Господин, которого убили дважды
По лицу Верховского пробежала тень.
– Я уже отдал все свои долги, Андрей Петрович. Вы смело можете сжигать эту бумагу.
– Вы уверены?
– Разумеется, я уверен.
Сафонов кивнул головой, а губы его тронула лукавая улыбка. Мужчины попрощались, и пристав вышел из кабинета, шепча под нос: «Занятно, очень занятно».
Стоило Андрею Петровичу зайти в свою комнату, как он крикнул своему помощнику:
– Эврика, Фёдор Иванович, эврика! Я уверен, что нашёл кое-что очень и очень важное. Позвольте поручить вам выяснить обо всем, что происходило за карточным столом во время этого в прямом и переносном смысле убийственного бала.
– Это займёт немало времени, Андрей Петрович. Сначала надо взять у Анны Васильевны адреса приглашённых на бал, потом выяснить, кто из них в тот вечер играл в карты, после – связаться с ними, дождаться ответа…
– Нет, Фёдор Иванович, такой вариант развития событий меня совсем не устраивает. Быть может, слуги что-то знают про карты?
– Я задавал им этот вопрос, однако не получил подробного ответа.
– Значит, будем импровизировать! – Андрей Петрович потёр руки. – Вперёд, Фёдор Иванович, вперёд!
Когда полицейские вошли в кабинет к Верховскому, он сидел за столом и читал книгу. Сафонов выглядел излишне оживлённым и довольным, что несколько удивило Владимира Борисовича.
– Рад вас снова видеть. Чем обязан на этот раз? – спросил хозяин имения у пристава и урядника.
– Владимир Борисович, разрешите задать вам вопрос, – улыбаясь, произнёс свою любимую фразу пристав.
– Конечно, Андрей Петрович, спрашивайте, – улыбнувшись в ответ, сказал Верховский. Сафонову показалось, что он был взволнован.
– Почему вы солгали мне?
– Позвольте, я, кажется, чего-то не понимаю. Когда я солгал вам? Я человек чести, и ни за что бы не позволил себе…
– Я имею в виду ваш карточный долг, – прервал его Сафонов. – Мне кажется, или в ночь перед первым убийством вы проиграли покойному Дмитрию Сергеевичу четыреста сорок пять рублей ассигнациями? Почему вы не рассказали об этом?– Я… Тут какая-то ошибка, Андрей Петрович! Интересно, откуда только вы взяли это?
– О, нет, Владимир Борисович, я ничего не брал. Напротив, это вы взяли в долг у аптекаря названную мной сумму. Разумеется, вы уже успели её вернуть, но меня заинтересовал вопрос: зачем вам понадобилось брать в долг эти деньги? Вы ведь вполне состоятельный человек… Стоило же мне копнуть чуть глубже, я узнал невероятно много нового и интересного, начиная с того, что вы, не распоряжаясь семейным бюджетом, погрязли в долгах, о которых не знает ваша супруга, и заканчивая тем, что я наконец-то нашёл ваш мотив.
– Да какой мотив, Андрей Петрович?! – Верховский вышел из себя. – Да, я проиграл покойному в карты названную вами сумму, но это же вовсе не значит, что я убийца! На каком основании вы меня обвиняете, когда преступница сама признала свою вину?
Владимир Борисович Верховский
– Я знаю, вы вряд ли мне поверите, однако Софья Константиновна солгала, объявив себя убийцей. Пройдёт некоторое время, и я смогу это доказать, Владимир Борисович, смогу. Засим прощаюсь с вами. Будьте, пожалуйста, осторожны, – с этими словами пристав с удивлённым урядником вышел из комнаты и направился к себе.
– Что это значит, Андрей Петрович? Откуда у вас информация о финансовых неурядицах Владимира Борисовича? – удивлённо спросил Филимонов.
– У меня не было никакой информации, кроме бумаги о том, что Владимир Борисович должен четыреста сорок пять рублей ассигнациями нашему общему знакомому, Степану Семёновичу, тому самому аптекарю, у которого вы всегда берёте тройной одеколон. Должно быть, Владимир Борисович взял в долг эти деньги на балу, где мог быть наш с вами знакомый – впрочем, факт его присутствия стоит уточнить у Анны Васильевны.
– Но как вы узнали, что семейным бюджетом распоряжается Анна Васильевна?
