Все меняется

– Тогда не будет никакого чтения. И вообще, вы же все умеете читать.

– Умеем, когда хотим. Но нам больше нравится, когда нам читаешь ты.

– Помолчи, Берти. Пусть лучше побудет динозавром, у него это здорово выходит.

– А мой папа часто показывает мартышку или морского льва, – высказался Джорджи. Арчи восхитился его преданностью.

– Ну покажи, папа!

Арчи выпрямился во весь рост, затем вытянул руки, выгнул спину и гигантскими шагами направился к дочери, издавая истошные вопли, которые начинались жуткими хрипами и заканчивались трубным воем. Он подхватил Гарриет когтями и уронил ее, визжащую от удовольствия и страха, на постель. Затем обратил взгляд наверняка уже налитых кровью глаз на Берти и повторил маневр. Сброшенный на кровать Берти с облегчением захихикал.

Оставался еще Джорджи, который, как видел Арчи, не на шутку испугался. И Арчи снова стал самим собой и присел к нему на постель.

– Не будем пугать Риверса, – сказал он.

Джорджи перестал дрожать и благодарно взглянул на Арчи: его репутация была спасена.

Арчи поцеловал всех троих, пропуская мимо ушей привычные протесты: «На улице еще светло как днем, так почему нам туда нельзя? С какой стати я должен укладываться в такую рань, будто шестилетка какой-нибудь?» В спальню прокрался дух несправедливости, и Арчи сбежал, оставив детей на попечение Зоуи, которая пришла убедиться, что Риверс надежно заперт в клетке.

В своей спальне Арчи застал спящую Клэри, закутанную в банное полотенце. Она лежала на боку, подтянув к груди согнутые колени и подложив ладонь под щеку; у него мелькнула мысль, что с виду она совсем как тринадцатилетняя девчонка, выбившаяся из сил. Он присел рядом и тихонько гладил ее по голове до тех пор, пока она не пошевелилась, не открыла глаза и не улыбнулась ему.

– Такая роскошная была горячая ванна! Я просто отключилась.

– Надо просушить тебе волосы, дорогая.

– Дети в порядке?

– В полном. Я оставил их с Зоуи. Показал им динозавра – они аж перетрусили.

– Слышала я твоего динозавра. А мне никогда не показываешь. – Ее голос звучал невнятно из-под полотенца, которым он вытирал ей голову.

– Ты из него уже выросла. Я никогда не показываю динозавра тем, кому за тридцать. А платье ты взяла?

– Конечно, взяла. Дюши не любила, когда мы выходили в брюках по вечерам. Синее, льняное. Наверное, помялось немножко в чемодане, и… ой, черт, совсем забыла зашить, подол чуть-чуть отпоролся. Ну и ладно. У меня полно булавок, и незаметно будет. Кажется, бюстгальтер и трусики я оставила где-то на полу.

– Вот они. Ты такая милая и прелестная без одежды.

Ее перламутровую, просвечивающую, почти белую кожу было удивительно трудно писать, в чем он убедился за годы, но во всех прочих отношениях она и вправду прелестна, как он ей только что сказал. Принимать комплименты она по-прежнему стеснялась, если он не обращал их в шутку.

– Моя пошлость и порочность настолько велики, что я предпочитаю, когда кожа у людей бледная, словно их всю жизнь продержали под булыжником на мостовой.

Клэри схватилась за расческу, продрала ею волосы и принялась стягивать их резинкой, которая в самый последний момент лопнула.

– Ну вот! Ох, черт, а я запасную не взяла.

– Придется тебе довольствоваться девчоночьей ленточкой. Собери волосы, я их перевяжу.

– Ты говорил с Рейчел?

– Случая не представилось. Ее стережет Сид. По-моему, она считает, что теперь о Рейчел больше некому позаботиться, кроме нее.

– Хоть не придется им больше предпринимать усилия, скрываясь от Дюши.

– Хоть что-то.

* * *

Но в течение этого вечера Арчи несколько раз задавался мыслью, не понадобятся ли другие, менее определенные усилия.

После особенно крепких напитков, приготовленных Эдвардом, они собрались в столовой за ужином – тушеной курятиной с овощами и песочным пирогом с клубникой и сливками.

Ни Рейчел, ни Сид почти ничего не ели, несмотря на обращенные друг к другу призывы есть больше.

