Мы стали медленно отступать к окну. Костёр на полу разгорался, гнал волны жара, бросал на стены рваные пляшущие тени. Сильно запахло гарью, затрещал лак на стульях. Я не выдержала и всё-таки посмотрела на Иисуса, но, к счастью, яркий свет изгнал иллюзии, теперь это была просто грубо раскрашенная деревяшка. Зато ожили иконы. В дрожащем неровном танце света и теней их лица начали кривиться, гримасничать, словно в страхе перед надвигающейся огненной смертью, глаза вращались, искали кого-то. Нас?
Спиной я наткнулась на подоконник, вздрогнула всем телом, оглянулась на Яринку. Как ни странно, она тоже выглядела испуганной – ресницы трепетали, рот приоткрылся буквой «О».
Мамочка, что же мы делаем?
Жар догнал нас и здесь, я почувствовала, как увлажняется кожа лица от выступающего пота. Едкий дым зацарапал горло, огонь уже охватил стулья и теперь тянулся к Иисусу, лизал его ступни.
– Уходим? – полувопросительно окликнула меня Яринка. – Уже не погаснет.
Я кивнула, влезла на подоконник и, с жадностью вдохнув ртом свежий ночной воздух, прыгнула вниз, в траву. Через секунду рядом мягко упала Яринка. Мы одновременно оглянулись – приоткрытое окно багровело изнутри зловещим красным светом. Я вскочила на ноги, потянулась его закрыть, но подруга остановила меня, схватив за руку:
– Не надо! Должна быть тяга, а то погаснет.
Я заглянула внутрь и подумала, что теперь уже вряд ли погаснет даже с закрытым окном. В церкви было светло как днём, огонь охватил Иисуса до пояса, по полу в разные стороны ползли огненные змейки, искры бесновались в воздухе.
Теперь счёт шёл на секунды, пожар вот-вот будет замечен.
– Бежим!
Стараясь торопиться так, как это только возможно, но не поддаваться панике, мы обогнули церковь, держась в тени её стен. Придерживаясь рассчитанной днём траектории, бросились к больнице, точнее, к кустам акации, высаженным перед нею. В эти кусты мы и вломились, упали на четвереньки, поползли вглубь, под укрытие веток. Замерли, стараясь сквозь просветы листвы разглядеть, что происходит снаружи.
Окна церкви светились, багровые отблески ложились на траву, на асфальт, мне показалось, что я отсюда слышу гул бушующего внутри пламени. А приют спал. Никто не спешил по дорожкам, не кричал заполошно, не бил тревогу.
– Да что они там, слепые, что ли? – озвучила мои мысли Яринка, нервно кусая губы.
– Ничего, – ответила я, не в силах отвести глаз от церкви. – Пусть разгорится как следует, чем позже заметят, тем легче нам будет убежать.
И мы ждали, сидя на холодной земле, прижавшись друг к другу. Ждали, пока в церкви что-то не бабахнуло, густо, оглушительно. Одновременно с этим окна первого этажа разлетелись стеклянными брызгами, выбросив наружу снопы искр и языки пламени.
И тогда всё стало происходить сразу. Один за другим по всему приюту начали загораться окна: корпуса, школа, администрация, больница за нашими спинами. От проходной раздался, приближаясь, топот ног, на дорожках показались бегущие фигуры, и зазвучал, наконец, со всех сторон многоголосый хор, сливающийся в одно гремящее слово: «Пожар!».
Ну вот. Получилось. Теперь вряд ли охрана смотрит в камеры, теперь вряд ли чьё-то внимание привлекут два скользнувших в темноту силуэта, и вряд ли в ближайшие часы кто-то хватится пропавших воспитанниц.
– Всё! – ЯЯ чуть приподнялась, поправляя за плечами сумку, посмотрела на Яринку.
В её глазах светилось по маленькой горящей церкви, губы растягивала нервная улыбка-гримаса, но голос прозвучал почти спокойно и даже беззаботно:
– Уходим?
– Уходим. – Я облизнула пересохшие губы, теперь жарко было даже здесь, со стороны церкви порывами налетал горячий ветер. – Навсегда уходим! Не останавливайся, что бы ни увидела!
– Ты тоже! – радостно согласилась подруга.
