Лето придёт во сне. Приют

Я поморгала.

– Вы о самоубийстве?

Неужели женишок срочно связался со мной, чтобы выразить соболезнования?

– Увы, да. Очень некрасивый инцидент! Такое пятно на репутации заведения!

Боковым зрением я заметила, что Агафья, как обычно восседавшая за соседним столом, нервно дёрнулась.

Не зная, что можно ответить Голове, я неопределённо двинула плечами.

– И в связи с этим я счёл себя обязанным поговорить с тобой, – продолжал он. – Поскольку чувствую ответственность за твоё воспитание. Я ещё не спрашивал, пойдёшь ли ты за меня замуж, но мне кажется, что ответ очевиден, раз мы продолжаем общение, не правда ли?

Я только кивнула, дивясь про себя мужской самоуверенности.

– Поэтому, я считаю себя вправе, – зудел на одной ноте Голова, – слегка корректировать твоё поведение. И сейчас хочу поговорить о твоём общении с мальчиками из вашего приюта…

– Но я не общаюсь с мальчиками… – начала я, но Голова поднял ладонь, призывая меня к молчанию.

– Конечно не общаешься. – Он позволил себе снисходительную улыбку. – Тебе ведь ещё нет даже двенадцати лет. Но со временем тебя обязательно начнёт интересовать противоположный пол. Возможно, понравится какой-нибудь мальчик, и ты станешь ловить себя на том, что всё чаще обращаешь на него внимание…

Я покосилась на Агафью со скрытым злорадством: посмеете вмешаться, сударыня? А то мы тут, кажется, позволяем себе лишнее. Точнее, пока Голова позволяет, но и я не заставлю себя долго ждать.

– Михаил Юрьевич, – спросила я, надеясь, что это будет выглядеть детской непосредственностью, – вы боитесь, что я могу забеременеть до нашей свадьбы?

Агафья снова дёрнулась, а Голова умолк на полуслове. Потом, кашлянув в кулак, строго спросил:

– Я тут интересовался программой вашего обучения, и мне кажется, что вы ещё не должны были проходить… кхм… способ… э-э-э… зачатия детей.

Я старательно захлопала ресницами:

– А мы и не проходили. Просто я же из дикарей и давно всё знаю.

Ну что, дядя, всё ещё хочешь на мне жениться?

Агафья, наконец, перестала изображать отстранённость, повернулась ко мне всем корпусом и метнула яростный взгляд. Но меня уже несло – дух бунтарства не унимался.

– Не беспокойтесь об этом, Михаил Юрьевич, – для убедительности я прижала ладонь к груди, – вряд ли мне здесь понравится какой-нибудь мальчик, я считаю, что рожать следует от взрослого самца, уже имеющего детей, чтобы было видно, какое потомство он может дать.

Это я озвучила принцип, по которому в Маслятах разводили охотничьих собак. Вязать молодую суку лучше с кобелём, от которого уже были получены хорошие щенки.

У Головы смешно приоткрылся рот, Агафья застыла с выпученными глазами. Хорошо-то как!

– Эм… ну что же, – женишок обрёл дар речи, – я вижу, что тебе объяснять ничего не нужно. Таким образом, буду надеяться на твой разум. Увидимся на следующей неделе.

И Голова поспешно пропал с экрана.

Изо всех сил стараясь не улыбаться и выглядеть невозмутимой, я повернулась к Агафье. Воспитательница продолжала таращиться на меня так, словно видела впервые.

– Мне можно идти, сударыня? – безмятежно спросила я, спрыгивая со стула.

И тут Агафья вышла из ступора. Она поднялась и шагнула в мою сторону так стремительно, что я не успела отшатнуться. С силой, до боли сжала пальцами мои плечи. Я почувствовала исходящий от неё странный пыльный запах, как из старого шкафа, прежде чем она тряхнула меня так, что лязгнули зубы.

