Все меняется

– Кольдкрем «Понс»! Увлажняющий крем! И кусок дурацкого мыла. В самом деле! Я же не ребенок!

– Какая-нибудь ерунда попадается всякий раз. Я распределяю свои подарки по двум кучкам – удачные и неудачные.

Дело пошло веселее. Длинная узкая коробочка с аккуратно свернутыми лентами для волос из шелковистого бархата необычных и красивых цветов. Марказитовая брошка в виде бабочки.

– У тети Зоуи прекрасный вкус, – заметила Луиза. – Чего не скажешь о моей маме.

– У нее вкус плохой? – Джульет навострила уши: она понятия не имела, что такое этот плохой вкус.

– У нее вообще нет вкуса. Ну, знаешь, кремовая краска повсюду и панно из древесного шпона на стенах – в таком роде. – Ей вспомнился дом на Лэнсдаун-роуд. В то время она не имела ничего против такого интерьера, но было кое-что и помимо него… – И жуткая одежда. Когда мне было восемь, она заставляла меня носить бутылочно-зеленый шелк, когда все одевались в розовую и голубую тафту. И бронзовые чулки.

– Боже! Не повезло тебе. – Ее так и подмывало расспросить Луизу о ее жизни – судя по тому, что она слышала, трагической и захватывающей. Луиза побывала замужем (это Джульет помнила), у нее был ребенок, который жил с его отцом и мачехой. Она развелась и обосновалась в какой-то обшарпанной квартирке вместе с лучшей подругой. Демонстрировала одежду – высший шик, почти как быть кинозвездой, и Джульет хвасталась этим в школе. Поселиться с Луизой в одной комнате было просто чудесно, но Джульет запретили приставать к ней с вопросами, и она старалась задавать их поменьше.

– А что мы будем делать с неудачной кучкой?

– Красиво завернем и передарим девушкам au pair. А мыло – пожалуй, миссис Тонбридж и Айлин.

– Гениально.

Они оделись, и Луиза очень любезно перевязала волосы Джульет одной из только что подаренных бархатных лент.

Невилл и Саймон

Невилл чуть было совсем не отказался от поездки в Суссекс. Отвертевшись от семейного сборища на Рождество под предлогом работы, он запросто мог сказать, что занят и в День подарков. Но ему помешал Саймон.

– Когда я согласился поработать на Рождество, ты обещал сегодня подвезти меня до Хоум-Плейс.

– А что тебе мешает поехать поездом, как другим людям?

– Денег нет.

– А как же премия, которую я тебе выплатил?

– Потратил на подарки. Едва хватило. Десять фунтов! Так или иначе, ты обещал. И твой отец расстроится, если ты не приедешь. И Клэри тоже… Только подумай: праздничное угощение задаром, – продолжал соблазнять он минуту погодя. – На День подарков там всегда готовят копченого лосося и рождественский пудинг-фламбе.

Невилл призадумался.

– Ладно уж, – наконец сказал он. – Только ради тебя.

Саймон знал, что Невилл если и делает что-нибудь, то лишь ради себя, но промолчал. Они собрались ехать, и это было главное.

Сильно похолодало, солнце проглядывало лишь изредка; когда они приближались к Севеноукс, начало накрапывать, а к Хоум-Плейс подъехали уже под проливным дождем. Почти все дети были увлечены громадным пазлом, собирая его на полу в холле.

– Это «Смена караула». Ужас какой сложный, сплошь красные мундиры, черные лошади и небо. Привет, Саймон и Невилл.

– Для тебя – дядя Невилл. И для тебя, Гарриет.

– Ладно, тогда привет, дядя Невилл, – повторила она дурашливым тоном, и остальные подхватили.

Как раз в эту минуту Айлин, старательно обходившая собранные участки пазла по пути из кухни в столовую, объявила собравшимся в гостиной, что обед подан, и все вышли и заперли за собой дверь. Саймону и Невиллу обрадовались и удивились.

– А как насчет наших подарков? – перецеловавшись со всеми, поинтересовался Саймон.

– Подарки же всегда в гостиной.

– Вот и я хочу положить туда свои.

– А мне незачем: все, что я купил, – это для всех. Мне показалось, будет неплохо.

Саймон знал, что Невилл вообще ничего не покупал, просто завернул вещи, которые надарили ему в редакции газеты богатые клиенты: филе копченого лосося, две коробки баснословно дорогих шоколадных конфет, бутылку шампанского и еще одну, с абрикосовым бренди, флаконы туалетной воды от «Флорис» и «Пенхалигон», ежедневник от «Смитсон», дорожные часы в футляре из питона и, наконец, с полдюжины галстуков от «Флоренс» – сам он их никогда не носил. Столько дорогих подарков, а он ни гроша не потратил, с завистью думал Саймон, мысленно перебирая собственный жалкий вклад: носки для отца, крошечный шифоновый шарфик для Джемаймы, батончик «Марс» для Лоры (потом он купил по такому же и всем остальным детям), флакончик с надписью «Лавандовая вода» на этикетке, но пахнущий чем-то совсем другим, – для тети Рейчел… Всем перечисленным он разжился в «Вулвортсе», и на этом его деньги кончились. Ладно, его чувство неловкости заглушит холодная индейка и все то вкусное, что к ней прилагается. А когда дело дойдет до новогодних обещаний, он примет решение разбогатеть до неприличия, чтобы в следующем году приготовить всем подарки вроде меховых шуб и автомобилей, а может, и одного-двух самолетов, чтобы все изумились, а он стал всеобщим любимчиком. К обеду он явился в приподнятом настроении. Приятно было в точности знать, как все сложится дальше, когда впереди настолько жизнеутверждающее событие, как рождественское застолье.