– Я не знал этого. Учитывая их характеры и состоятельность супруги Владимира Борисовича до брака с ним, я всего лишь сделал предположение. Пока они искали хозяйку имения, пристав продолжал говорить:
– Знаете, Фёдор Иванович, мой покойный отец тоже был становым приставом. Он однажды сказал мне, что для расследования преступления обязательно надо представлять себе все действия. Представлять в деталях, предполагать… Вот я и представил себе, что Владимир Борисович взял у Степана Семёновича в долг названую мной ранее сумму, а когда поехал за нами в город после убийства, то вернул ему эти деньги. Отталкиваясь от этого я смог предположить, что он ничего не рассказал мне об этой махинации, испугавшись, что я начну его подозревать. Однако, я вижу вдалеке Анну Васильевну. Внимательно следите за её реакцией и будьте готовы подыграть мне в любой момент.
– Безусловно, – ответил урядник.
Так как поиски хозяйки имения наконец увенчались успехом, полицейские направились к ней. Анна Васильевна предложила выпить чаю, поэтому вскоре они сидели в гостиной.
– Всё произошедшее – сущий кошмар… До сих пор не верю, что это сделала Софья Константиновна!
– Я тоже, Анна Васильевна, я тоже, – закусывая аппетитным пирожным, усмехнулся Андрей Петрович.
– Неужели? Но её ведь арестуют! Разве вы этому не помешаете?
– До тех пор, пока не будет найден настоящий убийца, мы с Фёдором Ивановичем совершенно бессильны, – пристав прервался, отхлебнув чай. – К слову, позволите ли вы задать вам несколько странный вопрос?
– Да, разумеется, – Сафонову на секунду показалось, что его собеседница насторожилась.
– Наш с вами общий знакомый, Степан Семёнович, наверняка присутствовал на балу, не так ли?
Анна Васильевна Верховская
– Степан Семёнович? Конечно, он присутствовал. Разве я могла бы его не пригласить? Но почему вы спрашиваете?
Старательно делая вид, что он не услышал вопрос, пристав проговорил:
– Занятно, очень занятно… Вы знаете, Анна Васильевна, – Андрей Петрович усмехнулся, – у каждого в этом доме был мотив. Каждый хотел убить Дмитрия Сергеевича, и я в этом уверен, совершенно уверен!
– Что вы такое говорите, Андрей Петрович?! Такого решительно не может быть! Все мои гости – невероятно порядочные, честные люди, и…
– Я уверен в этом потому, что знаю мотив как минимум доброй половины гостей, начиная с Софьи Константиновны с Алексеем Николаевичем и заканчивая вашим многоуважаемым супругом, – прервал её Сафонов. Он говорил, почти не делая пауз, не давая шанса перебить себя вопросом или возмущением. – Что касается Реутовых, то я думаю, что подозревать мать в убийстве сына и сестру в убийстве брата в корне неверно, по крайней мере, мне очень хочется в это верить. А что же вы, Анна Васильевна?
– Я? При чём тут я? – хозяйка имения шокировано смотрела на пристава. – Позвольте, Андрей Петрович, вы что, подозреваете меня в убийстве?
– Разумеется, Анна Васильевна, разумеется. Прошу, не сочтите это за оскорбление – моя профессия обязывает меня подозревать всех и вся.
– Андрей Петрович, мне кажется, вы совсем забыли, что Софья Константиновна уже признала свою вину. К чему все эти поиски? Вы толчёте воду в ступе.
– Забавно, вы ведь только что настраивали, чтобы я её спас… В прочем, быть может, Анна Васильевна, вы правы. Однако, пока конвой в пути, я имею полное право разузнать ещё кое-что, разузнать из чистейшего интереса. Давайте немного пофантазируем. Представьте, что вы убийца. Если бы вы лишили жизни Дмитрия Сергеевича, то по какой причине?
– Мне совершенно не нравится всё то, что вы говорите, Андрей Петрович. Не будь мы с вами давно знакомы, я бы затаила на вас обиду. Вы прекрасно знаете, что я бы ни за что не смогла бы убить человека. Прошу прощения, но я предлагаю вам прервать нашу беседу, чтобы… не поссориться. До скорой встречи, – с этими словами оскорблённая женщина вышла из-за стола.
– Мне кажется, что вы обидели её, Андрей Петрович, – сказал урядник, когда Анна Васильевна скрылась из виду.
– Обидел? О нет, мой дорогой Фёдор Иванович, в её глазах я видел не обиду, а страх. Она совершенно точно что-то скрывает, и я буду не я, если не узнаю, что.