– Ты в своём уме?! – свистящим шепотом спросила воспитательница. – Ты что несёшь?!

От её горящего взгляда стало жутко.

– Я… я пыталась успокоить Михаила Юрьевича. – Мне ещё хватило самообладания на то, чтобы изобразить недоумение. – Я подумала, что ему будет спокойнее, если…

Хлёсткая затрещина отшвырнула меня обратно к креслу. Кресло от толчка откатилось в сторону, и я упала на пол, где и осталась сидеть, ошарашенно прижав ладонь к щеке.

– Развлекаешься? – тем же сдавленным, будто её душили, шепотом, спросила Агафья, делая шаг в мою сторону. – Считаешь себя самой умной?

– Нет… я…

– Ты понимаешь, что репутации приюта и без того нанесён непоправимый урон? Беременная воспитанница! Двойное самоубийство! Теперь ещё и одиннадцатилетние девочки, рассуждающие о таинстве деторождения так, словно это животная случка?!

Как правильно она всё уловила.

– Если Михаил Юрьевич после этого забудет о тебе – не беда, иного ты не заслуживаешь. Но если он начнёт рассказывать о том, чему мы учим детей, – кто будет искать здесь невест?! Ты подумала о других девочках?!

Я хотела оправдаться, сказать, что сообщила Голове о том, откуда у меня такие сведения, что я просто «дикарка», и приют здесь ни при чём, но меня остановил страх. Агафья вела себя не по правилам. Нет, факт рукоприкладства меня не удивил, наша воспитательница всегда была щедра на телесные наказания, но обычно это происходило по-другому. Она деловито отправляла провинившихся в «процедурную» за полагающейся им порцией розог и не забывала отметить это в своём дисциплинарном журнале перед тем, как привести приговор в исполнение. Но никогда, ни разу она не накидывалась на кого-то с кулаками, как на меня сейчас.

Поэтому я сочла за лучшее промолчать и не подниматься с пола, пока не получу на то разрешения.

Агафья между тем взяла себя в руки или, по крайней мере, попыталась это сделать. Отошла к окну и остановилась там. Её грудь вздымалась, а на скулах проступили два очень ярких красных пятна, словно это её, а не меня, кто-то бил по лицу.

Так мы провели томительную минуту, после чего воспитательница отрывисто бросила, не поворачивая головы:

– Убирайся.

Дважды просить не пришлось – я вскочила с пола и выскользнула за дверь так быстро, как только позволяла гудящая голова.

По счастью, в дортуаре, куда я приплелась, по-старчески шаркая ногами, оказалась только Яринка. Поймав мой пустой взгляд, она встревоженно приподнялась на кровати.

– Ты чего? Что-то случилось?

Я отняла ладонь от пылающей щеки и показала на неё пальцем.

– Меня Агафья ударила.

Яринка среагировала мгновенно. Не задавая вопросов, подскочила ко мне и, схватив за локоть, потащила к подоконнику.

– Залазь. Нет, на эту сторону. Залазь, говорю! Вот, а теперь прижимайся к окну тем местом, где болит. Надо к холодному, чтобы синяка не было. Мы с мамой всегда так делали, когда отец кулаками махал.

Я послушалась. Больно мне уже не было, но щека горела, и соприкосновение с прохладным стеклом принесло облегчение.

Яринка тоже запрыгнула на подоконник и, устроившись напротив меня, велела:

– Рассказывай.

И я стала рассказывать, не отрывая щеки от стекла.

Яринка – молодец, держалась до конца, и, только когда я живописала, как вылетела из воспитательской, она уткнулась носом в ладони и расхохоталась:

– Ой, не могу… рожать от взрослого самца… самца! А Агафья-то! Как она сказала? Таинство деторождения?

Я тоже улыбнулась, насколько позволяла притиснутая к окну половина лица. Ей-богу, временами взрослые до смешного наивны. Нашли таинство, тоже мне. Уверена, в нашем приюте даже семилетки так или иначе осведомлены о том, что детей приносит далеко не аист.

