Дневник русской женщины

Народ Божий любите, не отдавайте стада отбивать пришельцам, ибо если заснете в лени и брезгливой гордости вашей, и пуще в корыстолюбии, то придут со всех стран и отобьют у вас стадо ваше. Толкуйте Евангелие народу неустанно… Не лихоимствуйте. Сребра и злата не любите, не держите… Веруйте и знамя держите. Высоко возносите его».

2 июня

На днях была в концерте. Играли прелюдию Мендельсона… Мне показалось, что все волны, южные и северные, слились на собрание. Сначала заговорили северные волны, упрекая южных, а затем южные стали возражать северным. Дело дошло до спора: северные волны говорили о прелестях вечных снегов и льдов, а южные пели о красоте ночи, о солнце и звездах, отражающихся в морской воде. Наконец приплыли тихие волны рек в Средиземное море и рассказали им о жизни людей. Волны помирились, услыхав о раздорах и жестокостях людей, и, соединясь вместе, запели гимн Богу. Вот что, как показалось, говорила мне игра г. Б.

19 июня

С гувернанткой втроем отправились на бульвар. В саду играла музыка, в павильоне, однако, никто не танцевал. Несколько мамаш, два-три папаши сидели там, детей было не особенно много. Первая пошла танцевать П., за ней вся мелюзга зашевелилась и запрыгала. Следующая за вальсом полька была прелестна: все ребятки захотели попрыгать, явились несколько маленьких мундирчиков, которые говорили тоненькими голосками, – они оживили детей. Вскоре случился казус. Вдруг подходит к Наде учитель танцев и говорит: «Отчего вы не танцуете?» Надя что-то пробормотала. Он подвел ей своего сына-гимназиста и что-то проговорил. Вдруг я услышала: «Я вашей мамаше скажу, что я вам представлял своего сына и вы отказались. Ведь вы умеете, отчего же не танцуете?» – «Нет», – отвечала Надя чуть слышно, вся пунцовая. Немного спустя подходит сын учителя к Вале. Та тоже отвечает отказом. «Хороши мои сестрицы», – шепнула я гувернантке, радуясь от души, что меня не видно и кавалер не может ко мне подойти. – «Буки!» – шепнула мне Александра Николаевна. Детский вечер кончился в 9 часов. Ал. Ник. была какая-то сумрачная. Господи, думала я, вот, видно, она теперь думает, как от нас отделаться! Ей нужно к брату-студенту, который сидел в саду, она бросила бы нас, она в уме бранит нас. Наконец я не выдержала: мысль, что Ал. Ник. хочет отделаться от нас поскорей, перешла уже в полную уверенность. Я предложила идти домой… Мама очень огорчилась, узнавши, что Надя отказала сыну учителя танцев.

25 июня

Ура! Едем в понедельник в Нерехту! Наконец-то! Даже не верится, – правда ли это, что мы уже второй год живем в Ярославле? Мы уехали из Нерехты 23 февраля 87 года, на второй неделе Великого поста, в понедельник, и 16 месяцев уже не видали ее. Господи, вот так счастье! Мама всячески старается охладить нашу радость, рассказывая о холодных приемах родственников, о неудобствах жизни в гостях (тогда как мы едем домой), – но все старания окажутся тщетными: я всегда буду радоваться, если поедем в Нерехту, буду рада всякой новости о ней, буду всегда любить ее. Это маме известно, а между тем она чуть не плачет при мысли о том, что ее милые детки (не я в том числе, конечно) оставляют ее на целую неделю одну. Самая лучшая радость не обойдется у нас без дрязг. Ну, да что! Стоит ли писать пустяки? Одно слово: едем в Нерехту.

14 июля

Сегодня мы познакомились с Сергеем Николаевичем, братом Ал. Ник., и гуляли с ним в роще. Он мне очень нравится: человек очень умный и оригинальный, это я заметила и в Ал. Ник. Сергей Ник. был в партикулярном платье, чему я была очень рада, так как, хотя мне смешно и стыдно в этом сознаться, – я его боюсь в студенческом мундире. Право, во мне есть дикарь, и самый упрямый: чтобы познакомиться с С. Н., мне нужно было собрать все присутствие духа, к тому же он оказался до того утонченно-вежлив, что я чуть было совсем не потерялась. Он все время говорил с мамой, а я все слушала, слушала. Ал. Ник. даже заметила: «Как вы внимательно слушаете, Лиза!»

