Кощеева гора
– А ты здесь откуда? – усмехнулся Святослав.
– А кто бы вам поесть приготовил? – так же насмешливо ответила она. – С мясом еще вон сколько возни. Поешьте и занимайтесь хоть всю ночь.
Вечер выдался теплым, с ясного неба помигивали звезды. Вышгород был недалеко, но Святослав сегодня возвращаться не хотел. На вольном воздухе, после дня в лесу, ему стало легко, давящие мысли отступили. Но лица Истоты и Блискуна, тоже весь день тыкавших рогатинами в дичь, не давали забыть о делах надолго. Пока он здесь ловит поросят, в Киеве старый могучий вепрь вострит рогатину на него самого, в жажде отомстить за своего поросенка…
Отроки разделывали туши, отдали собакам внутренности, часть мяса положили в яму запекать – это будет к утру, часть порезали мелко и стали печь над углями. Поев каши в ожидании мяса, взялись за ковши и рога. Речица разлила пиво и подала Святославу рог с таким же важным видом, будто не поляна была вокруг и не сосны темнели, а резные столбы гридницы.
– Тебя твой отец прислал? – спросил Святослав, когда она уселась на кошму возле него, как будто так и надо.
Несмотря на две последние ночи, он сомневался, стоит ли ей доверять. Мысли и поступки женщин всегда были для него непостижимы, поэтому он никогда на них не полагался. Собственную мать он всю жизнь считал если не врагом, то соперником, а Прияне верил только потому, что считал ее частью самого себя, у которой не может быть собственных целей и стремлений. Даже их крупные ссоры – из-за Горяны и Малуши – не подорвали его доверия, поскольку Прияна всего лишь не хотела допускать других женщин на свое место близ Святослава.
– Моему отцу нужды нет до твоих дел, – небрежно ответила Речица. – А мне, после двух мужей, своего ума хватает прожить. Я тебе, глядишь, и пригожусь. Может, совет какой подам.
– Ну, смотри. Будешь язык распускать…
– За отроками последи, – так же небрежно посоветовала она. – А я свое дело знаю.
– Это твое решение, конунг, – уклончиво-сдержанно заметил Вемунд, – но если мы хотим поговорить о важном, уверен ли ты, что при этом уместно быть женщине?
– Я женщина, – смело возразила ему Речица, – и я не побоялась сказать князю в глаза то, о чем вы, мужчины, только думаете и молчите! О том, что Свенельдич прикончит вас, если вы не поторопитесь и не прикончите его! И вы, – она взглянула на Истоту с Блискуном, – зря трясете своими кошелями. Свенельдичу плевать на ваше серебро! Он вас всех купить может, со всей малой чадью! Ему нужна кровь ваших братьев! И он возьмет ее, и ему нужды нет до княжьей воли! Если вы мужи, а не жены – вы знаете, как защитить своих братьев, себя и княжью честь!
Мужчины оторопели от такой прямоты и вопросительно таращились на Святослава. А тот усмехнулся:
– Ну вот, вы все слышали. Я с тринадцати лет знаю – нам со Свенельдичем вдвоем в одной берлоге не ужиться. Но раньше расходились как-то. Теперь, коли между нами кровь пролилась, так легко не разойдемся. Он не успокоится, пока Игмора не прикончит. А Игмор – мне все равно что брат… настоящий брат, по духу и чести, а не потому, что мой отец однажды его мать того… Моего брата я на расправу не выдам. И чем потом за него мстить – лучше сразу разобраться, кто в Русской земле хозяин и чья воля – закон.
– Так мы его убираем? – спокойно спросил Вемунд.
Этому человеку, варягу родом, было уже под сорок, и он успел походить по свету еще до того, как прибился к Святославовой гридьбе. Только благодаря его опыту дружина из девяти человек сумела пешком выбраться из хазарских владений близ Меотиды, от окрестностей Карши пройти невредимыми до самых днепровских порогов – в то самое лето, когда Святослава в Киеве сочли мертвым и хотели отдать престол Улебу. Можно сказать, Вемунд был причиной того, что Улеб тогда не остался единственным сыном Ингвара. Среднего роста, плотный, даже с наметившимся брюшком, внешность Вемунд имел самую обычную: светлые волосы, зачесанные назад от низкого лба, густая светлая борода. В том походе Святослав убедился, что Вемунд не ведает страха и сомнений. Даже такое дело, как устранение старшего киевского воеводы, у него вызывало лишь вопрос «каким образом?»
– Дело-то это полезное, – с явным беспокойством сказал Болва. – Да надо помнить: Свенельдич тоже не в дровах найден. За него княгиня. Асмунд. Тормар в Витичеве тоже его руку держать будет. Ивор уже сказал – он не вмешивается. Кияне многие Свенельдича любят, им от него и по торговым делам много чего перепадает, и по даням с погостов. Пиры какие закатывает, весь город кормит. И он – старший жрец руси, помимо тебя. Люди-то привыкли, что ты, княже, в походе где-то, а он здесь, богов молит, киян блюдет. Если открытую замятню устраивать – как бы весь Киев не погорел, а исход… если и одолеем, то может уж очень дорого встать.
– Чтобы свалить такое дерево, его надо подрубать со всех сторон, – кивнул Вемунд. – Первое: княгиня. Надо отвадить ее от него. Ты зря смеешься, конунг. – Он заметил, как Святослав недоверчиво хмыкнул. – Надо подсунуть ему молодую девку, – он глянул на Речицу, – и довести до княгини, будто он с той девкой слюбился. Седина в бороду, чего дивного? Потом нужно найти своего человека среди его людей. Кого-нибудь, кто им недоволен, из оружников, из челяди, даже из родни. Подкупить, пообещать… да чего захочет, то и пообещать. Лучше кого-то из бережатых. Кто знает, куда и как он ездит. А потом устроить засаду: положить, скажем, пару стрелков хороших на крышу, где он будет мимо ехать, и одного сзади, где-то за тыном…
– Просто подстрелить! – воскликнул Болва. – Но даже если удастся, не забудь, у него есть дружина, брат и взрослый сын! И Пестряныч-младший, он ему тоже как сын. Они-то сразу догадаются, кому он помешал! Поднимут людей, и в городе будет кровавая баня! Такая, что древлянские поминки пляской на лужку покажутся!
– Не забыл ты древлянские поминки. – Святослав насмешливо глянул на разволновавшегося Болву. – Тебя же там вроде не было?
– Меня не было. – Болва отвел глаза. – А друзья мои, побратимы… Все, кто в том побоище под Малином уцелел, все там и полегли. И Сигге Сакс, и все, кто оставался. От всей старой дружины Свенельдовой выжил только я. Да еще Лис – он до того уйти догадался, убрался аж в Греческое царство, потому и выжил. Жив ли теперь – не ведаю.
Юность Болвы прошла в Свенельдовой дружине, близ древлянского Искоростеня. Почти пятнадцать лет назад он чудом уцелел и потом вспоминал те бурные события с чувством, что едва выскочил из огня. Но в том огне сгинули его товарищи, старшие и ровесники. Сам он устроился в Киеве совсем неплохо, но тайная боль не прошла. Мистина погубил всю старую Свенельдову дружину, которая пыталась погубить его. Образ его остался в душе Болвы как образ Кощея и внушал тайную неприязнь, смешанную с жутью перед его способностями.
– А ты то побоище Свенельдичу по се поры не простил? – проницательно заметил Святослав.
Болва промолчал. В глубине души он все эти годы считал Мистину своим врагом, но разбирать, кто перед кем первым провинился, не тянуло.
– Свенельдичу, конечно, руки бы укоротить нехудо, – с беспокойством заговорил Блискун, пока князь и гриди молчали, задумавшись. – Но лучше бы без побоища на весь город.
Впервые они с Истотой оказались допущены в столь тесный круг близ князя, и сразу попали на такое дело! Ни за какое серебро они не ввязались бы в подобное, но на кону стола жизнь родных братьев.
– Кабы его так сковырнуть, чтобы без шума, – добавил Сегейр Жатва, русин лет сорока, с острыми волчьими глазами, небольшой рыжеватой бородкой и толстым от нескольких переломов носом. – Чтобы вступаться никто не захотел.
Он-то с трудом скрывал ликование, что благодаря исчезновению Игморовой братии занял в дружине одно из самых почетных мест и удостоился полного доверия.
– Долго думать некогда, – сказал Истота. – Раз уж такое дело, что вам в одной берлоге не жить… как бы Свенельдич сам не надумал лучников на крышу какую посадить.
– Думаешь, может? – Это не приходило Святославу в голову.
– Да встрешный бес знает, что он может! – с досадой ответил Истота. – Его мыслей даже его нос ломаный не ведает, поди!
– Вот если бы он к тебе лучников подослал, а мы бы их на той крыше взяли… – начал Сегейр.
– Вздумай он на тебя умышлять, от него даже княгиня отвернется, – подхватил Вемунд.
«Но как его к этому подтолкнуть?» Все замолчали, глядя в огонь и ожидая, что витающая совсем рядом мысль проявится и даст ухватить себя за хвост.
– Если бы… – начал Святослав, имея в виду «если бы он это сделал».
– Если бы… – одновременно начал Болва, собираясь сказать: «Если бы это сделал за него кто-то другой».
Поглядев друг на друга, они замолчали.
– Рассудим так! – вставил в тишине Вемунд. – Допустим, однажды ты, конунг, поедешь куда-нибудь, а на твоем пути обнаружится засада… А мы, твои люди, заметим ее вовремя…
– И эти люди скажут, что их послал Мистина… – продолжил Болва.
– А он скажет, что впервые их видит, – насмешливо закончила Речица. – Пойдет с этим к присяге и будет прав.
– Тогда князь присудит им божий суд! – сказал Блискун.
– Свенельдич потребует поля! – возразил Болва. – Скажет, он не баба, чтобы нести горячее железо. И я не знаю, где мы найдем такого удальца, чтобы точно мог его одолеть.
Все опять замолчали. Устроить ложную засаду можно, но как привязать ее к Мистине, чтобы поверили даже его сторонники, даже Эльга?
– Там должен быть кто-то из его людей, – сказал Вемунд. – В той засаде.
– Перекупить? – Болва глянул на него.
– Можно начать и с этого. Но если мы неудачно выберем человека, он с нашим серебром пойдет к господину. И все дело закончится, не начавшись.
– А если этот человек не будет знать, зачем он там? – предложила Речица.
Она оживленно водила глазами с одного собеседника на другого, явно увлеченная замыслом.
– Зачем лезет на крышу с луком в руках на пути князя? – насмешливо ответил ей Вемунд.
– Он может просто оказаться рядом.
– Разве что мертвым, – сказал Сегейр. – Чтобы не мог отвечать на вопросы. Но всем и так будет ясно, кто это устроил.
Князь помолчал, собирая все эти мысли в кучу и прикидывая, выйдет ли связать концы. Все тоже молчали, не мешая ему думать. Осторожно переглядывались, осмысливая: мы правда говорим об этом? О том, чтобы покончить с Мстиславом Свенельдичем, который уже лет двадцать пять имеет в Киеве власть и влияние, мало уступающие княжеским? Концы пока не вязались, и Святослав подавил вздох. Хитрые замыслы – это было не для него. Чтобы думать, у него имелась мать, Асмунд, Вуефаст… Хрольв, Ивор, Тормар… Но сейчас на них рассчитывать нельзя. Они связаны с Мистиной родством, или выгодами, или былыми сражениями. Они не станут помогать рыть ему яму с кольями на дне. Это только его дело, и опереться он может на немногих. Но на кону – жизнь Игмора, которой он не может пожертвовать ни в коем случае.
Святослав еще раз оглядел лица, озаренные костром. Знакомые лица, верные люди, но накатывала тоска оттого, что он привык так близко от себя видеть другие лица, и ему их остро не хватало.
– Ин ладно, – Святослав вздохнул, – утро вечера удалее.
Все зашевелились, поднялись, стали укладываться спать – прямо на земле, на охапках травы и веток, укрываясь плащами. Когда Святослав уже улегся, привычно завернувшись в плащ, вдруг кто-то опустился рядом и подергал за край.
– Я хочу лечь с тобой, – шепнул ему многозначительный женский голос. – Иначе я замерзну.
– Ну, полезай. – Святослав откинул край плаща.
Глава 6
На третий день после отъезда Святослава в Вышгород к Фастрид на двор явился Вальга. Жил он со своим отцом, Асмундом, вместе с ним чуть не каждый день бывал на княжьем дворе Олеговой горы и служил Торлейву верным источником новостей оттуда. Зная, что сейчас Святослава нет в городе и новостям неоткуда взяться, Торлейв не заподозрил за Вальгой ничего сверх желания проведать мать, но старшему брату удалось его удивить.
– Я к тебе послом от княгини молодой, Прияславы, – объявил тот, усмехаясь. – Чего ты так напугался?
Вальга заметил, как Торлейв переменился в лице, а тот мысленно выбранил себя. При упоминании этого имени особенно важно не выдать тех чувств, которое оно высекает из сердца, как огниво высекает из кремня целый дождь пламенных искр. О Прияне он думал постоянно. В голову лезло: Святослава нет в Киеве, уж не случай ли это лишний раз с ней повидаться? Но на княжьем дворе его и без Святослава увидит сотня глаз, и даже если он запасется предлогом… каким-нибудь поручением от Эльги… Но стыдно тревожить Эльгу своим сердечным вздором. К старшей княгине Торлейв ездил каждый день, и хотя она держалась, не плача и не сокрушаясь, вид у нее стал больной и погасший. Стыдно в такое время мечтать о свидании с замужней женщиной, да еще княгиней, но и избавиться от соблазна этих мыслей не удавалось.
Но если Прияна сама прислала к нему… Взметнулась жаркая волна радости, смешанной с тревогой, и Торлейв изо всех сил старался напустить на себя безразличие, чтобы спокойно спросить:
– Что она… здорова?
– Здорова. Просит одолжить ей твоего Агнера.
– Агнера? – Не этого Торлейв ожидал услышать. – Прияславе? Зачем он ей сдался?
– Этого она мне не докладывала. Только сказала, чтоб нынче к закату он был на Олеговой могиле.
– Ты не шутишь?
– Ты меня слишком высоко ценишь. Таких шуток мне самому не придумать. Если шутит, то она.
Агнер, когда братья вышли на крыльцо хозяйской избы и вызвали его из конюшни, оторвав от важного совещания с конюхом Касаем, ничуть не удивился.
– Я знал, что понадоблюсь госпоже. Мне являлся во сне… кое-кто. Велел помочь ей.
– Но чего она от тебя хочет? Это ты тоже знаешь?
– Знаю, хабиби. Перед закатом мы с тобой поедем на землю мертвых. А ты, хабиби, – обратился Агнер к Вальге, – передай госпоже, что все будет устроено по ее желанию. Пусть только она привезет своего петуха. У нас нет черного…
Агнер появился в Киеве всего год назад и к Торлейву нанялся просто телохранителем, но, благодаря его опыту и знаниям после двадцати лет странствий, Торлейв вскоре стал смотреть на него как на еще одного воспитателя. В двадцать два года мужчина в воспитателях обычно не нуждается, но если рядом с тобой есть мудрый человек, поучиться у него стоит в любом возрасте.
Первые сумерки застали Торлейва, Агнера и Илисара на обширном киевском жальнике близ Святой горы. Самая высокая насыпь находилась неподалеку от Эльгиного двора: без малого сорок лет назад Олега Вещего погребли вблизи святилища, а новый княжий двор стоял там недавно, всего лет восемь. На вершину могилы вели три удобных тропинки с вырезанными в земле ступеньками, а на ровной площадке чернело широкое пятно старого кострища, окруженное бревнами: каждую весну в первый день Зеленой Пятницы[6], когда чествуют дедов, княжеская семья приходила сюда с угощением для основателя рода. Поблизости же стояли уступающие ей по высоте могилы других родичей: жены Олега-старшего – Браниславы, его дочери Венцеславы и младшего сына, Рагнара. Тут же был похоронен его зять, Предслав моравский, и его дочь Ростислава. Они, как христиане, не хотели высокой могилы, и те были устроены вровень с землей, лишь с камнем в головах с высеченным крестом.
Сначала Торлейв заехал на Эльгин двор, справился о ее здоровье и по праву любимого племянника велел челяди принести на Олегову могилу дров. К тому времени как сумерки сгустились и на дороге показались три всадника, огонь на вершине уже ярко пылал, указывая им путь. Привлеченные огнем в неурочное время, человек двадцать из Эльгиной челяди и хирдманов сидели на земле под ее тыном и выжидали, что тут затевается.
Завидев всадников, Торлейв спустился с верхней площадки. Одним из них, как он и думал, оказалась Прияслава, еще двое были Хавлот и другой зять Хрольва – Гневан. Торлейв пошел Прияне навстречу и помог спуститься с седла, Гневан принял повод.
– Агнер здесь? – спросила она, поздоровавшись.
– Да, ждет тебя. Я уже ревную, – вполголоса сказал Торлейв ей на ухо и добавил вслух: – Черного петуха вы привезли? Агнер сказал, что нужен черный петух.
– И он совершенно прав. Петух у Хавлота.
– Чувствую себя полным невежей.
– Ты нам тоже пригодишься. – Прияна незаметно для гридей пожала Торлейву руку и направилась к могиле.
Это пожатие он понял как ответ на свою «ревность» и пошел за Прияной, радуясь, что во тьме можно просто отвернуться, чтобы скрыть довольную ухмылку. На душе повеселело и стало куда светлее, чем обычно бывает, когда собираешься ночью на могильную ворожбу.
Вид у Прияны был странный: уверенный и обеспокоенный одновременно. Меньше всего ее волновало, что подумает дружина и челядь, видя, как молодая княгиня в отсутствие мужа на ночь глядя ездит куда-то во тьму, чтобы сидеть на могиле в обществе двоюродного деверя и его телохранителей. И черного петуха.
Хавлоту княгиня велела оставаться при лошадях, возле Илисара с тремя конями. Гневан шел за ней, держа лукошко с петухом и еще какой-то большой короб неся на плече. Подобрав подол, Прияна ловко взобралась по довольно крутой тропе на верхнюю площадку, к огню. Агнер, сидевший на земле со скрещенными ногами, встал и почтительно ей поклонился. Для этого выхода он заново расчесал длинные густые волосы, заплел в них несколько косичек, на косы в бороде надел серебряные бусины и нарядился в полосатый шелковый кафтан, привезенный из сарацинских стран, так что вид имел самый торжественный. Торлейв уже не раз замечал: Агнер относится к Прияне с уважением даже большим, чем могла бы вызвать ее красота и высокое положение.
«Молодая госпожа принадлежит к тем женщинам, чья любовь дарует мужчине мудрость, – сказал он Торлейву, пока они сюда собирались. – Если ей угодно будет отличить тебя – оно того стоит, несмотря на риск».
«Как это – любовь дарует мудрость? – не понял Торлейв. – Я слышал, от любви человек чаще глупеет, чем мудреет. По моему опыту, так оно и есть… Но даже Один говорил: мол, от страсти мой разум мутился»…
«Ты ему больше верь! – ответил Агнер, будто не величайшего из богов они обсуждали, а болтуна соседа. – А сам он как раздобыл мед поэзии? Пробрался в гору, провел три ночи с великаншей и выпил три чаши меда, верно? На самом деле мудрость таилась в самой той великанше, Гуннлёд. Переспав с ней, Один получил мастерство стихосложения. А мед – это для простаков».
В подобных делах Агнеру следовало верить. Так или иначе, Торлейв был очень не прочь проверить, не поумнеет ли он, проведя с Прияной хоть одну ночь… А если не поумнеет – ну и ладно.
Указав Гневану на землю возле костра – поставь свою ношу сюда, – Прияна властным движением отослала его прочь. Торлейв ждал, что и его отошлют: он уже понимал, что она затеяла, но знал, что он в этом деле бесполезен. Прияна вынула из короба свернутый косяк беленого льна, длиной локтей в десять, и ровной полосой расстелила его на земле к северу от костра. Во тьме тот напоминал молочную реку. А потом Прияна показала Агнеру на лукошко с петухом.
Агнер взялся за короб, взглянул на Торлейва и сделал пальцем движение в сторону костра, а потом как будто очертил круг внутри него. Сообразив, что требуется, Торлейв взял несколько толстых сучьев и выложил их в пламя так, чтобы они образовали кольцо. Здесь, на месте встречи живых с мертвыми, а людей с богами, они с Прияной признавали превосходство одноглазого хирдмана и безропотно выполняли его распоряжения. Никто, как Агнер, не был так кстати у этого костра на полпути между землей и небом, как сам Агнер бывал уже на полпути между жизнью и смертью.
Потом Торлейв отошел на несколько шагов и сел на землю, стараясь быть тихим и незаметным: не хотелось, чтобы его прогнали.
Прияна и Агнер так хорошо понимали друг друга, будто заранее обо всем сговорились. Агнер взял петуха в одну руку, в другой у него оказался нож.
– Великие асы! – позвал Агнер, глядя в темное небо с таким выражением, будто звал соседа через тын. – И ты, Один, Всеотец, Владыка Асов! Примите эту жертву и пошлите нам мудрость понимать знаки!
Положив петуха на камень, Агнер ловко отсек ему голову, а затем бросил тушку на белое полотно.
Обезглавленный петух не скончался сразу, а еще некоторое время сохранял признаки жизни. Тушка дергала крыльями и ногами, иногда проходила лихорадочно несколько птичьих шагов, падала, барахталась, снова вставала… Торлейв не мог оторвать глаз от черного безголового существа, охваченный дрожью в теле и жутью в душе. Черный петух, птица Хель, пребывал сразу и в этом мире, и в ином. Страшно смотреть, как существо, совсем недавно живое, делает свои первые шаги через мир мертвых, тем самым притягивая его сюда, на это тропу белого полотна. И от каждого его движения на полотно лилась темная кровь, образуя причудливые, порывистые, рваные пятна и замысловатые узоры.
Но вот тушка опять упала, в последний раз дернула крыльями и затихла.
– На север! – прошептала Прияна. – Он побежал на север!
Агнер значительно кивнул. Даже Торлейв сообразил – не слишком хорошее предзнаменование, если жертва движется к стране мертвых.
Агнер и Прияна склонились над белым полотном и стали рассматривать узор кровавых брызг.
– Смотри! – вскрикнула она. – Это глаз! Ты видишь!
– Ты права, госпожа! – Агнер наклонился, своим единственным глазом вглядываясь в пятна, при свете огня черные. – Закрытый глаз. А вот это, я бы сказал…
– Похоже на стрелу! Или руну Тейваз! О боги, знак Тюра! – Прияна заломила руки. – Это он! Святослав!
– Это может быть копье, а значит, указывает на самого Бивлинди – Потрясающего Копьем![7]
– Нет, я знаю – это стрела! Стрела из омелы! Видишь вот эти пятна – это ягоды.
– Как тебе угодно, госпожа. А вот это что, по-твоему?
– Улыбающийся рот? Руна Ансуз – уста?
– Хм, я бы сказал, что это чаша…
– Ты прав! Это чаша, а вон сверху в нее капает… капает…
– Или это жертвенная кровь… или яд. Но давай же попросим совета в истолковании, пока наш петух кричит за черной стеной.
Агнер поднялся, подошел к тушке, взял ее с полотна бросил в огонь.
– Пусть прокричит цветом черный петух – глубоко под землею в селениях Хель! – воскликнул он, подняв руки к небу; в одной из них все еще был зажат нож, отблески огня играли на клинке. – Пусть пробудит он гостью из мрака, что прояснит нам вашу великую волю!
Пламя затрещало, полетели искры, по площадке повеяло горелым пером.
Прияна достала из короба мешочек и рассыпала по белому полотну горсть серебра. Богатство явно было из ларей, где хранится княжеская казна: обручья и кольца из простого дрота и проволоки, в которых нет особой красоты, шеляги, целые и рубленые, еще какой-то серебряный лом. Торлейв видел, как дрожат ее руки, как лихорадочно блестят глаза в свете огня. Она явно была сейчас одержима божественным духом, и взор ее ясно различал знаки там, где сам Торлейв видел просто пятна. Смотреть на нее было жутковато, но сквозь страх пробивалось и восхищение. Теперь Торлейв понимал, что хотел ему сказать Агнер: женщина – сосуд мудрости, и изопьет из него тот, кто сумеет ее познать. Блаженство любовной страсти в таком соитии будет далеко не главным… Но мудрости этой ему не вместить. Его понимание пока не идет дальше страсти…
Тем временем Прияна опустилась на колени перед разбросанные по кровавому полотну серебром и заговорила:
Правду мне поведай, норна,Что спрошу я, отвечай.Пламя волн[8] взамен дарю я,Лед ладони принимай.Сына конунга получишь,Что прекрасней в мире нет,Земли все его в придачу,Если верный дашь ответ.Приоткрой мне правду, Дева,И ни словом не солги,Иль в огонь тебя я брошу,В жарком пламени гори![9]При словах «сына конунга получишь» Прияна бросила взгляд на Торлейва, сидевшего сбоку от нее в нескольких шагах. Он невольно дрогнул: мелькнула мысль, что и его привели сюда как жертву вроде того петуха! Она ведь сказала: «Ты нам пригодишься»! Но как лестно было думать, что «прекрасней в мире нет», – это о нем. Торлейв надеялся, что Прияна все же не собирается отдавать его норнам, а предпочтет оставить себе.
Она замолчала, и наступила тишина, только огонь потрескивал, пожирая петушиную тушу. Потом раздался голос Агнера:
– Приветствую тебя возле нашего огня, уважаемая госпожа! Подойди поближе, погрейся. Ведь там, откуда ты прибыла, изрядно холодно, как я слышал.
Агнер и Прияна смотрели куда-то в темноту позади расстеленного рушника. Торлейв ничего там не видел, но их взоры были устремлены на что-то определенное. Торлейв сидел к ним боком, лицом к огню, и ему видны были глаза Прияны – черные в темноте, прикованные к чему-то, ему недоступному.
Погрейся, сказал Агнер. Торлейв не видел гостя, но и на него вдруг повеяло холодом со стороны полотна, будто тот превратился в полосу свежего снега. Как хорошо, что тканина с брызгами жертвенной крови и рассыпанным серебром лежит между живыми людьми и тем, кто пришел! Захотелось отойти подальше, но Торлейв даже не думал шевельнуться, а сидел, как Агнер, скрестив ноги, и дыша медленно и осторожно. Глядел он то в огонь, то на Прияну, и лишь изредка бросал косой взгляд в темноту за полотном, дабы убедиться, что невидимое нечто остается там, за преградой.