Яринка отсмеялась и бросила на меня виноватый взгляд:

– Извини. Мне жаль, что Агафья тебя ударила, но ты ещё легко отделалась. За такое-то!

Я пожала плечами:

– Но это же глупо. Мы прекрасно знаем, что бывает между мужем и женой после свадьбы, а взрослые знают, что мы знаем. Но все зачем-то притворяются.

– Приличия! – важно ответила Яринка и снова прыснула, – А этот-то, твой? Голова? Сразу из онлайна убежал? Теперь, наверно, больше и не появится.

– Ну и фиг с ним, пусть ищет другую дуру, чтобы у него на грядках ковырялась.

– Ну да. Надо и мне своего послать куда подальше, – погрустнела Яринка. – Ведь это Дэну было нужно, чтобы мы ходили в невестах. А с Дэном теперь ничего не понятно…

– Ох! – Я подпрыгнула. – Совсем забыла, мы же с ним говорили!

Яринка замолчала, приоткрыв рот, а я начала торопливо рассказывать о подстроенном столкновении в школьном коридоре.

– Что-то с тобой в последнее время не то, – выслушав, покачала головой подруга. – Вылазки придумываешь, Агафью дразнишь, на парней кидаешься.

Я довольно улыбнулась, но Яринка выглядела по-настоящему встревоженной.

– Ты это прекращай, – посоветовала она. – Я так же себя вела, когда попала сюда, думала, что ничего мне не страшно. А всё равно пришлось жить, как все, привыкать. Только зря по заднице получала.

Я обдумала её слова и кивнула. Теперь, когда я знаю, что Дэн не собирался забывать про нас, нужно снова становиться тихой и послушной Дашей. Только сначала…

– Ярин, давай придумаем, как лучше написать Дэну, чтобы он пришёл ночью в церковь. Он обещал прочитать нашу записку сегодня.

Наверное, дух бунтарства снизошёл и на Яринку, потому что у нас не возникло разногласий на тему того, когда осуществить задуманное.

Как можно скорее.

Глава 13

Вершина

Выбранная нами ночь оказалась первой по-настоящему весенней ночью в этом году. Мартовские ветра быстро гнали по небу рваные тучи, и было слышно, как в лесу деревья с глухим шумом стряхивают с себя сырые снежные шапки. Воздух пах талой водой и просыпающейся землёй.

Ночью всё по-другому, ночь делает выпуклым то, чего не заметно днём. И я увидела уже наступившую весну, только под покровом темноты, когда мы с Яринкой бесшумно выскользнули на крыльцо, благополучно миновав коридор и лестницу спящего корпуса. Шальной, живой порыв ветра хлестнул в лицо, и я захлебнулась им, закашлялась от неожиданности. После сухого, спёртого воздуха дортуара этот весенний поцелуй оказался почти болезненным.

Рядом радостно охнула Яринка, вцепилась в сползающий с головы капор, но ветер уже трепал её волосы, и она тихонько засмеялась:

– Как здесь… каждую ночь бы гуляла!

Я задрала голову, посмотрев наверх, туда, где на четвёртом этаже спали наши одногруппницы и воспитательница. На этот раз мы спускались поодиночке, боясь, что после произошедшего с сестрой Нюры и её мальчиком воспитатели удвоили бдительность. Но всё прошло гладко. Тем не менее расслабляться не хотелось – было бы обидно провалить всю затею из-за банальной неосторожности.

– Как думаешь, – спросила я Яринку, которая, прикрыв глаза, смаковала пьяный ночной воздух, – они все муляжи камер заменили на настоящие?

Она качнула головой:

– Все и раньше думали, что они настоящие, но знали про слепые зоны. Так сейчас и пойдём. Авось прокатит.