Дело подруги Маргариты уладилось: она была у губернаторши и ей рассказала все обстоятельства. Губернаторша обещала похлопотать за нее, чтобы ей позволили держать экзамен в наш класс. Она теперь готовится, просила меня прийти к ней. Я была так рада…

На днях Ал. Ник. объявила, что скоро приведет не только Ку-вых, но и своего «братишку Шурку». Я чуть не задушила Ал. Ник. Скорей бы! Я очень плохо все записала, боюсь, чтобы мама не увидела. Однако пора спать: ведь уже 12 часов!

21 июля

Ух! Как испугалась сегодня: часа в 4 приходит мужик и говорит: утонул в Волге мужик в пьяном виде, бывший дворник; по приметам оказывается Александриным мужем. Саша побежала узнать, на месте ли ее муж или нет, так как за верность известия мужик не ручался. Пришла домой. Слава богу, муж на месте, жив и невредим оказался…

На танцы пошли сегодня все вместе. Александра Николаевна восхищается мной, постоянно говорит маме: «Как мило Лиза танцует, как она грациозна», – а та не верит: ведь это просто нелепость, – Лиза, неуклюжая, быстрая, резкая во всех движениях, и вдруг… грация?! Да еще где – в танцах?! Мне самой смешно; ведь, кажется, во мне нет ничего хорошего, красивого, грациозного, уж, видно, я такая родилась. Ал. Ник. после танцев меня спросила: «Ну, Лиза, ведь можно увлечься танцами? как вы теперь думаете?» Я колебалась с ответом: еще никогда не увлекалась ими, но «нет» не шло с языка. – «Посмотрю я на вас, как на аллегри[11] будете танцевать». – «Да разве я буду, – сказала я удивленно, – ведь у меня знакомых нет…» – «Будут, я вам представлю гимназистов и студентов», – решительно ответила она. «Вот те на! – подумала я, – до сих пор я не имела ни малейшего желания познакомиться с кем-нибудь из них, даже со страхом об этом думала, а тут… ну, да аллегри еще не скоро будет».

Приехала бабушка; я так обрадовалась, будто бы сама в Нерехту уехала. Привезла огромную корзину смородины, для варки и для еды.

24 июля

На уроке танцев было очень весело: учитель сказал, что сестрам нужно быть немножко поживее, а про меня сказал, что ничего. Еще в прошлый урок он предложил нам съездить с ним в рощу или за Волгу погулять. Ал. Ник. за нас отвечала: «очень рады, с большим удовольствием», а когда мы вышли на улицу, то решительно сказала: «не к чему заводить подобное знакомство». Мы промолчали. Но вот в субботу он опять повторил свое предложение. – «Во вторник бы, папа», – тихо сказала Жуня. Александра Николаевна немного замялась, но что-то ответила. Пришли домой и сказали об этом маме. – «Гм! этакое знакомство заводить!» – был презрительный ответ. Мне сделалось жаль Ф. Ф.: неужели отказаться от его приглашения только потому, что он учитель танцев? Мне к тому же очень нравится Жуня: славное у нее лицо – строгое, я такие очень люблю у девочек. Почему Ал. Ник. находит знакомство лишним? Все они такие хорошие, любезные, милые, Жуня дельная девочка. Мне стыдно за нас… Была у Маргариты, так как еще накануне получила от нее письмо с просьбой принести словесность. Я просидела у нее два часа, просила еще прийти. Какая милая, добрая и простая! Теперь вся ее жизнь как на ладони перед мною…

