Жан Антуан Кондорсе. Его жизнь и научно-политическая деятельность

Личная жизнь Кондорсе. – Отношение его к женщинам вообще. – Женитьба на г-же де Груши. – Личность жены Кондорсе. – Общий характер салона Кондорсе. – Журнальная деятельность Кондорсе. – Кондорсе как популяризатор. – Начало его политической деятельности.

Мы говорили, что Д’Аламбер называл Кондорсе «вулканом, засыпанным снегом». Приводя эти слова Д’Аламбера, Араго прибавляет: «Д’Аламбер видел вблизи действие этого вулкана». По намекам современников, дошедшим до нас, можно заключить, что Кондорсе был одно время, как говорится, жестоко и неудачно влюблен, но не пожелал увековечить имя предмета своей любви. Страсть была так велика, что этот нравственно сильный и сдержанный человек подумывал о самоубийстве. Друзья Кондорсе принимали живейшее участие в его сердечном горе. Тюрго советовал ему сочинять стихи, говоря: «Вы никогда не писали стихов, попробуйте изливать в стихах свои чувства, это облегчит вас». Лагранж убеждал приняться за решение какой-нибудь очень трудной геометрической задачи. Кондорсе отвечал: «Страсти ослабляют весь организм и рассудок; все, что не сопряжено с сильными ощущениями, не имеет для меня ничего привлекательного».

Эту страсть вылечило только время. Из биографии Кондорсе нам известно, что он не только разделял взгляды на женщин других энциклопедистов, но шел дальше их всех, требуя полного равенства мужчины и женщины перед законом. Эти мысли о равноправии мужчин и женщин мы встречаем и в его политических трактатах, и в сочинении об общественном образовании, с которым мы познакомим читателя в последней главе этой биографии. Эти мысли о женщинах не представляют ничего такого, чего бы мы не слышали в настоящее время, но во всем том, что теперь приводят в пользу женского вопроса, и Кондорсе не нашел бы для себя ничего нового. Это был бесспорно самый серьезный и сильный защитник женских прав. Все, что говорилось против этого, он отвергал, находя бездоказательным. Кондорсе заступался за женщин не из особой склонности к ним, а во имя высшей справедливости. Он мало бывал в женском обществе, и нам известна только дружба его с г-жой Леспинас и г-жой Сюор. И сама его несчастная любовь уже доказывает, что он не принадлежал к числу так называемых поклонников женского пола, которые всегда теряют способность к глубокой страсти.

Каждое время имеет свои взгляды на формы человеческих отношений. В том кругу, в котором вращался Кондорсе, было не принято, чтобы ученые и общественные деятели женились, хотя дружба с женщинами и была в большой моде. Д’Аламбер был сильно удивлен известием о женитьбе Лагранжа и попросил у него объяснения этого события его жизни. Лагранж отвечал с полной откровенностью:

«Если бы я раздумывал об этом предмете, то поступил бы, как Лейбниц, который не решился жениться. Сказать правду, и я сам никогда не имел склонности к супружеской жизни… Я женился, уступив силе обстоятельства; мне было необходимо устроить судьбу одной моей бедной родственницы, да и сам я нуждался в заботах и попечении. Я не писал вам о своей женитьбе, потому что не считал эту перемену в образе жизни важной для себя и достойной вашего внимания».

Из биографии Д’Аламбера нам известно о его отношениях с госпожой Леспинас; таковы же приблизительно были и отношения Вольтера и госпожи де Шателе, которые приводили в такое умиление Кондорсе. Но его собственная личная жизнь, вероятно вследствие горестного события, о котором мы говорили, началась довольно поздно. Это обусловливалось, по всей вероятности, еще и тем, что Кондорсе жил исключительно в кругу своих друзей и редко посещал другое общество.