А потом мы просто бежали. Бежали не скрываясь, бежали на виду у камер, на виду у окон, на виду у тех, кто выскакивал на улицу, бежали ярко освещённые ровным светом фонарей и неровным – устроенного нами пожара.
Бежали мимо стадиона, и крупный гравий больно бил по стопам сквозь непредназначенные для бега девичьи сапожки, бежали мимо прудика, и в нём отражалось зарево бушующего огня, бежали между деревьев к забору, туда, куда его жар уже не доставал.
Я взлетела на дерево первая. Обдирая ладони о кору начала отчаянно карабкаться вверх, придерживаясь за ветки и балансируя, шагнула по ту сторону забора. Яринка не отставала, и на землю мы спустились почти одновременно. Не останавливаясь, бросились дальше, в спасительную темноту.
Я совсем забыла о наших спрятанных до лета рогатках, но ноги сами несли меня привычной дорогой – к поваленной сосне, я почти споткнулась о неё и только тогда вспомнила о тайнике. Упала на колени, принялась судорожно разбрасывать прошлогоднюю листву и дёрн. Яринка завозилась рядом. Наконец руки провалились в пустоту, нащупали шуршащий целлофан. Одну рогатку – Бланку, я бросила подруге, две другие, свою Пчёлку и Рога дьявола Дэна, повесила на шею. В последний момент, когда уже собралась уходить, выхватила из тайника нож, украденный мною у поваров в прошлом году, сжала в руке.
И снова мы бежали. Не разговаривая друг с другом, но неизменно держась плечом к плечу, надсадно дыша, спотыкаясь в темноте и прикрываясь ладонями от несущихся навстречу ветвей. Бежали, пока не выскочили на дорогу, ту самую, про которую говорил Михаил Юрьевич.
Яринка остановилась, наклонилась, упёршись руками в колени, пыталась отдышаться. Я тоже позволила себе передышку, но только чтобы сообразить, куда двигаться дальше. Постаралась выдернуть из памяти карту местности, которую мы сегодня днём (целую вечность назад!) изучали в интернете. Налево нельзя, там будет ещё одна дорога – к храмовому комплексу, велик риск на кого-то наткнуться. Значит, только направо, подальше отсюда и глубже в лес.
Яринка словно услышала мои мысли, простонала:
– Только не снова по лесу, я больше не могу…
Я тоже не могла. И мы побежали по дороге. Сначала во весь дух, так что ветер свистел в ушах, потом усталой рысью, уже борясь за каждый метр. А дорога, как назло, вдруг стала резко забирать вверх, карабкаться на холм. Пришлось перейти на быстрый шаг, а скоро и вовсе взяться за руки, поддерживая друг друга. Дыхание с хрипом рвалось из груди, в боку кололо. Всё-таки за годы, проведённые в приюте, я совсем отвыкла от физических нагрузок. Но останавливаться было страшно, и мы упрямо тащились вперёд, устало ссутулившись, глядя себе под ноги…
Крутой подъём закончился неожиданно, в лицо ударил ветер.
– Смотри! – вдруг выдохнула Яринка, сжав мою ладонь.
Я обернулась.
Холм, на который мы с таким трудом забрались, поднимался почти вровень с верхушками сосен, с лесом, теперь оставшимся сзади и в стороне. И над ним сияло яркое зарево. Грозно клубящийся столб дыма, подсвеченный снизу багровыми всполохами, возносился вверх, в чёрное небо.
Продолжала гореть церковь.
Не размыкая рук, прижимаясь друг к другу плечами, долго стояли мы, глядя на зловещее свечение, не в силах заставить себя идти дальше, не в силах вымолвить ни слова.
А потом краем глаза я уловила другой свет – чистый, серебряный, и на этот раз сама сжала Яринкину ладонь, заставляя её повернуть голову, проследить за моим взглядом.
Высоко над нами, одна за другой, ярко вспыхивая и почти сразу угасая, падали с неба звёзды.
Эпилог
Дортуар весной
О весенние сны в дортуаре,
О блужданье в раздумье средь спящих.
Звук шагов, как нарочно, скрипящих,
И тоска, и мечты о пожаре.
Неспокойны уснувшие лица,
Газ заботливо кем-то убавлен,
Воздух прян и как будто отравлен,
Дортуар – как большая теплица.
Тихи вздохи. На призрачном свете