31 июля

Бедная Маргарита! Она начинает сомневаться, позволят ли ей учителя держать экзамен? А если нет – она пропала. Мы с ней думали, думали, как уладить дело. Но куда ни кинь – все клин. Она рассказала мне свою историю. Она незаконнорожденная дочь дворянки, бывшей классной дамы; та привезла ее шести дней «к крестной» – так Маргарита называет свою приемную мать, обещалась платить деньги; поплатила 4–5 месяцев и исчезла. Ни писем, ни денег на воспитание. Так и осталась Маргарита у бедных мещанок. Отдали они ее в Сиротский дом на казенное содержание, думали, поддержка потом будет, и вот – выключают! Куда ей идти со свидетельством 4-го класса и 20 рублями в кармане (это ей выдаст казна)? Мы думали… думали… Я предложила ей поступить хоть в горничные (как это ни глупо с первого взгляда). «Ой, что это? А крестная-то? Она ведь меня так любит, так любит; ведь она этого не допустит!» – «Вот тебе на! Я думала, что она тебя не любит, ты ведь ей в тягость?!» – вскричала я. «В том-то и дело, что любит; если бы она отказалась от меня, бросила бы на произвол судьбы – лучше бы было, а то ведь жаль», – был ответ. Я рассердилась: ничем-то я не могу ей помочь, экая я дура! Кстати, ей приснился сон: крестная сказала ей: «18 августа почки распустятся, тогда ты и жить не захочешь». Странное предсказание! Вдруг оно сбудется! Господи, помоги ей…

Завтра уже первое августа! Ох, ученье, ученье, ученье! Снова старая песня на новый лад!

4 августа

Захворала мама; был доктор, сказал, что скоро ее нездоровье пройдет. С мамой нет у нас столкновений, а из разговоров только сегодня я поняла, сколько она вынесла. Кажется, маму воспитывали просто, не была она никогда в детстве энергичной, росла тихо, выезжала девицей – всё, как все делают, делали и будут делать, – где бы ей набраться таких знаний, практичности, энергии? А между тем мама, хотя и была нервна, не крепка здоровьем, столько вытерпела, с такой энергией вела свои дела, защищала свои и наши интересы, что я от удивления не могла слова вымолвить, пока мама мне все рассказывала. Она говорит, что когда выходила замуж, надеялась только на себя, а не на папу, потому что у него состояние было вовсе не велико… И странно: бабушка и все наши родные – все знают, что сделала мама для нас, знают, что ей пришлось вытерпеть, и говорят об этом как о самой обыкновенной вещи. Что, если бы это пришлось сделать другим? – тогда толковали бы, хвалили бы, превозносили бы чуть не до небес. А наша мама сделала все, преждевременно потеряла здоровье, расстроила нервы, – и родные посмотрели на это так, как будто бы это и должно быть. «Свои не оценили, так чужие оценят и поймут, что мне это стоило», – сказала мама, и слезы показались на глазах ее. «Полно, мама, плакать», – ответила я по своему обыкновению несколько насмешливо; но если бы знала мама, что в эту минуту происходило во мне! Мне вдруг захотелось упасть к ногам ее и безумно молиться на нее целую вечность за то, что она сделала для нас, простить ей все, все, глядеть на нее и никому, никому не отдавать… чтобы она была вся моя, вся! Кажется, была бы моя воля, я взяла бы с собой одну маму, куда-нибудь унесла ее и молилась бы, молилась бы на нее и за нее без конца!..

22 августа

Пришла из гимназии точно бешеная. Действительно, как не разозлиться: от 9 до 10 урок, от 10 до 2 нет уроков, а от 2 до 3 и 3 до 4 опять уроки! Есть ли что-нибудь хуже, глупее, неблагоразумнее такого расписания? Ученица приходит в 9 часов, сидит в гимназии до 4 (7 часов!), и что же? Оказывается, что из 7 часов один полагается на обед живущим (приходящие в это время завтракают), другой – на отдых после обеда. Остается 5 часов, из них 2 ничем не заняты. Отчего? – вот вопрос, на который начальство не дает прямого ответа. Приходящие должны сидеть и ничего не делать (если дела нет), у живущих же дело всегда найдется. Просто бесчеловечно со стороны начальства так обращаться с приходящими. Пусть начинают уроки в 9 часов до 12, затем 11/2-часовой перерыв для обеда и отдыха, затем еще урок до половины 3-го, и довольно. Вот какое расписание нужно бы применить к делу. Тогда сидеть в гимназии меньше, и уроков больше, и раньше отпустят домой.

На днях в гимназии был акт, Валя получила вторую награду. Мама торжествовала. Давно ведь ее никто-никто не радовал успехами: вот уже два года. Мне хотелось бы перейти с наградой для того только, чтобы мама порадовалась. Да ведь не перейти! Где нам, грешным, за наградой тянуться! А хотелось бы получить!

1 сентября

Ученье, ученье, до бесконечности: с 9 до 8 учись, учись, учись и учись! Вот препровождение времени. Нечего сказать, хорошо! Даже некогда дневник вести… Александра Николаевна сумрачная такая; поневоле досадно будет: учит, учит сестер, набивает им старательно голову и пропорциями, и склонениями славянскими, а на другой день – 2 из русского за то, что Надя не знала того самого склонения, которое отлично накануне ответила. Ведь вот странно: дома знаешь урок, как «Отче наш», в гимназии спросят – точно язык отнялся, все перепутается в голове: и подсказанное, и объясненное, и изученное – и поминай как звали! Эх, несчастное это ученье, право, несчастное.

Вот сейчас в газете читала о переутомлении учащихся. Это хорошо писать, что слишком много учиться вредно, – а на деле-то ничего ведь не изменено. Пишут: экзамены вредны для здоровья, бесполезны в отношении к знаниям, учиться нужно меньше, дома готовить уроков меньше, – одним словом, пишут много, так много, что, напечатай все заметки об учении на отдельных листах, можно бы двадцать завтраков завернуть. А толку из этого мало. Вот кабы кто напечатал заметку о баллах, – это дело. Что баллы? Знаешь – значок 5, не знаешь – значок 2 или 1. Вот чем меряются наши знания; подумаешь – до чего глупо все это. А ведь двойка большое значение имеет: за нее оставляют на час, приятно ли сидеть, не евши до 5 часов? Я, грешный человек, сама это испытала: оставили, и, боже мой, до чего есть хотелось! Из-за одного этого будешь без двоек стараться учиться.

6 сентября

Что за сонное царство! Будни – гимназия, потом обед, чай, уроки и ужин. Праздник – ровно никто ничего не делает. И хоть бы сестры чем-нибудь дельным занялись, – все глупости; они хоть вместе, а я все одна.

9 сентября

Ученье в начале; учителя не пропустили еще ни одного урока; двоек еще мало, баллы получают покуда порядочные; классные дамы еще не обозлились на всех и на вся, как это бывает в конце года и в середине. Теперь – самое приятное время. Покуда еще не много выучено, ничто не успело перепутаться в голове, пройденного не успели забыть. Теперь очень легко получать пятерки, но учителя такие странные: когда знаешь – ничего не спросят; как что забудешь, глядь-ка – на тебя уж смотрит и урок спрашивает. Собственно говоря, теперь это не настоящее ученье, не та, как говорится, «спешная работа», которая подойдет в конце года. Тогда учителя спешат скорей повторить курсы для экзаменов, усиленно вбивают в голову ученице хронологию, теоремы, словесность, диктовки, аксиомы, задачи, вычисления, переводы, правила, стихи, историю, физику, стилистику, драму, русскую и французскую поэзию, периоды, метафоры, метонимии – одним словом, решительно все, что могут вместить человеческие головы девочек, еще не развитых как следует. Покуда учителя все это вбивают в голову крепкими молотками в виде двоек и единиц, ученицы сидят, разиня рот и чуть не задыхаясь от усилий вместить в свою небольшую голову всю эту кашу, весь этот научный экстракт, набранный из всевозможных учебников и сваренный нашими учителями в их кабинетах. Немудрено, что многие проваливаются. Однако, что же это я расписалась так об ученьи, ведь 12-й час. Спать пора.

20 сентября

Какое счастье! Веньку выбрали в присяжные, он сегодня не был. Хорошее учреждение это, брать присяжных. Отчего это только мужчин берут? Вот кабы Наташку да Шкалика нашего куда-нибудь, хоть в присяжные поверенные, спровадить. Никто не возьмет? Я сегодня написала сочинение, и теперь ничего в голову не идет…

30 сентября

Вот весь месяц – и я писала дневник только пять раз. Все некогда; покуда не пишешь дневника – столько мыслей в голову придет, а как сядешь писать – ровно ничего нет. Вчера я совершенно успокоилась насчет рисования. Дело в том, что учитель не выбрал меня рисовать, тогда как некоторые, рисующие хуже меня, выбраны. Я была этим очень обижена, но все молчала; наконец, вчера смотрю, С-ская рисует! Это было свыше моих сил. Такая несправедливость! Я едва удержалась назвать учителя в глаза… и ушла в учительскую в самом возмущенном состоянии духа. Вдруг отворяется дверь из прихожей, меня позвали рисовать. Теперь, по крайней мере, не стыдно перед другими, да и сердце спокойнее.

11 октябряЧто за жизнь! Ей-ей нет ладу.Нет в избе покою;Споры, брань, одну досадуТерпим мы с женою.

Эти давнишние стихи можно с небольшими изменениями вполне применить к нам, т. е., по крайней мере, ко мне. И правда: в доме нет ладу, ссоры, брань, нотации… просто с ума сойти можно! И все это на меня, несчастную, сыплется беспрестанно, так что я даже не успеваю и вопроса себе задать: за что? почему? Всегда-то я во всем виновата, решительно во всем! Не понимаю, как это все выходит, что одна я причина всех зол и бедствий нашего дома? Нет ничего фальшивее, хуже моего теперешнего положения как в гимназии, так и дома. Но там, по крайней мере, хоть все знакомые лица, здесь же… право, точно между посторонними нахожусь. Я, правда, бываю иногда очень виновата перед мамой, бранюсь, когда очень рассержусь, детей наказываю тоже, когда шалят, – но неужели все это такие ужасные вещи, что меня не переставая пилят за все это? Единственная моя отрада (если можно так выразиться) – книги; я читаю и забываю хоть часа на два всю ту цепь споров, ссор, выговоров, наказаний и т. д., которая опутала наш дом и никому из нее не позволяет выйти.

В дневник я «изливать свои чувства и мысли» не слишком-то себе позволяю: мама может увидеть, и к чему беспрестанно писать одно и то же? Только сегодня не удержусь, напишу все (но я не жалуюсь, боже меня сохрани от этого!), ведь не стерпишь, наконец. – Сегодня Ал. Ник. вдруг у меня взяла книги на неделю! Читать и то нельзя! Целую неделю без книг! Как вспомнишь (стыдно даже писать!), так и хочется разреветься как пятилетнему ребенку, вырвать у нее книги и убежать скорей куда-нибудь.

Господи, Боже мой, милый! Хоть бы Ты прибрал меня поскорее! Ну что за жизнь эта, опротивела она до того, что я не знаю, куда деться! Бог законом Своим запретил убивать себя; кабы не грех – сейчас бы в воду или под рельсы. Никого, ничего мне не жаль, хоть бы умереть поскорее! Тогда в доме тише станет, нотаций мама не будет читать и нерв себе расстраивать, сестры не будут браниться, в доме было бы не житье, а рай. По мне отслужили бы панихиды, мне было бы очень весело[12], я увидела бы папу, Бога бы увидела, ангелов, святых… Папу целовала бы так, как при последних днях его жизни, были бы мы вместе. Вообще, если бы я умерла – хорошо бы было! Говорят, что те, кто боится смерти, – умирают, а те, кто не боится, – живут долго; я вот не боюсь смерти (по-моему, очень глупо бояться того, что рано или поздно совершилось бы), да и умереть хочу, а смерть не приходит. Господи, Господи! Умереть поскорее!

25 октября

В эти дни у меня мама захворала, и у меня неприятность, хотя самая ничтожная: в прошлый четверг я чернила в зале пролила, и меня наказали: стоять на час у колонны, да еще и чернильницу мою дорожную Дюсет противная взяла себе. Еще происшествие: в прошлый понедельник, 17-го числа, в 12 часов утра, произошло крушение царского поезда на Курско-Харьково-Азовской железной дороге. 18 человек убито, но все царское семейство осталось живо и невредимо. У нас был отслужен по этому случаю благодарственный молебен. Читая в газетах о крушении, невольно можно воскликнуть: дивны дела Твои, Господи! Множество людей ранено, убито, а Государь и все семейство целы и невредимы. Кто осмелится сказать теперь, что Бога нет?

31 октября

По вечерам ежедневно читаю. После романа «Кудесник» кончаю «Рославлева». Вот странно: когда я собираюсь писать дневник, думаю, что напишу очень много; на самом деле, как только сяду писать, так все из головы и улетучится. Отчасти это и хорошо: если бы я действительно все, что думаю, записала, то давно бы и тетрадка вышла, и многословие было бы ужасное.

Еще раз повторю стихи: «Что за жизнь! Ей-ей нет ладу, нет в дому покоя; ссоры, брань…» Прекрасные стихи! В них, как в зеркале, отражается наша домашняя жизнь; а причиной всего этого опять-таки я, пренесносное создание, глупое, бессердечное, бессовестное! Такие создания не люди, а звери, и меня действительно дома теперь зовут зверем, сумасшедшей etc., etc. Все это ясно как доказанная теорема, и из такого предложения, конечно, следует такой вывод: «на что же живет такой зверь, не только не нужный никому, а положительно вредный! Чтобы он никому не мешал, нужно его убить; а так как мы народ все же цивилизованный, то на подобное деяние никто не решится, и этому несчастному зверю приходится сидеть и ждать смерти, когда она придет». – Это математически верно, вывод положительно можно счесть шедевром удачнейших ответов. Да не думает тот, если кому попадется в руки сия страничка, что я пишу все это так, от нечего делать; нет, я пишу все хладнокровно, обдуманно, внутри меня ни одна черточка не пошевельнулась во время писания, я ведь отчасти и не человек. В прошлый раз я в лирику ударилась, а теперь пробую все это хладнокровно себе доказать, все рассчитала, так что все уже понятно. Ну, как теперь мне себя не похвалить, как не сказать: «умница, Лиза»?! Ведь я хоть и плохо математику знаю, однако в случае нужды лучше всякого учителя применить ее к делу сумею.

4 ноября

Сегодня нет ученья по случаю чудесного избавления от смерти Царя и его семейства. Была обедня, читали манифест, служили молебен и пели «Боже, Царя храни» в зале.