Кондорсе женился тридцати четырех лет; он в то время был уже секретарем Академии наук и председателем комитета мер и весов; его пленила красота г-жи де Груши, а потом он привязался к ней за ее умственные и нравственные качества. Свадьба Кондорсе состоялась 27 сентября 1787 года. Мишле и другие писатели утверждали, что г-жа де Груши безнадежно любила блестящего придворного вельможу и что со своей страстью она продолжала бороться и после замужества, до 1790 года, когда наконец великие достоинства ее мужа мало-помалу окончательно покорили ее сердце. Г-жа Кондорсе отличалась талантами и основательным образованием и тогда уже начала писать свои «Письма о симпатии», которые были напечатаны только в 1798 году. Молодая жена разделяла политические убеждения своего мужа и с достоинством переносила все гонения, которые обрушились на них со стороны аристократии за мнимую измену интересам этого сословия. Если под интересами разуметь привилегии, то Кондорсе восставал против них еще в самые юные лета. Многие друзья Кондорсе были сначала неприятно поражены тем, что он своим личным отношениям придал форму брака, которая в то время, как мы сказали, считалась негожей для ученого и философа. Герцогиня Ларошфуко осуждала его больше всех, но когда он представил своим друзьям свою прелестную жену, она первая шепнула на ухо Кондорсе: «Мы вас прощаем!»

Кондорсе никогда не был богат, хотя и занимал довольно видное положение; несмотря на это, он не взял за женой никакого приданого, и долго носился упорный слух, что герцог Ларошфуко, тронутый его бескорыстием, подарил ему значительную сумму денег. Впоследствии неверность этого слуха была доказана.

Дом Кондорсе считался в то время одним из самых приятных домов в Париже; он был открыт для всех людей, проникнутых умственными интересами. Г-жа Кондорсе хотя не отличалась тонким остроумием г-жи Леспинас, но была проще, искренней и глубже. Следы душевных бурь придавали ей особую прелесть. Ее богатые от природы умственные силы на глазах у всех быстро развивались под влиянием мужа. Светскими удовольствиями Кондорсе не пользовались. Муж успел убедить свою молодую жену в том, что светская жизнь – это вечное развлеченье без удовольствия, тщеславие, ничем не оправдываемое, и праздность без отдыха. Кондорсе совершенно удовлетворяла тихая, глубокая привязанность жены, может быть потому, что сам он был уже не способен к более страстному чувству.

Общество салона г-жи Кондорсе отличалось большим разнообразием. Здесь мирные энциклопедисты встречались с будущими революционерами. Робинэ приводит длинный список лиц, посещавших Кондорсе, и сознается, что трудно перечислить всех.

Лафайет встречался здесь с Мирабо, а после смерти последнего его место занял Кабанис. Изамбер называл дом Кондорсе центром всей просвещенной Европы; в нем можно было встретить и короля Дании, и послов Швеции, Англии и Америки.

Согласно духу времени, в этом салоне политические вопросы вскоре заняли первое место, и многое из того, что было напечатано впоследствии Кондорсе в виде отдельных брошюр или журнальных статей, излагалось сперва дома, перед друзьями, и подвергалось их обсуждению. Академические речи и лекции также продолжали занимать Кондорсе в то время, и в них проявлялись уже с большой ясностью идеи, высказанные потом в «Картине прогресса человеческого разума». К тому же периоду относится напечатание трактата о прекращении торговли неграми. В нем находим мы строгое опровержение всех аргументов, которые приводились в то время в пользу принудительного труда негров. Сверх того, Кондорсе стремился доказать, что сами плантаторы страдают от непроизводительности несвободного труда и дурного качества обработки земли. Кондорсе желал, чтобы освобождение негров совершилось безвозмездно. Знакомству Кондорсе с положением дел в Америке немало содействовала дружба его с американским посланником Джефферсоном, и имя Кондорсе пользовалось большой популярностью в Америке.

Но как сильно ни занимали голову Кондорсе политические вопросы, он продолжал заниматься и популяризацией научных знаний. В конце восьмидесятых годов прошлого столетия возник тот Лицей, просуществовавший до 1848 года, который в настоящее время называют колыбелью социологии, потому что в нем Огюст Конт читал свой курс положительной философии, а Кондорсе – первые лекции об истории развития астрономии и о приложении математики к общественным наукам («Discours sur l'astronomie et le calcul des probabilitеs», lu au lycc? 1787).

Мы видели, что хотя Кондорсе не мог отдаться одной чисто научной деятельности, а тем более ограничиться наукой отвлеченной, он в то же время не был практическим деятелем в узком смысле этого слова. Мы знаем, что в период, предшествовавший наступлению революции, он размышлял, разъяснял, но его всего менее можно было назвать революционером. Как оратор он никогда не имел успеха, несмотря на то, что обладал даром слова, – ему недоставало голоса, дикции, жестов. Кондорсе занимался в то время журнальной деятельностью. Сперва он сотрудничал в «Journal de Paris», a затем в основанной им самим «Библиотеке публичного деятеля». Здесь он напечатал ряд компиляций из Аристотеля, Макиавелли, Бодэна, Бэкона, Юма, Локка, Адама Смита, присоединив к трактату последнего «О богатстве народов» собственные примечания. Уже самый выбор философов показывает, какое образование считал Кондорсе необходимым для общественного деятеля. Свои статьи, относящиеся к вопросам дня, он помещал в журналах 1789 года и в бюллетенях общественного союза «Железный рот» («Bouche de fer»).