***«Боже мой, какая это глупость! – пронеслось в голове у Алексея. – Нет, решительно вся эта затея – просто полный бред!»
Камень в руке горел, словно то был не обычный булыжник, а раскалённый уголёк. Бросить или не бросить? «Черт возьми, была не была!» – раздражённо подумал Якунин. Галька с оглушительным звоном врезалась в окно, и вскоре Алексей смог увидеть Софью. На её лице, как и в их последнюю встречу, застыло выражение горечи и страха, только на этот раз к нему добавилась ещё и отрешённость. О чём она думает? Боится ли его, стыдится после того дурацкого признания? А в конце концов, есть ли разница? Он не получил ответа, которого так жаждал. Зачем ему только взбрела в голову эта идея? Признаться честно, Якунин чувствовал себя недалёким влюблённым гимназистом. Он с горечью усмехнулся и хотел было развернуться и пойти назад, как вдруг вспомнил, что из окна на него смотрит Софья и ждёт какого-либо объяснения. Алексей поднял глаза.
Она, подобно заточённой драконом в башню принцессе, и правда с испугом и непониманием глядела на него. Чувствуя себя полным идиотом, Алексей попытался жестами попросить её открыть окно. Спустя тысячи попыток они наконец достигли взаимопонимания. Софья кивнула, приоткрыла окно и скрылась из виду. Вскоре она вернулась, крепко сжимая что-то в руках.
Миг, и у ног Алексея лежала скомканная бумажка.
«Зачем Вы здесь?» – было аккуратно выведено на ней круглым почерком.
Увидев, что ответить «собеседнику» в прямом смысле нечем, Софья удалилась вновь, и вскоре прямо в Алексея полетел карандаш.
«Почему Вы сделали это? Зачем рискуете собой ради меня?» – старательно писал на клочке Якунин, но буквы выходили какими-то кривыми, будто бы пьяными.
Закончил, прицелился и бросил. «Пленница» подхватила её на лету, как подхватывает на лету голодный нищий кусок хлеба.
Новый клочок полетел в Алексея; он бережно развернул послание и принялся его читать.
«Неужели Вы всё ещё не поняли?»
Якунин покачал головой.
На этот раз Софья писала долго, и Алексей начал волноваться. Но вот долгожданный бумажный комок в его руках. Не успел он развернуть его, как Софья испуганно обернулась и, быстро задёрнув штору, отбежала от окна. Услышав голос Андрея Петровича, Якунин, стараясь не шуметь, направился в свою комнату, где дрожащими руками развернул скомканное письмо. Он боялся, и оттого чувствовал себя жалким.
«Глупо, ужасно глупо говорить это, когда от каторги меня отделяет всего один шаг. Я люблю вас, люблю куда сильнее жизни, свободы и всего прочего, люблю с той самой нашей встречи, когда вы вернулись спустя пять лет разлуки. Теперь, молю, уходите – если они заметят вас, ничем хорошим это не кончится. Будьте счастливы, и хотя бы иногда вспоминайте обо мне. Вы навеки в моём сердце и молитвах».
Крупные слёзы покатились по щекам Алексея, и он, не давая воли слабости, утёр их, а затем приложил, подобно святыне, записку к губам.
Глава 7
*
В комнате-тюрьме было жарко и душно. Полицейские стояли у двери, переминаясь с ноги на ногу. Если после разговора с Анной Васильевной Сафонов почувствовал себя просто встревоженным, то сейчас, глядя на заплаканную Софью, ему стало совсем не по себе, на душе скреблись кошки.
На протяжении последних нескольких дней Андрей Петрович раз за разом задавал себе один и тот же вопрос, и это чертовски мешал спать, есть и работать. А вопрос этот был стар, как мир: что есть любовь? Добро или зло? Пристав видел много примеров за всю свою жизнь, и, признаться, колебался дать ответ даже самому себе. Он не раз слышал проповеди священника о том, что любовь есть Бог, а Бог есть любовь; однако что, если любовь порой бывает творением дьявола?
Сафонов нередко думал о Софье. Она прожила в браке с Елизаровым девять долгих лет, и, судя по её словам, не раз пожалела о своем решении выйти за него замуж. Она любила Дмитрия в молодости, и, должно быть, любила сильно, раз решилась обвенчаться с ним без позволения родителей. Но что осталось от этих чувств спустя девять лет? Ненависть и страх. Андрей Петрович помнил синяки вокруг шеи Софьи, как помнил и то, с каким стыдом она говорила о них, словно то была её вина. Разве ли всё это – не плоды минувшей любви? Разве не она прямо или косвенно является причиной всего произошедшего?