Я мысленно согласилась. Всё равно отступать уже поздно, да и не хочется. Поймают так поймают, не убьют же.

– Странно, что корпуса на ночь не стали запирать.

Яринка хмыкнула:

– А смысл? Можно вылезти в окно на первом этаже. И вообще… мы думаем, что они теперь начнут нас пасти, а они думают, что мы так подумаем и сами побоимся нарушать правила. Вот и получается, что сейчас для этого лучший момент! Ну что, пошли?

Я зыркнула по сторонам. Тихо. Темно. Охранники сделали обход десять минут назад, мы видели их в окно. Время третий час ночи. Пора.

Пригнувшись, мы двинулись вдоль стены, под прикрытием высаженных на газонах кустов акации. Но стена кончилась, и дальше до церкви нас ждало открытое пространство с редкими островками теней от подстриженных деревьев вдоль дорожек. Мы рассчитали траекторию передвижения с минимальным риском попасть под всевидящее око системы видеонаблюдения, и она получилась весьма непростой.

– По одной или вместе? – спросила я, учащённо дыша и заранее напружинивая ноги.

– Давай вместе, – махнула рукой Яринка, – друг за дружкой.

И мы рванули по дорожке. От дерева к дереву, от скамейки к скамейке! Замереть, пригнуться, прижаться к столбу, пытаясь слиться с ним, перелезть через сугроб, снова бежать… И церковь надвигалась на нас тёмной громадой, протягивала навстречу руки-тени.

По широкой дуге обогнув крыльцо, на которое был нацелен глаз, несомненно, одной из рабочих камер, мы шмыгнули к левой стене, к ряду окон, третье из которых было открыто мною этим вечером. Не теряя времени, – в любой момент кому-нибудь, страдающему бессонницей, может прийти в голову мысль выглянуть на улицу, – я толкнула рукой раму, и она послушно подалась внутрь.

– Есть! – обрадованно шепнула сзади Яринка, как будто всё это время сомневалась в том, что окно и впрямь окажется не запертым.

Я подпрыгнула, подтянулась на руках, заскребла по стене коленками и перевалилась по ту сторону подоконника в темноту, в тишину, в запах ладана. И почти сразу рядом оказалась Яринка, бесшумно спрыгнула на пол, торопливо закрыла окно и прижалась к нему носом. Настал час истины. Если нас кто-то видел, то очень скоро сюда пожалует охрана.

Но шли минуты, мы опасливо сопели, вглядываясь в ночь за стеклом, но там по-прежнему было тихо и безлюдно, лишь качались деревья под натиском мартовского ветра.

– Кажется, пронесло, – наконец сказала Яринка и шумно выдохнула.

В последний раз убедившись, что никто не спешит сюда по погружённым в сумерки дорожкам, я тоже оторвалась от окна. И повернулась к темноте церкви.

Ночь и здесь изменила всё. Церковь, такая привычная и даже уютная днём, сейчас казалась величественной и таинственной. Потолок ушёл в высоту, там, под самым куполом, мерцал слабый свет, и я не сразу поняла, что это всего лишь отблески фонарей, падающие с улицы сквозь мозаичные витражи. Этот же свет отражался от металлических иконных рам, от подсвечников, от барельефов, он лежал на полу вытянутыми разноцветными пятнами и карабкался по стенам, разбавляя тьму, делая её красивой.

Когда мы ещё собирались сюда, меня немного беспокоила мысль о темноте, которая должна царить здесь ночью, ведь ни фонариков, ни зажигалок у нас не было. Поэтому сейчас я вздохнула с облегчением – по крайней мере, идти на ощупь точно не придётся.

Взяв Яринку за руку, я медленно двинулась вдоль стены, почему-то опасаясь выходить на середину помещения. Деревянные половицы тихо поскрипывали под ногами, чего я никогда не замечала днём, иконы глядели на нас почти живыми глазами.