Бегство Людовика XVI в Варенн произвело на Кондорсе сильное впечатление, сопровождавшееся переворотом в его политических взглядах относительно Франции; тогда он вместе с Томасом Пэном начал издавать первую во Франции республиканскую газету: «Республика, или Защитник представительской власти». Поступки короля в то время вызвали недовольство в самых преданных ему людях, и вскоре из них составилось общество, имевшее целью мирное, бескровное водворение во Франции республики. В числе членов этого общества находим мы Ларошфуко и Кондорсе. Этот союз вскоре же распался, и решено было уничтожить все проекты и планы. Кондорсе, из желания общего блага, не мог подчиниться такому решению; он перешел в другое общество, названное Социальным. Последнее напечатало речи Кондорсе в пользу мирной республики, и это повело к разрыву Кондорсе с герцогом Ларошфуко и с другими друзьями-роялистами. Нам известно, какое значение для Кондорсе имели узы дружбы; он мог принести их в жертву только своим убеждениям. Араго называет разрыв этот неблагоразумным. С нашей же точки зрения, он является неизбежным. Кондорсе чувствовал, что настал момент действовать; он был огорчен, что не состоял членом конституционного собрания, и считал себя вправе спросить: «Неужели геометр, занимавшийся почти треть столетия политическими науками и почти первый приложивший к ним анализ, не может высказать своего мнения о вопросах, рассматриваемых в конституционном собрании?» В то время во Франции совершался переворот и зрели идеи, имевшие такое важное значение для будущего человечества, что глаза целого мира были устремлены на нее. Понятно, какие чувства волновали в то время грудь каждого француза, а тем более такого человека, жившего исключительно общественными интересами, как Кондорсе. Жажда деятельности пробудилась в нем с необыкновенной силой, но он не принадлежал ни к какой партии и все были против него, потому что все делились тогда на партии.

Для лучшей характеристики Кондорсе как политического деятеля послужит описание отношений его с известными нам деятелями революции. Начнем с Лафайета. Кондорсе был дружен с Лафайетом до тех пор, пока последний, по словам первого, не сделался игрушкой в руках интриганов. Поводом к разрыву послужила кровавая расправа на Марсовом поле, после которой Кондорсе написал Лафайету: «Двенадцать лет вас все считали защитником свободы; если же вы будете продолжать поступать так, вас будут считать врагом свободы» – и с тех пор прекратил свои сношения с ним. Марат своей пропагандой анархии и убийств выводил Кондорсе из состояния обычного равновесия; Кондорсе нападал на него горячо и резко и говорил: «Катон и Брут покраснели бы при мысли оказаться в сообществе Марата».

Об отношениях своих к Дантону Кондорсе говорил следующее: «Меня обвиняли в том, что я содействовал назначению Дантона министром юстиции. Я был убежден, что в министерстве необходим человек, располагающий народным доверием, чтобы сдерживать проявления страстей. К тому же надо было выбрать человека, характер, ум и ораторский талант которого соответствовали бы высоте его призвания. Все эти качества соединял в себе Дантон».

И Кондорсе не жалел, что содействовал возвышению Дантона, хотя ставил ему в вину, что он чересчур подчинялся народу и всегда руководился мнением толпы.

В Дантоне Кондорсе высоко ценил то, что тот не питал ненависти и страха к знаниям, талантам и добродетелям. Это была большая редкость в революционере. С жирондистами Кондорсе сходился во многом, хотя и не принадлежал к их партии, сохраняя свою полную независимость.

«Жирондисты, – говорил он, – требуют от меня, чтобы я разошелся с Дантоном, и Дантон настаивает на моем разрыве с жирондистами; я же стараюсь только о том, чтобы каждая партия поменьше занималась собственными делами и побольше думала об общем благе». К Робеспьеру Кондорсе относился холодно, но справедливо. Робеспьер же ненавидел Кондорсе как противника в политике.

