Пандемия любви

– Ты любого Санта-Клауса обратишь в Кощея Бессмертного своим пофигизмом, – проворчала Валька.

* * *

На следующий день дождь зарядил с самого утра. Я проснулась в дурном расположении духа и взглянула на часы. Они показывали ровно семь утра. Я поморщилась.

Всё дело в том, что это время суток я не выношу органически. Нет, не спорю, что тысячи, возможно, даже миллионы жителей нашей планеты неизменно испытывают прилив бодрости и жизненных сил, встречая рассветные лучи. Только я не из их числа. Если бы кто-то задался целью представить себе мой утренний образ, ему бы стоило вспомнить об остатках вчерашней манной каши, налипшей на стенки кастрюли.

Обычно, несмотря на видимые усилия с моей стороны, сон долго не желает выпускать меня из своих цепких объятий, нашёптывая крамольную идею позабыть на время о делах насущных и всласть понежиться под одеялом. Но сегодня всё было иначе. Когда истекли первые благословенные секунды после пробуждения, пока ещё не включилась память, именуемые по латыни "tabula rasa", что в переводе означает «чистый лист», и передо мной с неминуемой ясностью предстали недавние события, сон как рукой сняло.

Светлый образ моей ископаемой, но за долгие годы нашего альянса ставшей до боли родной и близкой «копейки», всплыл перед глазами, наполняя сердце невыразимой печалью. Мысль о том, что она безвозвратно покинула меня и тем самым сделала реальной угрозу в ближайшее время оказаться брошенной в пучину нашего самого чистого и безопасного в мире метрополитена, заставила мой лоб покрыться лёгкой испариной. Чтобы взбодриться, я решила принять душ.

Опасливо покосившись на мужнину половину кровати, я с облегчением обнаружила, что глава семьи не имел чести провести сегодняшнюю ночь в нашем уютном любовном гнёздышке, что, надо заметить, в последнее время случалось нередко. Может, будь на моём месте другая женщина, подобная тенденция наверняка обеспокоила бы её нежное сердце и, не приведи боже, явилась причиной горьких слёз. Я же, напротив, считала такие краткие передышки в общении с дражайшей половиной истинными подарками судьбы, ибо, в связи с вышеуказанными причинами, общение это с каждым днём становилось всё менее плодотворным и чаще всего сводилось к маловразумительному пьяному нытью с одной стороны и непробиваемому молчанию с другой.

Выпрыгнув из-под одеяла, я босиком прошлёпала в ванную.

Горячий душ неизменно придаёт мне бодрости, и минут через пятнадцать, когда я, завернувшись в полотенце, сидела в кухне с чашкой ароматного дымящегося кофе, самочувствие моё стало заметно улучшаться.

«В конце концов, – подумала я, – говорят, из каждого безвыходного положения есть минимум два блестящих выхода, остальные тоже вполне приемлемые. Обнаружить их, как правило, не составляет труда, надо только чуть-чуть пошевелить мозгами, чем мне и следует незамедлительно заняться».

Мои размышления прервал звонок в дверь.

«Кого ещё нелёгкая несёт с утра пораньше?» – с удивлением подумала я и, проследовав в коридор на цыпочках, нерешительно приникла к глазку. На площадке стоял Вениамин, мой младший товарищ и сосед по двору, вследствие оптического искажения казавшийся ещё более тощим и долговязым, чем на самом деле.

«Вот только тебя-то мне и не хватало, счастьице моё!» – выругалась я про себя, почти с неприязнью глядя на его вытянутую, бледную, как у всех рыжих, физиономию.

В другое время я бы, конечно, не стала от него скрываться. Вениамин, или, по-домашнему, Веник, был парнишка душевный и, пожалуй, имел только один серьёзный недостаток. Но зато какой! Открыв, по его разумению, в себе недюжинный поэтический талант, он кропал вирши буквально километрами, а затем без всякой пощады терроризировал ими окружающих. Особенно доставалось мне – во-первых, по-соседски, во-вторых, из-за природной кротости нрава. Отшить юное дарование как-то не хватало духу, и оно, надо сказать, беззастенчиво этим пользовалось. Но терпеть эту пытку сегодня, да еще с утра пораньше, на дурную невыспанную голову – нет, это было выше моих слабых сил!