– Как думаешь, – прошептала идущая за мной след в след Яринка, – если Бог есть, Он рассердится на нас за то, что мы сюда вот так залезли?

Я оглянулась и увидела, что подруга тоже смотрит на нарисованных святых, которые сейчас в полутьме совсем не казались нарисованными.

– Да ну, делать Ему больше нечего, – ответила я, впрочем, не совсем уверенно. – Разве кому-то стало хуже от того, что мы сюда залезли? Никто и не узнает… наверно.

Мы поравнялись с большим (в натуральный рост!) распятым на кресте Иисусом, и я невольно задержалась, глядя вверх, на искажённое страданием лицо. В призрачных отблесках фонарного света оно казалось живым, даже сомкнутые веки слегка подрагивали. Чтобы прогнать наваждение, я крепко зажмурилась и, помотав головой, посмотрела снова, но Иисус не пожелал превращаться обратно в безобидную раскрашенную деревяшку. Более того, на этот раз я ясно увидела, как вздымается в тяжёлом дыхании обнажённая грудь.

– Это тени, – торопливо сказала Яринка, руку которой я слишком сильно сжала. – Ветер на улице качает деревья, вот и кажется, что он шевелится.

С трудом оторвав взгляд от распятия, я повернулась к подруге. Она посмотрела на меня огромными перепуганными глазами и повторила:

– Ветер. Видишь, тени от веток везде? Вот и мерещится всякое…

С трудом кивнув, я повлекла её дальше, торопясь оставить позади вечно страдающего Иисуса. Никогда не понимала, почему человек под пыткой стал символом христианства? Почему нельзя было изобразить Сына Божьего живым и здоровым, с улыбкой на губах? Ведь он воскрес, стало быть, вся эта история обрела счастливый конец, так почему православные должны всю жизнь наблюдать агонию своего Спасителя? Не знаю, как им, а мне бы это не прибавило ни духовности, ни оптимизма.

Обогнув церковь вдоль стены и стараясь не смотреть вокруг, мы, наконец, приблизились к цели – круто ведущей вверх винтовой лестнице, по которой никогда не поднималась ни одна из нас. И вот там, наверху, было по-настоящему темно.

– Высоко? – безнадёжно спросила Яринка, и я не стала отвечать, потому что мы обе прекрасно понимали – высоко. Колокольня церкви возносилась выше крыш четырёхэтажных корпусов, выше любого здания на территории приюта, выше сосен за забором. И лезть на эту высоту, на ощупь, в кромешной тьме, сейчас совсем не хотелось.

Но не хотелось и отступать.

Разве за этим мы крались сюда, рискуя быть наказанными так сурово, как, наверное, не наказывали ещё никого в группе? Разве за этим всю зиму и половину осени не знали свободы, к которой уже почти привыкли за лето, скрашенное лесными прогулками?

– Там должны быть окна, – сказала Яринка, вглядываясь вверх. – Снаружи же их видно, помнишь? Маленькие такие…

Я помнила. Действительно, пусть маленькие, но они были, карабкались по стене до самого верха, до колоколов.

– Да и на втором этаже, наверно, тоже светло, – продолжала утешать не то меня, не то себя Яринка.

Я покачала головой:

– Лестница на второй этаж не здесь. Здесь только на колокольню.

– Да и какая разница?! – вдруг повысила голос подруга. – Время идёт! Полезли уже.

Я кивнула и, ухватившись за перила, начала подъём. А уже оставив позади с десяток ступенек, вдруг вспомнила, что в нашей комнатке за клиросом должны лежать спички, которыми батюшка Афанасий зажигает свечи перед службой. Может, и мы могли бы сейчас зажечь одну свечу и ею освещать себе путь? Но я не стала озвучивать свою запоздалую мысль, не хотелось возвращаться, да и подъём не оказался трудным. Ноги быстро привыкли к высоте и ширине ступеней, рука скользила по гладким перилам, не давая сбиться с пути, а маленькие окна, встречающиеся на каждом новом витке лестницы, давали достаточно света, чтобы тьма не была совсем уж кромешной.