Кондорсе еще в молодости останавливал внимание г-жи Леспинас совмещением в себе по видимости непримиримых контрастов. Действительно, он являлся перед нами то горячим, непреклонным и резким, то мягким, добродушным и чувствительным. Известная г-жа Ролан считала его человеком бесхарактерным и, намекая на двойственность его природы, называла ватой, пропитанной спиртом. И вероятно, многие разделяли это мнение. В сущности все сводилось к тому, что в Кондорсе не было банальных признаков сильной воли, то есть строгих бровей, огненных глаз, громового голоса и т. п., и проявление его железной воли можно было видеть только в поступках. Осуждали его также за изменчивость взглядов. Мы видели, что он сперва был монархистом, потом же, сравнительно поздно, сделался республиканцем. Между тем во всем этом и обнаруживается цельность и последовательность. Все изменения в его взглядах вытекали из одного неизменного желания добра своей родине. Он присматривался к обстоятельствам, изучал факты, и от этого взгляды его постепенно расширялись.

Так, например, одно время Кондорсе стоял за ограничение политических прав одними собственниками. В 1790 году он восставал против ценза для кандидатов в депутаты, но ничего не имел против небольшой и легкой таксы на всех, кто пожелает отправлять обязанности активного гражданина.

Через год Кондорсе счел возможным еще более расширить основы представительства, а при обсуждении закона 10 августа 1791 года он настаивает на предоставлении избирательного права всем тем, кто имеет постоянную оседлость, будь они собственники или нет. В представленном же им в 1793 году проекте конституции право на голосование признается уже за всеми. Это постепенное развитие и придает особую ценность политическим взглядам Кондорсе; они установились тем же путем, каким устанавливаются научные истины в точных науках.

В то время, когда Кондорсе наконец открылся доступ к той практической деятельности, о которой он мечтал еще в молодости, ему было уже около пятидесяти лет. Предшествующие разнообразные занятия дали ему все необходимое для политика. Он сознавал себя как нельзя лучше подготовленным к практической деятельности, но путь его в этом отношении был не широк. Его не выбрали в Генеральные штаты. Заседая вместе с Бальи в муниципалитете, он заявил себя здесь ясно выраженным мнением о необходимости выбирать министров из списка кандидатов в депутаты. Приблизительно в то же время Кондорсе мог сделаться морским министром, но он отказался и указал на математика Монжа, который вскоре и занял это место.

В 1791 году Кондорсе оставил муниципалитет; его выбрали комиссаром национального казначейства; деятельность его, таким образом, несколько расширилась. Ему принадлежала редакция адреса, поданного городом Парижем конституционному собранию, с требованием изменить закон, определявший право граждан пропорционально количеству платимых ими податей.

В конце 1791 года Кондорсе, однако, отказался от должности комиссара, желая во что бы то ни стало сделаться членом Национального собрания. Но здесь философ встретил крайне ожесточенную вражду партий, вооруженных самой черной клеветой, жертвой которой вскоре и сделался этот безупречный человек. Один памфлетист уверял, что секретарь Академии по ночам посещал двор, вел дружбу с братом короля и в то же время высказывался против двора в своих сочинениях. По тем временам это было тяжкое обвинение. К счастью, вскоре оказалось, что ночным посетителем двора был не Кондорсе, а граф Орсей, первый камергер брата короля. Несмотря на сети интриг, Кондорсе, вступив в Законодательное собрание, сделался его секретарем, а вскоре и президентом. Неловкость, застенчивость и слабость голоса лишали его, однако, возможности поражать с трибуны своих противников и выходить победителем в шумных спорах. Но он неизменно представлял собрание, когда оно имело надобность обращаться к народу, к иностранным государствам и к представителям партий. Здесь во всей полноте проявлялись убедительность речи и безграничная справедливость Кондорсе.

Деятельность Кондорсе в Законодательном собрании более отвечала его призванию. Он занимался организацией публичного образования. К этому времени относится издание его знаменитого трактата «Sur l'instruction publique» и многих проектов, содержащих подробности организации народного образования. В последней главе мы будем говорить об этом сочинении подробнее, теперь же ограничимся указанием на ту главную идею, которой оно проникнуто. В воспитании Кондорсе видел незаменимое средство установить между людьми возможное равенство и встать на путь непрерывного и беспредельного совершенствования рода человеческого. Трактат Кондорсе и его проекты отличаются большой оригинальностью и широтой взглядов. Они, как видно, составляли плод долгих размышлений.

