даже сделал то, что уже совсем немыслимо было для членов его кружка: на обзаведение мастерской он собрал довольно значительную сумму. На одном из собраний кружка он откровенно познакомил его членов со своим материальным положением: он ежемесячно получает из дому 130 рублей, на жизнь ему достаточно 30 рублей, а 100 рублей он обещал вносить ежемесячно в продолжение полугода на нужды новой мастерской, так что она, по его мнению, будет твердо стоять на своих ногах. При этом он добавил, что у него есть на руках и сумма в 1 000 рублей, но это – священные для него деньги, он ни за что не тронет из них ни копейки, они необходимы ему для одного очень важного предприятия, имеющего тесную связь с новой мастерской, но более об этом не проронил ни слова.
Наконец в одном из собраний кружка Д. С. ввел г-жу Полянскую, даму лет под сорок, и отрекомендовал ее как особу, наиболее подходящую для роли хозяйки-распорядительницы новой мастерской.
Это была женщина с светскими манерами, с знанием иностранных языков, производившая приятное впечатление, как особа очень неглупая и положительная. Она выразила свое сочувствие новым идеям и новому предприятию и заявила, что основательно училась кройке. Со смертью мужа она осталась без всяких средств, ей необходим заработок, но она все-таки никогда не решилась бы поступить в обычный модный магазин в качестве закройщицы, так как считает это для себя неприличным. Все ее знакомые – люди порядочного круга… что бы они подумали о ней!.. Она очень рада иметь дело с образованными и идейными людьми и согласна взять место в новой мастерской, сделаться в ней закройщицею и распорядительницею, если ей дадут надлежащее жалованье и отведут особую комнату в мастерской. В таком случае она предлагает обставить ее своею мебелью, зеркалами; найдется у нее и еще кое-что необходимое для мастерской. К тому же у нее лично много знакомых, которым известен ее художественный вкус: она сама будет находить немало заказов.
Молодежь кружка была несколько шокирована ее взглядами на приличия, но выражение ее симпатичного лица примиряло их с этим недостатком. Косо посмотрели некоторые и на ее слишком изящный туалет, но ее глубокий траур придавал ему скромность и простоту. Но одно удивило и возмутило в ней всех без исключения, – это то, что она не читала романа «Что делать?». Ей тотчас предложили его для прочтения и прежде, чем окончательно условиться с нею относительно ее назначения, пригласили еще на одно заседание с непременным условием высказать свое мнение относительно мастерской, описанной в романе. Она с готовностью исполнила это желание, явилась в указанное время и высказала горячую благодарность, что ей дают возможность ближе сойтись с людьми, пропагандирующими такие благородные идеи. Теперь она еще более настойчиво просила принять ее в качестве хозяйки-закройщицы, хотя бы только для опыта. Но она все же считает необходимым высказать, что не рассчитывает на такой успех мастерской, чтобы она, как в романе «Что делать?», могла завести свои агентства, лавки… Мастерская, конечно, будет приносить доход, хотя получится он далеко не так скоро и не в таком большом размере, чтобы дать средства на крупные предприятия, описанные в романе. Автор его, вероятно, много слышал о том, как наживаются хозяйки модных магазинов; но это не потому только, что они берут высокую плату за труд своих работниц и кладут ее в свой карман, а потому, что они просто-напросто обкрадывают своих заказчиц: требуют материи в полтора раза больше, чем следует, приклад ставят в счет вдвое и втрое дороже, чем он им обходится.
Хотя эти дельные замечания заставили членов кружка умерить свои чересчур большие ожидания от успехов нового предприятия, но они нашли, что и при этом дело все же будет иметь огромное общественное значение.
Ни одна швейная мастерская в Петербурге, говорили знакомые, не открывалась при столь благоприятных условиях. Полянская оказалась гением практичности и опытности: за недорогую плату она сумела нанять прекрасное помещение, прелестно обставила его своею мебелью, чему помогла также и значительная сумма, собранная Д. С. на первое обзаведение. Заказов сразу получилось больше, чем можно было рассчитывать. Полянская очаровывала заказчиц своими советами, обнаруживавшими ее художественный вкус, умела, кому нужно, пустить пыль в глаза, объясняясь по-французски и по-английски, в назначенный срок строго исполняла заказы, и число их быстро увеличивалось. Мало того, она сумела деликатно и ловко уговорить членов кружка не топтаться в мастерской без нужды, водворила полный порядок и играла роль настоящей хозяйки, которая, однако, отдавала строгий отчет в каждой копейке.
Через три месяца существования мастерской излишка еще не оставалось, но и не требовалось уже более тех ста рублей, которые аккуратно вносил Д. С. Полянская утверждала, что в следующий месяц, даже и при шести портнихах, за уплатою жалованья швеям и за квартиру получится маленькая прибыль, хотя еще очень скромная. Она предложила, не уменьшая рабочей платы, сократить работу портних на один час и употребить его на чтение, что было принято с восторгом.
Члены-основатели новой мастерской были очень рады этому нововведению: большая часть их уже находила, что новая мастерская ничем не отличается от простого модного магазина, кое-кто уже резко высказывал порицание Полянской, но Д. С. сдерживал их, насколько хватало сил, горячо убеждая потерпеть еще немного, чтобы мастерская окончательно утвердилась, и давал слово, что она очень скоро примет совсем другой характер сравнительно с учреждениями этого рода. А пока что он усердно занимался организациею чтения для портних, – и действительно, ему Удалось его устроить. Ежедневно по часу вечером им читали Островского, Некрасова, Гоголя с небольшими объяснениями, и делали это толковые люди. Швеи после каждого чтения горячо благодарили своих чтецов и, видимо, все более привыкали к новой мастерской, не встречая в ней ни прижимок ни обид.
Месяца через четыре после основания мастерской Полянская заявила, что можно увеличить количество портних. Д. С. объявил ей, что он берет это на себя и скоро приведет к ней нескольких новеньких.
Одну из них – Таню, девушку лет девятнадцати, Д. С, прежде чем отвести в мастерскую, познакомил со мной, ничего не сказав об ее прошлом. Он просил, чтобы молодая девушка погостила у меня неделю-другую, чтобы я давала ей в это время кое-что почитать и сама почитала с нею.
Таня оказалась девушкою совсем неразвитою. По ее словам, она недавно приехала из провинции, мать умерла еще в раннем ее детстве, отец женился во второй раз, и мачеха еще при отце сживала ее со света, а после его смерти жить с нею оказалось невозможным, и она переселилась в Петербург. Читала она плохо, писала еще того хуже, а выражалась языком полуграмотных горничных. Ни одна из прочитанных ей повестей не возбуждала в ней ни малейшего интереса. Она часто плакала, а на мои вопросы о причине ее слез она обыкновенно отвечала: «Не знаю, как присноровиться ко всему…» Все это я передала Д. С, но он удивил меня неожиданным вопросом:
– Помните ли вы в романе «Что делать?» характеристики Жюли и Насти Крюковой?
И, не дав времени ответить, горячо заговорил:
– Вот, видите ли: Жюли была уличною, развратною женщиною, а потом сделалась содержанкою. Несмотря на это, она оказалась способною на бескорыстную привязанность… А Настя Крюкова?.. Бесстыдная, вечно пьяная, продажная, а когда Кирсанов выкупил ее от хозяйки публичного дома, согрел ее своим участием и любовью, она переродилась в любящее стыдливое создание!