Но что, если вернуться к Софье? Ничего радостного. Её постигла влюблённость в Алексея. И что теперь? Да её ждёт каторга! Все до единого подозревают её в убийстве по одной простой причине – любовь, как нередко говаривал Фёдор Иванович, опасна: из-за неё убивают.
А что же касается самого Сафонова? Что знал он об этом чувстве? У него была чудесная жена и трое сыновей. За пятьдесят пять лет своей жизни он успел познать и страсть, и боль потери, и тихое счастье. Но он был становым приставом, или, выражаясь на заморский манер, детективом, а значит видел и не столь приятные примеры сего чувства.
Что ему до этих людей? До Софьи, до Алексея, до Реутовых? Почему он волнуется за них, почему так хочет отыскать справедливость? Быть может, все ответы лежат на поверхности, и искать ничего не надо? Андрей Петрович уже ничего не знал и просто чувствовал себя запутавшимся и уставшим.
– Здравствуйте. Чем обязана? Конвой приехал? – устало спросила Софья, и её голос вырвал Сафонова из мыслей.
– Пока нет, но мне очень нужно поговорить с вами.
– В таком случае, присаживайтесь, прошу, – с вымученным гостеприимством предложила она.
– Знаете ли, Софья Константиновна, – Андрей Петрович подался вперёд всем телом, приблизившись к ней, – я не верю вам, ни капли не верю. Вы не убийца.
– Вы можете не верить мне, Андрей Петрович, но факт останется фактом: я признала свою вину при свидетелях, а полицейские уже в пути. Почему вы так не хотите оставить это дело? Почему беспокоитесь обо мне? – спросила с усмешкой она. Должно быть, если бы взглядом можно было сжечь, то пристав давно бы превратился в горстку пепла.
– Хороший, однако, вы задали мне вопрос, – пристав ухмыльнулся. – Если я скажу вам, что я борюсь за правду и справедливость, вы сочтете меня безумным фанатиком или просто наивным глупцом, а если же заявлю, что ваша судьба мне небезразлична по той простой причине, что вы до боли мне напоминаете меня в далёкой юности… Должно быть, вы точно будете представлять меня в смирительной рубашке, – он расхохотался, а затем резко замолчал, и в комнате на несколько секунд воцарилась звонкая тишина. Сафонов шумно выдохнул, посмотрел на Софью и, прерывая молчание, негромко сказал:
– Софья Константиновна, умоляю, помогите мне! Если вы не сделаете этого, то убийца непременно совершит своё злодеяние снова, и никто уже не сможет остановить его. Кем будет следующая его жертва? А что, если ею станет Алексей Николаевич? Вы сможете простить себе его смерть?
Её губы искривились, будто бы от боли, а пальцы вцепились в юбку.
– Чего вы хотите, Андрей Петрович? Что я должна сказать вам?
– Вы знаете что-то, чего не знаю я, либо же догадываетесь о чём-то, о чем я и не думал. Прошу, расскажите мне об этом.
Софья пожала плечами. «Думает, что я сошёл с ума», – решил про себя Андрей Петрович.
– Я почти уверена, что вы сочтете меня сумасшедшей, но мне кажется, что… – Софья запнулась, стараясь говорить несмотря на ком в горле, – я считаю, что убить должны были вовсе не Дмитрия.
Фёдор Иванович оторвался от рассматривания своих ботинок и с удивлением взглянул на арестованную.
– Что, простите? Но кого? – шокировано спросил урядник.
– Андрей Петрович, вы, кажется, говорили, что следы цианистого калия были найдены в стакане с водой, который стоял на столе.
– Признаться, я не совсем понимаю… Вернее, я совсем не понимаю, к чему вы ведёте, – недоумевающе сказал пристав.
– Вы ведь знаете, что в наших комнатах три стола: один, письменный, в спальне Дмитрия, другой, трюмо, в моей спальне, и третий – у окна в коридоре, тот, на котором стоит лампа. На каком именно столе был стакан?
– На столе вашего покойного супруга. Ах, да, я понял, – с улыбкой сказал Андрей Петрович. – Вы имеете в виду то, что видели этот стакан на столике в коридоре?
– Я не совсем уверена в том, что это был именно он, но какой-то стакан там стоял. Я хотела выпить из него, но Дмитрий… отвлёк меня, – она отвела взгляд, – а потом, должно быть, забрал его к себе в комнату.
– Занятно, очень занятно… Софья Константиновна, я буду благодарен, если вы позволите мне побеседовать с вами наедине, – увидев, что она кивнула, пристав обратился к своему помощнику:
– Фёдор Иванович, могу я попросить вас разобраться с бумагами?
Урядник кивнул и вышел. Стараясь побороть нарастающее напряжение, Сафонов пытался подобрать слова, но тщетно: в горле стоял ком.
– Софья Константиновна, я хочу задать вам один вопрос. Я сам не знаю ответа на него и вовсе не требую его от вас, однако буду крайне благодарен, если вы на прощание выслушаете меня. Могу ли я надеяться, что никто не узнает об этом разговоре?
– Вы можете быть в этом уверены.
– Мой вопрос до ужаса банален, но я не могу найти ответа на него уже очень долго. Что такое любовь? Добро? Зло? Спроси вы меня об этом двадцать лет назад, я бы без всяких сомнений сказал, что любовь – чудесное чувство, приносящее радость, бабочек в животе и прочую сладостную ерунду, но сейчас я совершенно не могу честно ответить даже самому себе.
– Раньше я думала, что многое знаю об этом, Андрей Петрович, но сейчас понимаю, что была не права, – от её усмешки повеяло болью. – Добро и зло условны лишь в трудах философов, на деле же они имеют весьма чёткие границы. Вы знаете, сейчас я абсолютно уверена в одном – во имя любви можно пойти на смерть, но если же вы готовы лишить жизни другого, оправдываясь этим чувством, то сильно ошибаетесь, называя это чувство любовью. Когда же вы любите по-настоящему, то хотите нести миру только добро, хотите поделиться своим счастьем. Посмотрите на меня: разве я не самый счастливый человек на свете?
Сафонов с удивлением взглянул на Софью.
– Вам покажется, что я лишилась рассудка, но на деле я и правда счастлива. Месяц назад я хотела умереть, а сейчас готова жить несмотря на то, что совсем скоро окажусь на каторге, – она говорила с улыбкой, хотя в глазах её стояли слёзы, щёки раскраснелись, а голос дрожал.
– Спасибо вам, Софья Константиновна. Вы знаете, я постараюсь вам помочь, даже если это будет непросто, – сказал пристав и поспешил выйти из комнаты. Ему не хотелось, чтобы Софья увидела его встревоженным, сочувствующим, слабым.
Когда ключ повернулся в замке последний раз, она изнеможённо упала на кровать и рассмеялась сквозь слёзы. О, да, она счастлива…
**
Сафонов шёл по коридору, и из головы у него не выходила одна фраза, сказанная Софьей во время их беседы. «Добро и зло условны лишь в трудах философов, – прошептал он про себя. – Добро и зло условны лишь в трудах философов…» Разумеется! Пристав сорвался с места и стремглав бросился в кабинет.
– Idea, amicus, idea!5
Урядник оторвался от документов и удивлённо взглянул на Сафонова.
– Здравствуйте, Андрей Петрович. Софья Константиновна сказала вам что-то важное? Почему вы так встревожены?
– Omnia orta cadunt, meus amicus6, – изменившись в тоне и печально улыбнувшись, сказал Андрей Петрович. – Omnia orta cadunt.
Фёдор Иванович раздражённо посмотрел на своего начальника. Порой на Андрея Петровича находило настроение, когда тот выражался исключительно на латыни и философствовал. Признаться, это жутко выводило из себя урядника – он считал, что все эти заумные фразы не приносили существенно никакой пользы, а значит не имели права на жизнь.
Филимонов искренне, всем сердцем презирал философов, поэтов, писателей, художников и прочих, как он выражался, бездельников. Нет, мраморную девицу в простыне или без неё он понять ещё мог, но воздыханий по нарисованным деревьям – отнюдь. Вот растёт дерево – его можно срубить, пустить на щепки или дом из него построить. А на холсте-то какой от него толк?
Собственно, именно поэтому урядник с приставом подолгу могли спорить, доказывая друг другу свою правоту. Фёдор Иванович, по своему обыкновению, после такого рода бесед ходил как в воду опущенный – его искренне возмущало и даже расстраивало то, что становой пристав не может понимать таких простых вещей.
– Ладно, оставим это… Вы знаете, мой дрогой друг, у меня есть одна очень странная идея. Я бы хотел, чтобы вы помогли мне осуществить один весьма глупый замысел, – стараясь не поссориться со своим помощником, Андрей Петрович решил сменить тему.