Публичные школы, по мнению Кондорсе, должны иметь одну цель – дать возможность образования. Правительство не должно стремиться воспитать будущих граждан по собственному плану, имея в виду какие-нибудь государственные цели, как это обыкновенно было в древности. Заботу же о религиозном воспитании необходимо предоставить семье.

Глава V

Кондорсе – член Конвента. – Участие в заграничной пропаганде. – Протест против осуждения и казни короля. – Общее настроение в то время. – Отношение к нему Кондорсе. – Кондорсе – член комиссии по составлению проекта конституции. – Проект Кондорсе отвергнут. – Кондорсе объявлен вне закона.

В Париже во время революции, когда люди отдавались необузданным страстям, Кондорсе выводил их из терпения своей последовательностью и сдержанностью; якобинцам он так мозолил глаза, что они требовали удаления его из Национального собрания; но в провинции люди были не настолько еще опьянены событиями, – там, в отличие от Парижа, знали цену Кондорсе. И по настоятельному требованию нескольких департаментов он был назначен в Конвент…

«Конвент – это своего рода Гималаи», – говорит Виктор Гюго. В Конвенте толпились и сражались истинные бойцы, отошедшие теперь в область теней. В то время он представлял грандиозное зрелище. Справа Жиронда – легион мыслителей, слева Гора – группа атлетов. К людям, полным страстей, примешивались люди-мечтатели. Одни мечтали о войне, другие – о мире. Среди потоков бешеного красноречия, среди воя и грозного ропота голосов уживалось и плодотворное молчание. Лантено молчал и основывал школы первоначального обучения; Ревельер-Лепо молчал и размышлял о том, как возвести философию на степень религиозного величия. Артисты, ораторы, люди-колоссы, как Дантон, люди-младенцы, как Клотц, гладиаторы и философы – все стремились к одной цели – прогрессу.

Вот в главных чертах картина Конвента, начертанная мастерской рукой В. Гюго. К сожалению, несколько слов, сказанных им о Кондорсе, не дают последнему надлежащего места в этой картине; Кондорсе стоял за долг – это правда, но далеко не всё. Роль его в Конвенте была совсем исключительная; он не принадлежал к числу людей действия, потому что действовать в то время – значило беспощадно истреблять; но мы также не решились бы его поставить не только в ряд мечтателей-утопистов, но и в ряд мечтателей со светлой головой. Утописты – всегда плохие наблюдатели и навязывают действительности свои золотые сны. Кондорсе же отличался большой объективностью и знал жизнь. В то время как другие шли к своей цели, не стесняясь средствами, он взвешивал их поступки и предостерегал от многих последствий, гибельных для чести и свободы французского народа. Кондорсе представлял собой и ум, и совесть Конвента.

В тот промежуток времени, когда Кондорсе состоял членом Конвента, в деятельности этого последнего важнейшими были следующие пункты: влияние Франции на правительства других европейских держав, процесс и осуждение Людовика XVI и составление проекта новой конституции. Для того чтобы дать понятие о действиях Кондорсе как члена Конвента, необходимо охарактеризовать его участие во внешней политике. Замечательно, что мирный Кондорсе в то время постоянно подавал голос за войну и старался всеми силами содействовать успехам французского оружия. Такое поведение философа осталось бы для нас непонятным, если бы Кондорсе тогда же не дал нам объяснения этого явления. Но мы знаем, что он обращался от имени Французской Республики ко всем свободным людям мира, посылал совет испанцам, адрес голландцам, немцам, писал письмо другу в Швейцарию. Одним словом, он хотел братски поделиться со всеми народами тем, к чему пришла Франция. Он желал, чтобы Франция завоевала мир и сделалась защитницей всех угнетенных. Такой энтузиазм обычен для той эпохи; в настоящее время многих удивит своей наивностью мысль Кондорсе о возможности союза республик, состоящих из народов, совершенно к нему не подготовленных. За этот энтузиазм Кондорсе и прослыл главным образом мечтателем. Но в сущности Кондорсе утверждал следующее: «Так как истина, разум, справедливость, права людей, интересы собственности, свободы и безопасности всюду одни и те же, то нет препятствий к тому, чтобы отдельные государства имели общие всем законы – гражданские, уголовные, торговые и так далее. Хороший закон хорош для всех, как правильный вывод для всех обязателен». Такое мнение как будто противоречит бесспорной истине, что государственное устройство народов должно соответствовать их истории. Но ближайшее знакомство с сочинениями Кондорсе, а главное, с его перепиской выставляет это дело совсем в ином свете. Под общими законами Кондорсе разумел вообще законы, обеспечивающие естественные права человека. Философ, признавший только в последние годы жизни возможность республиканского образа правления для Франции, конечно, не мог считать республику удобной и осуществимой для всякого другого государства. Самым ревностным сотрудником Кондорсе по распространению за границей идей братства и равенства был Анахарсис Клотц, – их объединяло одно стремление, но Клотц доходил до крайностей, что приписывалось и Кондорсе; поэтому последний и прослыл мечтателем наравне с первым.