Не открою, решила я, но тут Вениково лицо угрожающе приблизилось к глазку, и тишину разорвала очередь отрывистых звонков. Примерно на десятом по счету я сломалась, и, заскочив в комнату за халатом, полетела обратно к двери.

– Веник, мать твоя курица… – начала я ласково, но поведение гостя сходу меня озадачило. Вместо обычных бурных приветствий или хотя бы извинений за устроенный переполох, гость буквально рухнул у порога на корточки и уткнулся головой в колени.

– Всё, мне кирдык! – прошептал он еле слышно, терзая руками свою и без того вечно всклокоченную шевелюру. Но сегодня она выглядела так, словно её обладателя всё утро трепала стая разъярённых обезьян. – На сей раз доездился!

Веник всегда отличался неадекватностью реакции, но таким я его видела впервые. Сердчишко моё нехорошо ёкнуло.

– Ты что, сбил кого-то?! – спросила я, приходя в ужас от своей догадки.

– Хуже.

– Да что же может быть хуже-то, господи?!

– Машину раздолбал папашину, «мерин» его дурацкий! Всю морду снёс! Он, когда в командировку уезжал, сказал мне: «Убью, даже если просто в гараже появишься!» Я, в принципе, и не собирался, но тут, как назло, у «тойоты» моей движок скис, а без колёс – как без ног, сама знаешь… – Веник горестно замолчал и принялся дёргать себя за волосы с удвоенной силой. – Ну вот, дай, думаю, съезжу разок, проветрюсь. Вот и съездил. Кошка прямо под колёса кинулась, а у меня духу не хватило переехать её, проклятую. Я даже затормозить толком не успел, прямо на всём скаку в бетонную тумбу и впилился.

Схожесть нашей проблемы до того развеселила меня, что я вдруг совершенно неуместно захихикала.

– Ты чего смеёшься-то? – подскочил Венька.

– Извини, не хотела. Просто я сама вчера свою «копейку» в лучший мир отправила.

– Какая, к чёрту, «копейка»? – махнул рукой Венька. – Ты хоть прикидываешь, сколько он стоит-то?! Да за такие бабки всю площадь можно «копейками» уставить и ещё соседний переулок прихватить!

Вот тут я ужасно разозлилась.

– Ах ты, дрянь такая, – говорю, – значит, хочешь, чтобы я посочувствовала, что ты свои тачки дорогущие от безделья колотишь налево-направо, как пасхальные яйца, и не отвлекала ваше высочайшее внимание на свои мелкие, незначительные проблемки? А ну марш из моей квартиры, и чтоб духу твоего здесь больше…

Венька не дал мне договорить. Он обхватил меня руками и по-детски ткнулся лбом в моё плечо.

– Прости меня, слышишь? – заныл он, – Ну прости, ладно?.. Я сам не знаю, что плету, идиот. Мне такое будет, такое, ты даже представить себе не можешь… Ну не сердись, пожалуйста… Ты не слушай меня, я же всё понимаю… Просто мне страшно очень, вот дурь и сморозил… А ты что, её совсем, с концами расколошматила?

– Ещё с какими…

– А как же ты теперь без машины-то будешь?

Знаешь что, ты пока совсем-то не отчаивайся, я с ребятами поговорю, посмотрим, может, и придумаем что-нибудь, а?

Злость моя малость поостыла, но я всё ещё слегка дулась на Веньку, поэтому молча пожала плечами. Он немного потоптался у двери, потом смущённо сказал:

– Слышишь, неплохо бы мне санузел твой обследовать…

Нет, что ни говори, Венька – милый ребёнок, и я не могу на него долго обижаться!

– Дерзай, – подбодрила его я, тактично удаляясь в комнату. – Только дверью не хлопай. А то там на полке ведро с кистями. Чуть что – оно сразу в унитаз летит. Но может и на голову.

– Да помню я, – донеслось из туалета, и вслед за этим оттуда послышался страшный грохот.

– День – просто кошмар какой-то, – не вскоре появившись пред мои светлы очи, пожаловался Веник, красноречиво потирая макушку.