* * *

Предполагалось нечто знакомое с давних пор – вроде вчерашней индюшачьей ножки, попыток спрятать под объедками начинку из каштанов, кому-то не хватило хлебной подливки, у детей только и разговоров, что о никудышных подарках, Лора расплакалась, потому что ее индейский головной убор с перьями свалился к ней в тарелку (а в прошлом году была корона из золотой бумаги с поддельными драгоценными камнями) – все то же старье.

Но нет, ничуть не бывало, потому что Невиллу, поднявшему глаза от своей тарелки, предстало – точнее, ошарашило его – видение такого совершенства, такой изумительной красоты, что он надолго оцепенел, как будто его оглушили или ударили ножом в сердце.

По прошествии неизвестного количества времени он осознал, что не дышит, потом забеспокоился, как бы кто-нибудь не заметил, что с ним стало. Эта дымка, окутавшая тех, кто сидел по обе стороны от нее, наконец рассеялась, и он увидел Саймона и одного из близнецов. Обвел взглядом стол, но все были заняты едой и разговорами. Единственным человеком, насчет которого он сомневался, оказалась Сид, сидящая наискосок: в тот момент (или когда он еще не дышал?) она встретилась с ним взглядом и улыбнулась – украдкой, словно у них имелась общая тайна.

Он всегда был скрытным. На всю жизнь он запомнил черную пучину отчаяния, которое охватило его, когда отец, оказавшийся, по сути дела, пленником во Франции, прислал записку Клэри, а ему – нет. С тех самых пор он взращивал в себе безразличие в сочетании со стремлением к эпатажу. Своей матери он не знал, так как она умерла, когда рожала его, и, в сущности, не тосковал по ней, потому что у него была Эллен, его няня, вдобавок он быстро понял, что окружающие добрее относятся к нему, узнавая, что у него нет матери. После школы он отказался поступать в университет и выбирал скучную, но хорошо оплачиваемую работу, чтобы покупать любую одежду, какая понравится. Он приобрел и фотоаппарат, совсем недорогой, и начал делать снимки. И сразу же обнаружил, что это ему нравится, и уболтал один журнал взять его на должность фотографа, уверяя, что имеет опыт работы в Штатах. Дорогая одежда и уверенность в себе в сочетании с обманчивым впечатлением скромности помогли ему достичь положения, в котором он уже мог выбирать, за какую работу браться. Ответственный, творческий и в целом крепкий профессионал, он справлялся с любыми задачами и умел в случае необходимости пройти по тонкому льду. Журнал «Кантри Лайф» готовился к запуску цикла «Как живет другая половина», он должен был приступить к работе в Новый год, и ему не терпелось пофотографировать замки и великолепные особняки, запечатлеть которые наверняка поручат ему.

Его светская жизнь была насыщенной, насколько ему того хотелось. Девушек тянуло к нему почти всегда, а порой и мужчин тоже. Он экспериментировал и с теми, и с другими, но из этого так ничего и не вышло. Он не испытывал удовольствия от секса и никак к нему не относился. Считал, что просто не нуждается в нем, и только.

И вдруг нежданно-негаданно появилась Джульет. Должно быть, прошло не меньше года с тех пор, как он видел ее в последний раз, и за это время она из обычной нескладной круглолицей школьницы с злополучными прыщами, насколько ему помнилось, и тугими косичками, превратилась в совершенно дивную незнакомку: теперь ее прическа подчеркивала темно-каштановый, с красноватой искрой цвет волос, зачесанных назад, стянутых переливчатой, павлиньего цвета бархатной лентой, так что взгляду открывались ее изящные ушки; лицо преобразилось, обозначились высокие скулы, бледная кожа с розоватым оттенком была безупречна, длинные узкие глаза сохранили цвет зеленоватой воды. А когда-то он считал глаза единственным, что есть в ней хорошего.

В этот момент она прервала его раздумья, чуть наклонилась вперед и улыбнулась ему.

Ему пришло в голову, что если уж влюбляться, то ни в кого другого. И от этого ему стало страшно. Он поспешно улыбнулся в ответ – небрежно, как улыбнулся бы кондуктору в автобусе или официанту, протягивающим ему билет или меню…

Лучше уж вплотную заняться едой – впрочем, он обнаружил, что совершенно не хочет есть. И стал ловить обрывки разговоров за столом.

– Ну, если уж королевский астроном считает идею космических путешествий чушью, значит, так оно и есть.

Это почти наверняка дядя Хью.

– Но мы же собирались в космос. Мы хотели на Луну.

Том и Генри.

– Холод будет дикий, и потом, там у вас нет ни одной знакомой души.

Арчи.

А у нее на шее бирюзовое сердечко на золотой цепочке…

– Не могу не посочувствовать ей. – Это тетя Рейчел.

– Кому, дорогая?