В качестве члена Конвента Кондорсе принадлежал к числу судей Людовика XVI. Нам очень важно выяснить, как он вел себя в этом деле. Как истинный философ он начал с того, что предложил Конвенту ряд вопросов, которые непременно должны были представиться всякому просвещенному уму, не омраченному страстью. Можно ли судить короля? Его неприкосновенность не была ли безусловной по смыслу конституций? Возможна ли свобода в том государстве, в котором положительный закон не принимается за основание суда? Не противно ли основам нравственности преследовать поступки, которые ни в каком законе не названы преступлением? Могут ли справедливо судить монарха низвергшие его подданные? Если бы Людовик XVI не был уверен в своей неприкосновенности, то неужели он принял бы корону?

Само собой разумеется, что эти вопросы, поставленные Кондорсе, были не в духе времени и пришлись не по вкусу другим членам Конвента. На него посыпались обвинения не в одной слабости характера, но и в приверженности монархическому образу правления. Между тем Кондорсе упорно стоял на своем, утверждая, что король не ответствен за поступки, согласные с предоставленной ему властью, и поэтому считал не только наказание, но и самый суд над королем незаконными. Конвент соединял в себе власть законодательную, обвинительную и судебную. Такое соединение строгий ум Кондорсе считал противоречащим всем непреложным понятиям о праве. К тому же король был обвинен и осужден на смертную казнь прежде суда. Благородное сердце Кондорсе возмущалось такой несправедливостью. Он сильно восставал также вообще против смертной казни и в это смутное и кровавое время не боялся говорить перед собранием разъяренных людей: «Смертную казнь я считаю несправедливой…»

Уничтожение смертной казни есть одно из могущественных средств воспитания рода человеческого и смягчения его нравов… Кондорсе допускал наказания только с исправительной целью, приводящие преступника к раскаянию.

Голос Кондорсе, разумеется, был голосом вопиющего в пустыне. Конвент не выслушал как следует его доводов и произнес королю смертный приговор. Человеческие страсти, играющие всегда такую большую роль в жизни, в то время достигли высших пределов. Присутствовавшие в день произнесения приговора над королем в Конвенте рассказывали, что один из депутатов приказал принести себя больного в собрание и, умирая, подал голос за жизнь короля; другой после 36-часового заседания упал на скамью и заснул; когда пришла его очередь подавать голос, его разбудили; он, полуоткрыв глаза, сказал: «Смерть!» – и опять заснул.

Араго не прощает Кондорсе его пребывания в Конвенте после произнесения смертного приговора королю. Но философ мог бы оставить Конвент исключительно под влиянием горячего негодования; последнему же трудно было возникнуть, потому что Кондорсе хорошо понимал невменяемость большинства членов Конвента. Кондорсе считал себя не вправе оставлять Конвент, пока обстоятельства позволяли ему приносить пользу, сколько-нибудь сдерживая дикие страсти. Конвент же при своей изумительной и до крайности многосторонней деятельности несомненно заботился также о лучшей политической организации Франции. Он поручил комиссии, состоявшей из девяти членов, составить программу новой конституции. В числе этих членов был Кондорсе. Проект заключал в себе все меры для обеспечения справедливости и свободы и был представлен Конвенту 15 февраля 1793 года; он состоял из тридцати глав, разделенных на множество параграфов. Одно введение, объяснявшее основание проекта, занимало 115 страниц и целиком принадлежало перу Кондорсе. Этот глубокий и серьезный труд надлежало рассмотреть в самом непродолжительном времени. Кондорсе и сдержанно, и нетерпеливо ожидал этого решительного момента. Он с грустью видел, что в заседаниях все время уходило на бесполезные споры, в которых проявлялись мелкие личные интересы и дух партий. Наконец, видя, что дорогое время уходит, Кондорсе потребовал рассмотрения проекта. В Париже требование это было встречено недружелюбно; проект, представленный Кондорсе, не возбуждал интереса, потому что его трезвые и беспристрастные взгляды в то время были как нельзя более некстати в Париже; но в департаментах обнародования его ждали с большим нетерпением; шаткость временного государственного устройства приводила народ в отчаяние. Конвент отверг план конституции, представленный комиссией, и поспешил успокоить народ, дав ему конституцию, наскоро составленную Геро де Сошелем. Легкомысленные жители Парижа встретили это событие восторгом и пушечными выстрелами. Сиес же метко назвал эту конституцию– неудачным оглавлением пустой книги; но осторожный аббат говорил это потихоньку, между своими; то же самое Кондорсе высказал публично, и это не прошло для него даром. Изменила ли ему на этот раз его обычная сдержанность, или он был убежден, что настал час для смелого, решительного шага?

