– Оставь же меня! – продолжал вырываться Арман. – Оставь меня, я хочу спасти ее или погибнуть вместе с ней.
– Ты погибнешь и не спасешь никого. Полно, Арман, опомнись! Кому мог бы помочь твой прыжок с вершины этой скалы?
– Увы, это правда, теперь уж поздно… Она умерла… умерла! Ну что ж! – продолжал Арман, не оставляя попыток вырваться. – Она умерла, и я хочу умереть тоже… Пусти меня!
Раво, несмотря на свою силу, с величайшим трудом удерживал Вернейля. Вдруг снизу, с равнины, донесся шум. Он был подобен грому. Офицеры тотчас поняли, что это ружейная пальба, к которой скоро присоединились пушечные выстрелы.
– Слышишь, Арман? – взволнованно закричал лейтенант. – Розенталь уже атакуют… Наша полубригада под огнем неприятеля, который может подавить ее своей многочисленностью. Если ты решился умереть, то найдешь славную смерть на поле боя.
Вернейль тяжело вздохнул.
– Ты прав. Да, да… это будет лучше. Пойдем!
Но встав на ноги, он опять хотел приблизиться к краю скалы.
– Куда ты? – спросил Раво, удерживая его за руку.
– Посмотреть еще раз… увериться…
– К чему, Арман? Нельзя терять ни минуты… Слышишь, стрельба усиливается? Смотри, смотри, деревня окутана дымом. Если ты не поспешишь, мы придем слишком поздно.
– Ну, пойдем! – решился Вернейль.
И Арман начал быстро спускаться, нисколько не думая о том, что один неверный шаг – и он мог сорваться в бездну. Раво следовал за ним с меньшей стремительностью, но и он беспокоился о собственной безопасности.
Однако лейтенант, едва переводивший дыхание, с окровавленными руками и коленями вынужден был остановиться еще раз, между тем как Вернейль неутомимо продолжал спуск.
Дым, окутавший деревню, скрывал позиции французов. Судя по ружейной пальбе, они засели в домах и оттуда стреляли по неприятелю, который занял высоты перед Розенталем. Два орудия батареи находились на холме, и ядра пробивали стены домов, словно холстины. Однако австрийцы атаковали вяло. Потому ли, что, надеясь на свою многочисленность, они не считали нужным употреблять большие усилия для истребления горстки французов, или (что было вероятнее) ждали результатов разведки, отправленной в тыл неприятеля.
Только изредка стрелки, укрывшиеся в ущельях и оврагах, отвечали на огонь французов. Большая же часть солдат наблюдала за пушечной пальбой. В четверти лье от деревни блестели сквозь деревья сабли кавалерии, ожидавшей благоприятной минуты, чтобы вступить в бой.
Раво с одного взгляда увидел все это.
– Как, должно быть, перепугана теперь маленькая швейцарка! – проговорил он. – Хоть бы она успела убежать или куда-нибудь спрятаться! Однако сержант Лабрюн держится хорошо, но скоро ему придется плохо. Неприятель пустил в ход только часть своих сил, намереваясь сделать маневр и обойти нас с тыла. Ну что же, работы хватит на всех. Итак, вперед! Ах, если бы Клодина могла меня видеть!
И Раво, обнажив саблю, поспешил вдогонку за Арманом, который был уже далеко впереди. По мере того, как он приближался к деревне, навстречу ему бежали женщины, дети, старики, спеша укрыться в горах.
Глава X
Сражение
Когда Раво добрался до Розенталя, деревню, точно траурным покрывалом, окутывал густой черный дым. Впереди на некотором расстоянии лейтенант заметил Вернейля, уже отдававшего приказания солдатам. В руке у него была обнаженная сабля, голова не покрыта, потому что, спускаясь со скалы, он потерял свою большую шляпу, лицо бледно, но спокойно. Раво направился к нему, когда встретил по дороге четырех солдат, несших раненого, который, хотя нога у него была перебита, страшно ругался, принуждая своих носильщиков оставить его и вернуться. Лейтенант узнал сержанта Лабрюна.
– Как, старина, – сказал он, – ты ранен? Дьявол! Ты слишком поторопился бросить игру!
– А, это вы, лейтенант, – пробурчал Лабрюн.
– Да, нам тут пришлось жарковато. Вот, видите, – он показал на раненую ногу, – теперь всю жизнь придется прыгать на одной ноге… Да, вам утром пришла в голову хорошая мысль выставить посты, иначе нас бы захватили врасплох и перекрошили бы без милосердия… Но когда заставали врасплох капитана Вернейля и лейтенанта Раво?