Яринка тоже приободрилась и бодро топала за мной, успевая выглядывать в каждое попадающееся на пути окно. И восклицания, которые она издавала при этом, становились тем эмоциональнее, чем выше мы поднимались.

– Ух, красота, как далеко видно! – шептала она за моей спиной, приникнув к последнему окну, но я не присоединилась к ней, я хотела увидеть всю панораму уже с колокольной площадки. Не через маленькое окошко, не сквозь стекло, а всё и сразу! И, когда мои ладони наконец упёрлись в тяжёлую деревянную дверь, я торопливо зашарила по ней, нащупала массивный засов, ухватилась за него, потянула…

Засов, видимо хорошо смазанный, поддался на удивление легко, а в следующую секунду меня чуть не смело вниз по лестнице распахнувшейся внутрь дверью и ворвавшимся в неё порывом шального ветра! Я успела схватиться за перила и только благодаря этому удержалась на ногах. А в следующую секунду меня схватила за плечи подоспевшая Яринка.

– Ой-ой-ой! – радостно заголосила она. – Летим, улетаем!

Я хотела ответить, но закашлялась, захлебнувшись потоком холодного воздуха. Ведь знала из тех же книжек, что на высоте должно быть ветрено, но ничего подобного не ожидала. Пожалуй, самая высокая открытая точка, на которой мне довелось побывать до сегодняшней ночи – это развесистая старая сосна на берегу речушки, недалеко от Маслят, на которую мы, дети, регулярно забирались. Но там не было такого простора, и тайга стояла стеной со всех сторон, препятствуя ветрам.

А здесь и сейчас за распахнувшимися дверями зияла чёрная пустота.

Яринка опередила меня, выскочив на колокольную площадку первой, и застыла, торжественно вскинув руки. Ветер трепал её кудри, которые она, пользуясь ночью и свободой, не стала заплетать в косу.

Ступая осторожно, словно канатоходец, я прошла через дверной проём и замерла, стараясь привыкнуть к наполненной ветром высоте. Колокольная площадка имела форму полукруга. Три арки с висящими в них колоколами разных размеров подпирали купол, который её венчал. И места здесь вполне хватало для нас двоих.

Яринка встала под средней аркой, взявшись поднятыми руками за края самого большого колокола. Колокол покачивало порывами ветра, и тонкая Яринкина фигурка качалась вместе с ним. Я понимала, что просить её отойти подальше от края бесполезно, поэтому сама подошла и встала рядом, вцепившись в опору арки.

Отсюда, сверху, приют больше не выглядел просторным, здания казались ближе друг к другу, дорожки – уже, фонарные столбы – ниже, и только лес вокруг остался прежним – высокой тёмной стеной корабельных сосен за забором.

Яринке надоело виснуть на колоколе, она опустилась на деревянный настил площадки, и я торопливо последовала её примеру – сидеть было не так страшно, как стоять. Несколько минут мы молчали, наслаждаясь панорамой и значимостью момента. Всё-таки мы это сделали! Поднялись над всем и над всеми, обрели свободу на высоте, доказали себе, что бывают вещи важнее и нужнее навязанных кем-то чужих правил.

– Хорошо! – наконец, с чувством сказала Яринка. – Прямо жила бы здесь!

Я довольно кивнула и представила, как удивится Дэн, когда мы приведём его сюда. Он-то думает, что весь наш план ограничивается тайной встречей в ночной церкви! Кстати, о Дэне…

– Сколько уже времени? – растерянно спросила я Яринку, только сейчас сообразив, что ответа на этот вопрос нам не получить. Наручных часов мы никогда не имели и обычно узнавали время из планшетов или по большим настенным часам, в изобилии развешанным в корпусах и в школе. Здесь же не было ни того ни другого.