Мы склоняемся в пользу последнего предположения. Кондорсе напечатал послание к народу и советовал ему не принимать новой конституции. Он откровенно и ясно излагал ее многочисленные недостатки и указывал на их вредные серьезные последствия.

«Неприкосновенность представителей народа, – писал он, – нарушена арестом 27 жирондистов. Это стесняет свободу прений. Инквизиционная цензура, разграбление типографий и закрытие частных школ должны считаться нелепыми препятствиями для выражения общественного мнения. Новая конституция молчит о вознаграждении депутатов; это значит, что все они должны быть богаты или же принуждены будут наживать деньги косвенным путем. Избирательные коллегии раздроблены и доступны для интриг посредственности. Недоверие к общим народным собраниям искажает характер народа и игнорирует его здравый смысл. Исполнительная власть, составленная из 24 членов, будет источником беспорядков и совершенного застоя в делах. Конституция ничего не спасет, если она не охраняет прав и спокойствия граждан. В новой конституции много постановлений, клонящихся к федерализму, к разрыву государственного единства. Предполагаемые же реформы принадлежат к области фантазий… Вам, французы, судить, какой из двух проектов более охраняет неприкосновенность политических прав сограждан и обеспечивает их естественные права». За этим следует подробное сравнение обоих проектов, и Кондорсе обращается к согражданам с просьбой взвесить, который из проектов более гарантирует их в будущем от козней партий и интриг. В этих предостережениях Кондорсе обнаруживает большую предусмотрительность и знание жизни, которые никогда не бывают свойственны мечтателю. Например, говоря о роли исполнительного совета в проекте Геро де Сошеля, он утверждает, что такой исполнительный совет легко заменить властью одного лица. Последующее как нельзя лучше подтвердило его предположение.

Мы знаем, что Конвент был уже сильно раздражен против Кондорсе за его огненные речи во время процесса над Людовиком XVI. Когда же Шабо 8 июля 1793 года донес Конвенту о воззвании философа к народу, Конвент решил тотчас же без всякого следствия и дальнейших рассуждений арестовать Кондорсе и подвергнуть его суду.

Ко всему этому, разумеется, присоединили множество мнимых обвинений; сперва Кондорсе причисляли к партии жирондистов, потом совершенно несправедливо связывали его имя с именем Бриссо. Но Кондорсе, по своей сильно выраженной индивидуальности, никогда не мог сделаться человеком партии; прирожденное же благородство не позволяло ему быть заговорщиком. Он подавал иногда голос вместе с жирондистами, если сходился с ними в убеждениях. Так как против Кондорсе не могло существовать никаких действительных веских обвинений, то решили осудить его заочно; имя его внесли в список эмигрантов, лишенных покровительства законов, и конфисковали все его имущество.

Кондорсе, конечно, знал, что его ожидает после обнародования послания о новой конституции. Он как нельзя лучше замечал признаки приближавшейся бури и грозы. Друзья его, Кабанис и Вик д'Азир, искали для него надежное убежище.

Достойно внимания, что Кондорсе обвиняли в заговоре против единства и нераздельности Французской республики, против свободы и безопасности нации – одним словом, против всего, за что он всегда готов был отдать жизнь.

Глава VI

Последние годы жизни Кондорсе. – Личность г-жи Вернэ и жизнь Кондорсе в ее доме. – Заботы о жене и дочери. – Апология политической деятельности. – Стихотворение, посвященное жене. – Сочинение Кондорсе «Картина прогресса человеческого разума» и его завещание. – Кондорсе оставляет дом Вернэ. – Арест и смерть.

Когда для Кондорсе явилась необходимость скрыться, друзья Кабаниса, доктора Бойе и Пинель, нашли для него приют у вдовы скульптора Вернэ. Это была необыкновенно добрая женщина; она, как мы увидим, оказала такие важные услуги Кондорсе, что заслуживает памяти потомства. Нам придется сказать о ней несколько слов. В достоверности рассказа, который мы намереваемся передать, нельзя сомневаться. Дочь Кондорсе, г-жа Оконорэ, слышала его от своей матери. Г-жа Вернэ родилась в Провансе; она отличалась горячим сердцем, живым воображением, благородным и открытым характером и готова была помочь человеку, к какой бы политической партии он ни принадлежал. С ней можно было говорить прямо. Так и поступили в данном случае друзья Кабаниса. – Сударыня, – сказали они г-же Вернэ, – мы хотим спасти осужденного. – Что он – честный человек? – Да. – Так пусть придет ко мне. – Хотите знать его имя? – После; а теперь не теряйте времени: пока мы здесь говорим, ведь его могут схватить.

В тот же день вечером Кондорсе, не колеблясь ни минуты, вверил свою жизнь женщине, о существовании которой не знал до того времени. Для характеристики г-жи Вернэ приведем следующий случай. Еще до услуги, оказанной Кондорсе, ей удалось дать убежище одному из гонимых. Имя первого своего жильца она никогда никому не хотела открыть, не исключая и семейства Кондорсе. В 1830 году, через тридцать семь лет, на вопрос дочери Кондорсе, кто был этот несчастный, г-жа Вернэ отвечала неопределенно: «Осужденный был враг революции; в нем не было душевной твердости; его пугал всякий шум на улице; после 9 термидора он оставил мой дом, и с того времени я больше его не видала; как же вы хотите, чтобы я вспомнила его имя?» Последние слова она произнесла с загадочной улыбкой и с такой грустью, по которым можно было судить, что как имя осужденного, так и его судьба глубоко врезались в ее память.

Поселившись у г-жи Вернэ, Кондорсе на время спас свою жизнь, но лишился возможности служить своей родине и быть опорой своей семье; у него были отняты все средства к жизни. Сам он в то время не имел надобности в деньгах, потому что г-жа Вернэ доставляла ему все необходимое; бескорыстие этой женщины доходило до того, что она не хотела принять никакого вознаграждения от семейства Кондорсе даже в то время, когда оно сделалось богатым и жило в полном довольстве. Но в те грустные дни Кондорсе сильно беспокоила участь жены и маленькой дочери. Он знал, что тогда каждая чистая, благородная женщина считала своей обязанностью удалиться из Парижа, жене же осужденного было опасно оставаться в этом городе. Он был уверен, что г-жи Кондорсе нет в Париже; но чем же она жила, когда у нее все было отнято? Она осталась с маленькой дочерью, с больной сестрой и старой гувернанткой. Он считал такой беззащитной и беспомощной эту избалованную светскую женщину, аристократку, привыкшую к услугам и поклонению. Но природная энергия и обстоятельства выручили госпожу Кондорсе. В трудные минуты она проявила способность к труду и величие души. Во время террора каждый мог опасаться за жизнь своих близких и друзей, и желание обладать портретами дорогих людей принимало размеры настоящей страсти. Г-же Кондорсе пришла счастливая мысль воспользоваться своим талантом к живописи. Сначала она сделала несколько замечательных портретов просто из любезности, но они вышли так удачны, что ее завалили работой. Вскоре ей пришлось писать портреты в тюрьмах, в убежищах несчастных и в блестящих салонах, владельцы которых подвергались опасности наравне со всеми другими гражданами. В Отейле г-жа Кондорсе списывала портреты даже с революционных солдат и удивляла их своим искусством. Эта работа давала ей и ее семье некоторое время возможность существовать безбедно, несмотря на страшную дороговизну. Узнав о местопребывании своего мужа, она ежедневно вместе с торговками приходила в Париж и тайком посещала его в доме Вернэ. Вскоре она завела лавочку с бельем и барыши от торговли употребляла на содержание старых служащих своего мужа, между которыми находился и прежний его секретарь Кардо.