После нескольких неудачных попыток выяснилось, что наиболее безопасные темы для разговоров – политика (у мужчин) и дети (у их матерей). Волнения в местных доках продолжались уже шестую неделю, что начинало сказываться на делах семейной компании, в значительной мере зависящей от ввоза древесины твердых пород. Хью, как глава компании, был чрезвычайно встревожен этим и разгорячился, услышав от Руперта, что действия этих людей не лишены смысла. Эдвард заявил о своих сомнениях в том, что кабинет Идена способен успешно справиться с общенациональной забастовкой любого рода. В итоге всем пришлось с чувством неловкости признать, что Иден пробыл в должности еще совсем недолго, но неплохо проявил себя в Министерстве иностранных дел. Рейчел высидела ужин до конца, осунувшись от горя, но улыбалась, стоило кому-нибудь встретиться с ней взглядом. Разговоры о детях стали утешением. Джорджи, Риверс и остальной зверинец, Лора, спящая в пиратской шляпе, Гарриет и Берти с их попытками разделить единственный банан при помощи линейки…

Арчи заметил, что с Сид, сидящей рядом, что-то неладное. Ему показалось, что выглядит она нездоровой – она подхватила вирус, объяснила она ему перед началом ужина, но теперь уже все прошло. Однако ее вид говорил об обратном, обычно загорелое лицо стало желтоватым, под глазами залегли лиловые тени. Она вяло ковыряла свою курятину и, если не считать обращенных к Рейчел увещеваний поесть еще, не проронила ни слова. А когда Айлин поставила перед ней тарелку с клубничным пирогом, Арчи услышал, как Сид внезапно и бурно стошнило в салфетку. Она нетвердо поднялась, и, пока он вставал, чтобы помочь, Джемайма подоспела моментально, обняла Сид, подхватила ее испачканную салфетку еще одной и с негромкими утешительными возгласами повела из комнаты. Рейчел последовала было за ними, но Сид бросила через плечо – точнее, почти крикнула: «Нет! Прошу, не ходи за мной».

И Рейчел осталась.

– До выздоровления ей еще далеко. Не следовало ей приезжать. – И она прижала костяшки пальцев к глазам, чтобы остановить слезы.

Хью, сидящий рядом с ней, придвинулся ближе и накрыл ее руку своей единственной рукой.

– Рейч, дорогая, она приехала потому, что любит тебя – так же сильно, как и все мы.

А Зоуи, которая судорожно сглатывала – тошнота у нее возникала в единственном случае, когда тошнило кого-то другого в ее присутствии, – сказала:

– Чем сильнее я люблю кого-то, тем меньше у меня желания, чтобы этот человек был рядом, когда меня тошнит. Хочется только остаться одной.

– Джемайма позаботится о ней, – заверил Хью.

Эдвард взглянул на брата, невольно вспомнив, что это Вилли всегда ухаживала за теми, кто заболел, свалился с пони или прищемил пальцы дверцей автомобиля. Разумеется, она умела оказывать первую помощь, потому что занималась этим еще до войны, но вдобавок умела находить самые действенные слова утешения для всех попавших в беду. У него мелькнула мысль, что Диана совсем не такая: она явно с трудом терпела его во время болезней, но с другой стороны, она же заботилась о своих сыновьях. Их-то она выхаживала.

В последнее время Диана предлагала продать дом в Уэст-Хампстеде и купить другой, загородный. Живописный, в георгианском стиле, недалеко от Лондона, чтобы можно было совершать такие поездки ежедневно. У него создалось ощущение, что насчет дома она уже решила твердо, а значит, абсолютно не имеет смысла платить свою долю за Хоум-Плейс, где Диана, несмотря на все заверения в обратном, всегда чувствовала себя не в своей тарелке. Надо бы потолковать об этом с Хью. Беда семьи – не недвижимость, а нехватка средств. В недвижимость вложена слишком большая часть капитала компании. Им принадлежали не только Хоум-Плейс и дом его родителей в Риджентс-парке, последний на условиях длительной и дорогостоящей аренды, но и две ценные пристани в Лондоне, одна в Саутгемптоне и баснословно дорогое конторское помещение в Вестминстере. Доходы от недостаточно высоких продаж древесины не покрывали расходов на содержание всего перечисленного. Несколько раз он заводил разговоры об этом с Хью, но тот отказывался даже думать о продаже чего-либо, и, поскольку он был главой компании, решающее слово оставалось за ним. А Руп, добрая душа, всегда соглашался с тем, с кем только что говорил.

От этих мыслей Эдварда замутило. Он стал чаще страдать несварением, и теперь слабая, но узнаваемая вонь рвоты, расплывшаяся по комнате, предвещала для него очередной приступ. Вспомнив хитрость, которой он научился в окопах во время Первой мировой, он взял коробку спичек, приготовленную на столе для свечей, чиркнул одной и дал догореть. Хью сразу заметил это, и они обменялись краткими, но бесконечно утешительными взглядами. Эдвард передал спички брату, тот повторил маневр. Воздух стал чище, кое-кто из присутствующих занялся пирогом с клубникой, и вскоре Зоуи уже объясняла отсутствие Джульет, которая осталась у лучшей подруги, чтобы вместе с ней сходить за джинсами.

Клэри заметила:

– Забавно, да? Мне в возрасте Джульет было все равно, как я одета.

– Вот и хорошо. Одежда все равно продавалась только по талонам.

– Я помню, как ты сшила мне два платья. Уже после того, как я изводила тебя. Наверное, быть мачехой – это кошмар.

Этим воспоминаниям умилились все – и Руперт, и Зоуи, и Арчи, который сообщил:

– Ей и теперь почти все равно. Так что одежду ей выбираю я.