Яринка растерянно хлопнула губами, уставилась на меня. Н-да, ситуация. В записке переданной Дэну, мы сообщили, что ждём его в три часа ночи под окнами церкви, слева от крыльца. Дортуар был нами покинут в третьем часу, сколько же времени прошло с той минуты? Как скоро Дэн появится внизу? И что нам делать, если появится уже сейчас? Кричать нельзя, а сам он вряд ли додумается посмотреть вверх, на колокольню.

– Чёрт! – отталкиваясь пятками, я отползла подальше от края и только тогда вскочила на ноги. – Ярин, я вниз, буду ждать Дэна! А ты смотри здесь и, как только увидишь его, свистни мне с лестницы, чтобы я открыла окно.

– Ты думаешь, он придёт? – спросила подруга, глядя на меня снизу вверх.

Я не думала, но очень надеялась. Записка из тайника исчезла, Дэн выполнил обещание – забрал её в тот же вечер, и он знает, что мы его ждём. Так неужели не захочет прийти? Хотя бы для того, чтобы я больше не кидалась на него в коридорах. И потом, ведь он такой же, как мы, он не упустит подобное приключение!

– Думаю, да, – твёрдо ответила я, поворачиваясь к тёмному дверному проёму. Неприятно кольнула мысль о том, что скоро я окажусь одна внизу, наедине с ожившими иконами и страдающим на кресте Иисусом. Я прогнала её усилием воли и, крепко взявшись за перила, начала спуск.

Боялась я напрасно – мне не пришлось вздрагивать от таинственных шорохов пустой церкви и избегать взглядов святых, укоризненно глядящих со стен. Не успела я отойти от лестницы, как сверху раздался сдавленный голос Яринки:

– Дайка, он идёт! Дэн идёт сюда!

Сразу забыв про все страхи, я рысью метнулась к окну. Открыла его и высунулась наружу, завертев головой.

Дэн приближался нашим же маршрутом. От стены девчачьего корпуса и перебежками по открытому пространству до церкви. Я отчаянно замахала ему рукой, не смея подать голос. Ни на секунду не останавливаясь, Дэн оставил позади разделяющее нас пространство и гибко забросил себя на подоконник – я едва успела отскочить. Совсем как мы недавно, он сразу захлопнул окно и приник к нему, проверяя, не был ли кем-то замечен. Я подождала, пока не станет ясно, что тревоги нет, и только потом робко сказала:

– Я очень рада, что ты пришёл.

Дэн повернулся и принялся внимательно разглядывать меня, пока я в смущении не потупилась. Глухо спросил:

– Ты совсем спятила?

– А?

– Бэ! Сначала налетаешь на меня в школе, теперь забираешься посреди ночи в церковь, да ещё сразу после… после этого случая с самоубийством! Ты хоть понимаешь, что будет, если нас тут поймают?

– Не поймают! – Я тоже начала заводиться. – Если бы ты написал нам хоть одну записку, я бы не стала ни налетать на тебя, ни лезть сюда. Ты почему столько времени не отвечал?

Дэн раздражённо выдохнул. Взяв меня за локоть, зачем-то оттащил от окна и прошипел:

– Обстоятельства изменились, я же говорил. Потом ещё эти двое с крыши сиганули. Я думал, у тебя хватит мозгов понять, что сейчас лучше сидеть как мыши и не высовываться!

– Если ты хотел, чтобы мы сидели как мыши, – тоже зашипела я, – тебе нужно было нам об этом в записке написать! И про обстоятельства тоже! А не молчать всё это время! Мы уже не знали, что и думать…

Дэн помотал головой, но так и не нашёлся с ответом. Я тоже молчала, ожидая хоть каких-то объяснений. Секунды текли в тишине, только иконы строго смотрели на нас со стен да вздыхал снаружи ветер. А потом Яринка, маявшаяся в неизвестности наверху, подала с лестницы голос: