Счастье со вкусом полыни

– Убогий не гость, – фыркнула воеводина дочка.

Нютка шла за ней след в след, вперилась глазами в красный плат гадкой девчонки. Эх, попасть бы этой сквернословке в Еловую, вмиг бы Илюха ее проучил! Уши надрал бы да не посмотрел, что девчонка. Привыкла всю жизнь за спину отцову прятаться, гадостями всех поливать.

Девчонка обернулась и показала ей язык. Нютка высунула свой, задергала кончиком, подняла вверх да почти добралась до носа – и она не лыком шита.

Горница воеводы оказалась низкой и темной: застелена богатыми коврами, с иконами и сундуками, столом, заваленным всяким хламом. Посреди комнаты – тюк, что везли с собой гости, развязанный, расхристанный, он приковывал к себе внимание.

– Экая лиса, – восхищенно протянула Лизавета, выхватив из кучи шкуру. Сквернословка закуталась в нее, вопросительно уставилась на отца, крупного, кряжистого мужчину, который восседал на широком кресле.

– Дочка, подойди ко мне, – улыбнулся воевода, и Нютка поняла, отчего девчонка так балована. Смотрел на нее воевода Соли Камской и сопредельных земель так, словно являла она собой ангела небесного.

Он потрепал дочку по пухлой щеке:

– Гляди, Степан Максимович, невеста у меня растет.

Отец кивнул и отвернулся, сквернословка, воеводина дочь, мало его занимала. А та не смотрела на отца, зарылась по локти в груду пушнины: серые белки, рыжие лисицы, рыси, богатые соболя… И Нютка сожалела лишь о том, что богатство достанется гадкой Лизавете.

– Дела мы с тобой решили, Гаврила Васильевич?

– Поговорили, пора и за стол. А девчушка хороша! – Нютка оглянулась и поняла, что речь шла о ней. Хороша не хороша, воеводе-то что?

– Жениха предложить хочешь? Рано ей еще. – Строганов сел на лавку и стал качать загнутым носом длинного сапога.

– А ты скажи мне, девчушка эта… Как звать тебя?

– Сусанна. – Нютка гордо выпрямилась и перехватила ехидный взгляд воеводиной дочки.

– Сусанна, хех, – то ли подавился, то ли засмеялся воевода. – Дочь твоя, Степан Максимович? Разные слухи ходят. Иль не дочь? – воевода вглядывался в гостя.

Хозяин ответил. И сердце Нюткино подбитой птицей упало на камни.

3. Горемыки

Ядреный запах мужского пота и застоявшейся мочи ударил в нос, Аксинья закашлялась. Ни разу не довелось ей побывать в клетях, отведенных для строгановских казачков. В обиталище их вела особая дверь, Лукаша с Аксиньей в немудреное хозяйство их не лезли.

– Отчего такой запах стоит? – Аксинья окликнула молодого крепыша, устроившегося за столом.

Тот равнодушно поглядел на нее, разломил краюху несвежего ржаного хлеба и с чавканьем откусил. Крошки повисли на усах и бороде.

– Третьяк! Ему помощь нужна! – Аксинья отдернула одеяло и сморщила нос. И бывалой знахарке тяжело было смотреть на парнишку: без бабьих заботливых рук он, видно, целыми днями лежал в испражнениях, медленно гнил заживо.

– Ах ты зайчик, сейчас. – Она вытащила из-под тощего тельца соломенную подстилку и гаркнула Третьяку: – Иди сюда!

– Ишь, хозяйка нашлась! Кукушка ночная, – бубнил себе под нос. Аксинья расслышала каждое слово да промолчала: всему свой срок.

Третьяк тяжело, с неохотой встал и, припадая на левую ногу, пошел к ложу больного парнишки.

– Как зовут?

– Да вестимо сам приходил. Малым кликали, а во крещении имени не ведаю. На том свете ему напомнят.