– Ну, ты известный льстец, – ответил Раво, несколько сконфуженный. – Сержант, мне надо десятка три добрых ребят… Мы окружены.
– Слышите, вы? – с беспокойством обратился Лабрюн к солдатам, которые его несли. – Посадите меня у этой стены, оставьте мое ружье, и марш с лейтенантом!
– Но, сержант… – боязливо начал было один из солдат.
– Трусы! Вы ухаживаете за сержантом Лабрюном, чтобы не быть там, где пули и ядра падают как град. Посадите меня тут, говорю я вам!
Солдаты нехотя уступили его настояниям.
– Ну и дела, – ворчал сержант. – Вот я уселся на капустных кочерыжках… Честное слово, не достает только трубки!.. Будь у меня трубка, я не встал бы ни для кого, приди ко мне сам Суворов, я принял бы его сидя. Впрочем, не всякий день бываешь ранен, а раненому можно дать себе и маленькую поблажку.
Раво, поручив одному из солдат сообщить Вернейлю о своем намерении задержать пехоту противника, бегом пустился со взводом к краю деревни. Скоро в том направлении послышалась сильная перестрелка.
Тем временем у караульни Вернейль собирал стрелков. Выстроив их, он сказал глухим голосом:
– Солдаты шестьдесят второй полубригады, если мы останемся здесь, то меньше чем за час будем убиты или взяты в плен. Остается одно: решительно атаковать. Я хочу сбить неприятеля с его позиции и завладеть двумя батарейными орудиями, которые так вредят нам… Вы следуете за мной?
– Да, да, – раздались голоса. – Ведите нас!
– Очень хорошо, – продолжал Вернейль. – Но вспомните об Альбийском бое, когда из всего отряда вернулся я один. На этот раз я не рассчитываю на возвращение.
Эти слова немного охладили нескольких молодых солдат, но два или три старых усача отвечали не колеблясь:
– Мы следуем за вами!
– Тогда вперед, и да здравствует республика!
Барабаны забили, и отряд двинулся к холму, где расположилась батарея австрийцев. Вслед им раздался пронзительный крик из пасторского дома.
– Мой Бог! – закричала голубоглазая Клодина, выглядывая из отдушины погреба. – Капитан идет на явную смерть!
Но ее тотчас заставили спуститься вниз, и ее грациозная фигура исчезла.
– Арман, Арман! – закричал молодой человек из разбитого окна верхнего этажа. – Я здесь… подожди меня… Ради самого неба, вспомни, что ты – моя единственная опора!
Однако бой барабанов и гром выстрелов помешали Арману услышать этот двойной призыв. Он, не оборачиваясь, продолжал бежать.
Тогда звавший его молодой человек выскочил из окна, бросился на улицу и присоединился к французам, уже взбиравшимся на холм.
Между тем неприятель ожидал, когда пехота, посланная зайти в тыл французов, подаст знак своего приближения. Наконец выстрелы, раздавшиеся за деревней, возвестили об успехе маневра. Австрийцы были уверены, что победа близка. Каково же было их удивление, когда дым, покрывавший окрестности, рассеялся, и они увидели совсем близко французских солдат, шедших в боевом порядке.
Это было так неожиданно, что австрийский генерал растерялся. Он не понимал, как горстка французов осмеливается атаковать его, когда их поражение казалось неизбежным. Он осведомился у своих офицеров, не получил ли розентальский гарнизон подкрепления, сам навел подзорную трубу на окрестности, стараясь решить вопрос, что же могло оправдать это до глупости дерзкое предприятие, и наконец отдал приказ отразить атаку.
Но Вернейль сумел воспользоваться минутным замешательством противника. Когда пули засвистели над головами его солдат, они были уже у подошвы возвышенности, где каменные выступы защищали их от выстрелов. Густой дым не замедлил снова покрыть холм, обе стороны не видели друг друга и стреляли почти наугад. Вернейль приказал своим солдатам не тратить времени и быстро идти вперед. Сам он шел все время в голове отряда, не замечая, что какой-то человек, не носивший французского мундира, неотступно следовал за ним. Капитан не оглядывался назад; опьяненный атмосферой боя, он с неистовством размахивал саблей. В редкие затишья между выстрелами слышно было, как он кричал:
– Вперед! Вперед!
Огонь австрийцев наносил большие потери нападавшим. Земля была усеяна убитыми и ранеными. Когда отряд достиг вершины холма, он вынужден был остановиться, чтобы поправить расстроенные ряды.