На правах гостя он разместился в нашем единственном кресле, и, скинув кроссовки, вытянул свои километровые ноги. Одна из них была в носке с дыркой на пятке, другая – на мыске.

– Я вот сейчас подумал – лучше бы мне вместе с этим вонючим «мерсом» гигнуться. По крайней мере, хоть с папашей бы объясняться не пришлось. Лежал бы себе в лакированном гробу – молодой, в красивом костюме, ко всему безучастный. Вокруг – лилии, Бах. Папа, чёрный от горя, рыдает. Худой такой, осунувшийся… всего-то килограммов сто тридцать в нём и осталось. Нет, ну чего ты улыбаешься, я серьёзно.

– Да чушь вы порете, мой юный друг. Какой бы там рассякой ни был папа, а всё же ты – его родимая кровиночка. Поорёт, поразоряется, может, в ухо разок даст – и простит. Что он, в самом деле, Иван Грозный, что ли?

– Ты его не знаешь, – со вздохом сказал Веник, шевеля пальцем, одиноко торчащим из носка. – Он потом при каждом удобном случае мне это поминать будет. Да и вообще я для него – конченый. Он вот – мужик, молодец, был каким-то там задрипанным инженеришкой, а теперь – босс, триста человек в подчинении, из загранок не вылезает, денег немерено. А я кто? Нахлебник, стихоплёт – позор семьи, одним словом. Нет, ничего хорошего меня не ждёт. Пахан если заведётся, так это минимум на полгода.

Веник, будучи единственным сыном очень состоятельных родителей, страдал весьма распространённым в наши дни комплексом. С одной стороны, он имел то, о чём многие его ровесники не могли и помыслить – собственную квартиру в элитном доме, нашпигованную разными домашними кинотеатрами и другими дорогими игрушками, машину, горы шмоток и все прочие тридцать три удовольствия. С другой стороны, в процессе становления Вениковой личности ни отец, ни мать участия толком не принимали. Первый – по причине хронической занятости работой, вторая – по причине хронической занятости собой и шофёром-любовником. Вдобавок отец, обладающий сильным, жёстким характером, сверх меры подавлял своё чувствительное, не приспособленное к жизни чадо. Его общение с сыном происходило в основном по телефону, посредством громогласных армейских команд, большинство из которых Веник, недотёпа и созерцатель по натуре, выполнить был просто не в состоянии.

Смотреть на этого соломенного сироту иной раз было жалко – даже принимая во внимание пачки баксов, которые нередко водились в его карманах. Вот и сейчас он сидел передо мной потерянный, грустный, малокровный, с гигантским нелепым кадыком и гречневой кашей веснушек на лице – ни дать ни взять необогретое, недолюбленное, приютское дитя, случайно разжившееся пятидесятидолларовой майкой. Чем я могла ему помочь? Ну разве что выслушать да пожалеть от души.

– Может, его ещё восстановить можно? – спросила я после тягостной паузы, имея в виду раскуроченный «мерседес».

– Можно-то можно, но это ж сколько бабла надо! Мне при всём желании столько не заработать. Тем более, если куда-то устраиваться, так это всё равно через отца.

– А когда он вернётся?

– Обещался завтра, а там – кто его знает. Может, через неделю, а может, и через месяц. У него всегда так. – Веник махнул рукой, потом вдруг вскочил и с места в карьер перешёл на крик. – А я вот сиди всё это время, жди, трясись и мучайся! Нетушки, нашёл дурака! Свалю, да так, что ни одна сволочь не найдёт! Хватит, надоело! Наймусь контрактником, а потом – на Кавказ, в Чечню. Фиг он туда сунется!

– Веник, детка, какой Кавказ? – попыталась я успокоить непутёвое чадо. – Ну ты ж не Лермонтов, в самом деле! Пойми, в Чечне нет джакузи, нет боулинга, там вообще ничего нет. Одни бандиты да наши менты. Да тебя, такого сладкого, вычислят ещё по дороге в военкомат. А потом с потрохами сдадут первомуже чеченцу. Будешь сидеть в яме и оттуда звонить папе, выкуп просить.