– Не каркай тут! Быстрее ты к Господу отправишься.

Третьяк, кряхтя, волоча ногу, дотащил парнишку до хозяйского крыльца. Несуразный, тощий, Малой казался невесомым в его мощных руках.

Аксинья наслушалась слов неприличных, сетований на судьбу тяжкую, что послала ему, больному да изувеченному нехристями, дурную бабу. Тащить покойника незнамо зачем, и нога отнимается…

Под строгим взглядом Аксиньи он принес парнишку в дом и небрежно кинул на лавку. Третьяк долго растирал свою ногу, постанывал, выпросил у Потехи ковш ягодного кваса. Шептал и о доброй чарке вина, но старик не расслышал.

– Спасибо тебе за помощь великую, Третьяк, – Аксинья не скрывала ехидства в голосе. – Больше не потревожу тебя.

– А ногу мою заговаривать да травами лечить?

– На тебе как на собаке все само заживет. Будь здоров.

Аксинья знала, что Третьяк шлет ей сейчас худые да обидные слова, проклинает колдунью, но ей ли привыкать? Она уже забыла про вздорного мужичка. Жизнь молодого слуги находилась в ее руках.

Потеха обнюхал Малого и поцокал языком. Как и знахарка, он понял, что Доля[15 - Доля и Недоля – по славянским представлениям, две девы-пряхи, что определяли судьбы людей.] загуляла где-то да забыла про несчастного парнишку, оставила его во власти злой Недоли.

Долго они мыли хворого в корытце, вливали в непослушные губы снадобье, оборачивали усохшее тельце в подорожник, сверху приматывали рогожу. Аксинья шептала над парнишкой тайные слова, не забывая о молитвах.

– Дед Потеха, имя-то какое у бедолаги?

Дед пошевелил губами, прочесал лысый затылок, молодо хихикнул:

– Имечко такое, незвучное… Вспомнил! Ананием матушка назвала.

Аксинья и сама не сознавалась себе, что чернявенький, юный, измученный парнишка напомнил ей Матвейку, ненаглядного братича.

* * *

Хоромы Строганова располагались в самом в конце безымянной улицы, на левом берегу Усолки. Одной стороной дом упирался в глубокий овраг, к другой прилепились усадьбы и амбары, потемневшие от времени, в них соледобытчики хранили свои запасы. Через дорогу, на другой стороне улицы, раскинулись владения старого купца и достаточной семьи, много лет служившей государям. Старики доброжелательно кивали при каждой встрече всякому; хозяева второго дома, люди непростые, на Аксинью и не глядели.

Она и не сокрушалась о том.

Здесь, в Соли Камской, жили куда свободнее. Не спрашивали о всяком шаге, не вытягивали шеи, разглядывая застиранные порты. За высоким забором и спится слаще.

Аксинья быстро привыкла к огромному дому, малой горнице с мягкой периной, печи, где можно было приготовить три дюжины пирогов и хлеба на всех домочадцев. В светлице наверху так славно было проводить вечера вместе с дочкой и Лукерьей. В клетушке Потехи она перебирала травы и коренья. Погреба, амбары, хлев, птичник, сенники – она выучила наизусть всякий уголок строгановского дома. Словно хотела остаться здесь навсегда…

Степан не глядел на нее и слова о том не молвил. А неизвестность для бабьего сердца – худший яд. Аксинья терпела, опускала глаза и верила: уйдет стылая зима, и станет легче.

* * *

Но весна не спешила прилететь на Солекамскую землю. Накануне Благовещенья Богородицы[16 - Благовещенье Богородицы – христианский праздник, 25 марта. (Здесь и далее даты даются по старому стилю.)] выпал снег. Сугробы громоздились, словно не ведали о том, что скоро побегут они по дорогам и склонам, затопят овраги и лощины.

– Мамушка, ты скучала по нашей деревушке?

Аксинья прокашлялась, словно в горле что-то мешало дать правдивый ответ.