– Позволите узнать, какой? – все ещё несколько насупленно, но уже с интересом спросил Фёдор Иванович.
– Пройдёмте со мной в комнату покойного, но сначала… Сначала проверим, все ли находятся у себя. Ах, да, возьмите, пожалуйста, пистолет, – не давая задавать уряднику, явно пребывающему в состоянии лёгкого недоумения, задавать вопросов, Сафонов направился к двери.
После того, как проверка была завершена, а все обитатели и гости имения были в своих комнатах, Андрей Петрович и Фёдор Иванович, стоя у дверей комнат Софьи и покойного Дмитрия, негромко переговаривались.
– Софья Константиновна, прошу в очередной раз извинить меня за беспокойство! – зачастил пристав, как только «пленница» разрешила войти. – Дело в том, что у меня есть к вам просьба. Не могли бы вы в сопровождении Фёдора Ивановича пройти туда, куда ходили за ножницами в ночь убийства?
– Я могу, но… – поняв, что у Сафонова есть идея, которая может оказаться для неё спасительной, Софья кивнула и вместе с Сафоновым вышла из комнаты.
Андрей Петрович посмотрел на окно, а затем на часы. Секундные стрелки обошли пошлый круг, прежде чем он, направив наган вверх, выстрелил холостым и истошно закричал.
Прошла, должно быть, минута, и в комнату влетела Анна Васильевна.
– Что происходит?! Андрей Петрович! Я слышала выстрел, потом крик и…
– Ничего криминального не случилось, Анна Васильевна, не извольте беспокоиться. Я всё объясню вам через пять минут. А сейчас подождём остальных.
Не дав потрясённой женщине договорить, в комнату ворвалась Юлия Михайловна, а вместе с ней и Марья. За ними вбежали Владимир Борисович и Алексей, а замкнули ряд испугавшихся Софья и Фёдор Иванович.
– Что здесь произошло? – принялись наперебой спрашивать собравшиеся.
– Дамы и господа, как я уже и говорил, повода для беспокойства нет. Анна Васильевна, позвольте узнать, в котором часу сегодня будет подан обед? – спокойно поинтересовался пристав у хозяйки дома.
– Он уже готов, кухарка как раз позвонила в звонок, как я услышала выстрел… Позвольте, Андрей Петрович, я решительно ничего не понимаю. Что тут случилось?
– Вот именно, что происходит? Мгновение назад в кого-то стреляли, а вы говорите об обеде! – всплеснув руками, истерично воскликнула Юлия Михайловна.
– Я клянусь, что объясню вам всё за трапезой. Прошу, пройдёмте в столовую.
Воцарилась гробовая тишина, и Андрей Петрович, не давая никому опомниться, направился на первый этаж.
Позади послышались торопливые шаги, и вскоре пристав услышал голос Алексея:
– Андрей Петрович, постойте! Я кое-что вспомнил и хотел вам об этом сообщить.
– Прошу, Алексей Николаевич, говорите: возможно, ваши слова сейчас решат судьбу всех нас.
– Судьбу всех нас? Не уверен. Я хотел сказать, что в ночь перед первым убийством покойный Павел Александрович спрашивал меня о Дмитрии Сергеевиче; тётушка, должно быть, говорила вам, что Реутовы не танцевали, а сидели в гостиной, и, когда я вошёл туда, чтобы познакомиться со всеми…
– Спрашивал вас о Дмитрии Сергеевиче? Неудивительно, – хмыкнул Андрей Петрович. – Что же, благодарю вас. Позволите задать один вопрос?
– Разумеется!
– Марья Александровна… Вы когда-нибудь угощали её шампанским?
– Шампанским?.. Угощал, но она отказалась. Признаться, я не совсем понимаю…
– Ничего страшного, скоро вы всё поймёте. Вы очень помогли мне, Алексей Николаевич, спасибо.
Пока пристав спускался по лестнице, его не покидало ощущение, что он что-то забыл. Пенсне на месте, в правом верхнем кармане сюртука, носовой платок в левом нижнем, а пистолет… Чёрт возьми, пистолет!
Глава 8
*
– Если вы думаете, Андрей Петрович, что я сяду за стол с убийцей моего сына… – возмущённо начала старшая Реутова, когда они подошли к обеденному залу.
– Юлия Михайловна, позвольте вас заверить, я выяснил, кто убийца, и это вовсе не Софья Константиновна. Прошу, присядьте.