Читаю теперь Писарева. Говорят, будто его сочинения запрещены; я не знаю, но струсила порядком, когда пришлось проходить с книгой мимо классной дамы. Все, что я читаю в нем (5-ю часть), мне очень, очень нравится, хотя я и не везде с ним согласна. Причина, что его книга мне нравится, – весьма простая: Писарев пишет об образовании в университетах, гимназиях и т. п. Хотя издана эта книга в 66-м году, следовательно, всего 22 года тому назад, но в ней почти все о гимназиях можно применить к нашим. Для образца приведу такой отрывок, характеризующий преподавание у нас в гимназии русской литературы. «За теорией словесности следует история русской литературы. Эта история, как и все другие, представляет список имен, которые навсегда останутся для ученика лишними, ровно ничего собой не означающими. Жил-был Нестор, написал летопись; жил-был Кирилл Туровский, написал проповедей много; жил-был Даниил Заточник, написал „Слово Даниила Заточника“; жил-был Серапион, жил-был, жил-был, и все они жили-были, и все что-нибудь написали, и всех их очень много, и до всех их нет никому дела, кроме гимназистов и исследователей старины. Когда дойдет дело до Ломоносова и Державина, тогда становится еще тошнее: приходится запоминать названия од и отрывки из них, до которых также дотыкаются только гимназисты и исследователи. А уж когда доберутся до Пушкина, тогда надо спешить, потому что учебный год приходит к концу, да и, кроме того, гимназистам не полагается знакомиться с новейшею литературою подробнее, чем со словами Даниила Заточника и с державинскою „Фелицею“». Вот эти строки; я сама сейчас их списала с книги, которая у меня в руках. В самом деле, хотя эти строки писаны 22 года тому назад и, следовательно, применялись только к тогдашним гимназиям, – их во всей неприкосновенности можно применить к нашей теперешней гимназии. Так, например, в среду нам очень хорошо объяснил учитель Гор-ев урок о том, каким образом появилась в России письменность, и задал 22 и 23 §§ из «Истории русской литературы» Галахова. Там все так хорошо написано, так понятно, кажется, взял бы и выучил на 5+, и делу конец; ан нет, литература-то оказалась не такой податливой: попалось ученицам 6-го класса слово «символизм» – не понимаем. – «Лиза, объясни, пожалуйста». Я подумала и говорю – «образность». – «Что называется образностью?» В прошлом году я получила 5 за ответы, что называется образностью, метафорой и т. д., – а нынче только руками развела: пока мы учили это слово теоретически – знали, пришлось применить наши знания на практике – уже все забыть успели! – «Чему же вы учились? что вы делали в 5-м классе?» – спросят нас большие, ученые люди, маменька, папенька, гувернантки и т. д. – «Да, мы учили, – без запинки ответим мы, – теорию словесности, это полагалось курсом 5-го класса, а так как в 6-м учат историю словесности, то… теорию-то словесности мы уж забыли»… А Гор-ев из сил выбивается, старается хоть немного развить наши ослиные (в полном смысле слова) головы, советует читать, читать как можно больше. Ладно, говорим мы, будем читать. И действительно, берем и читаем Шекспира, Толстого, Пушкина, Диккенса, Тургенева (я привела здесь те книги, которые действительно читают воспитанницы нашего класса); кажется, все имена известные, громкие; сочинения прекрасные… но ни сочинения, ни развитие нашего ума от этого не улучшается. Сам Гор-ев нам это сказывал: «Читайте вот таких-то и таких-то писателей; но, наверное, вы не поймете как следует сочинений „Ледяной дом“, „Записки охотника“, Шекспира: чтобы это понимать, нужны головы поразвитее ваших!» Сказал и ушел. Мы, понятно, оскорбились таким мнением о нас, закричали, зашумели, классные дамы в поведении сбавили, позлились; и тем дело кончилось. А между тем, действительно, понимают ли некоторые из нас, что читают – бог весть.

Спать пора; я устала писать.

10 ноября

Это решительно невозможно! позволять себе такую дерзость перед всем классом! Учитель говорит одной из хороших, даже более – из лучших своих учениц: «Самостоятельно ли написано сочинение?» и при всем классе! – «Я увижу, как-то вы напишете во вторник классное сочинение. Понимайте как следует: вы меня обманываете, сочинения пишете не сами, а вот во вторник я увижу, насколько вы способны мыслить». Когда он спросил меня, я сначала готова была закричать на весь класс: это дерзко, низко с вашей стороны так ко мне относиться! Но ведь этого сказать нельзя; пришлось ответить: «Господи, унижение какое! Есть ли после этого правда? Я пишу сочинение, думаю, хотя очень мало, но все же думаю, моя работа оказывается одной из самых лучших, – и так оскорбить, насмеяться над ученицей при всем классе…» И это он говорит мне уже в третий раз! В четвертом классе он сказал про диктант; я была уничтожена, осмеяна перед всем классом; и помню, тогда я ответила дерзко и после ревела целый вечер. В пятом классе он то же сказал про первое мое сочинение; я решила непременно в другой раз ответить «не самостоятельно» и тем одурачить учителя при всех. А сегодня? это уже свыше сил! Мало того, что придется писать классное сочинение как будто на экзамен, – нужно еще оправдывать себя: вот, мол, я все сама делаю! Никогда, никогда я не была еще унижена так, до последней степени, насколько может быть унижен человек! Гор-ев отрицает у меня способность мыслить самой и еще с насмешкой говорит: вот во вторник увижу! И ничего, ничего нельзя сказать в свою защиту, нельзя даже сказать ему, что такое подозрение в высшей степени низко и подло, что он может говорить это ученицам плохим, а не хорошим; одним словом – нужно подвергать себя насмешкам и замечаниям учителя, сколько ему угодно. И все это благодаря нашей нелепой системе школьного учения: полнейшее унижение, уничтожение личности и предание ее в руки машин в виде классных дам и образования – в руки хитрых педагогов. О, Господи, Господи, какое мученье!