Экспозиция чувств
Страничка Александры Корбус была открыта три года тому назад. Сейчас там горделиво красовалась ненавистная «Осень нашей любви», пролайканная больше полутора тысяч раз и собравшая длинную череду восторженных комментариев. Глеб снова поразился обилию вуайеристов.
За три года Корбус разместила солидную галерею работ. В основном это были уличные съемки. Чаще всего девчонка снимала в Москве, но были фотографии Питера, Казани, Нижнего Новгорода, Вологды. Узнаваемые городские пейзажи служили для нее только фоном – героями были люди. Она снимала стариков и детей, влюбленных, мечтателей, работяг, уличных музыкантов, просто прохожих… И всегда в работах Корбус присутствовало что-то особенное, связанное с неповторимостью ее взгляда на мир. Простые, на первый взгляд, картинки цепляли Глеба: заставляли вспоминать, размышлять, улыбаться или сопереживать.
Время от времени Корбус публиковала образцы заказных работ. Чаще всего это были свадьбы. Красивые романтичные сюжеты и даже без присущего жанру китча. Воплощение девичьей мечты о главном событии жизни. Были на страничке и студийные портреты. И дама-администраторша Винзавода оказалась права: достойные работы. В них Корбус не стремилась оригинальничать ради оригинальности, не использовала натурщиков как с бездушный реквизит… Портреты были… (Глеб задумался, как это определить)… Они были человечны. В них светилась душа. Неужели их тоже снимала Александра Корбус – нахальная и безответственная папарацци?
Внимание Глеба привлекли несколько эффектных портретов красивого блондина с дымчатыми глазами. Интересно, кто он? Клиент? Натурщик? Или любовник? Последнее предположение Гордину почему-то не понравилось…
В общем, изучение аккаунта Александры Корбус, убедило Глеба в том, что и так знал: девчонка была несомненно талантлива. Ей удавались разные жанры. Но сама она явно предпочитала подкарауливать на улице тех, кто даже не подозревал об исходившей от нее угрозе. И портить им жизнь. Несправедливо, но факт: иногда талант достается тому, кто его не заслуживает.
***
Долгожданный звонок раздался в понедельник вечером. Когда на дисплее смартфона отобразился незнакомый номер, Гордин занервничал и хрипло каркнул в трубку:
– Да?
– Алло, – женский голос звучал непривычно низко, словно виолончель. – Это Александра Корбус. Мне передали ваш телефон с просьбой позвонить. Вот я звоню. Что вы хотели?
«Что я хочу? – злобно подумал Глеб. – Тебе пока этого лучше не знать!»
– Я хотел бы встретиться с вами.
– Зачем?
– Из-за ваших фотографий. Мне… м-м-м… в общем, они цепляют меня.
– Вы вроде бы хотели заказать серию снимков. Это действительно так?
– Давайте обсудим все при личной встрече.
– Хорошо. Когда и где?
***
Глеб вошел в кафе, освещенное приглушенным светом, и огляделся. За столиками сидели парочки или одиночки, уткнувшиеся в смартфоны. Никого похожего на Александру Корбус. На всякий случай Гордин еще раз внимательно проинспектировал одиноких женщин. Будто пикапер, выбирающий очередную жертву. Нет, девчонка еще не пришла. Что ж, он подождет!
К Глебу подскочил вертлявый официант:
– Здравствуйте. Вы один?
– Нет. У меня назначена встреча с девушкой.
– Тогда, пожалуйста, проходите вон к тому столику у окна. Вам там будет удобней.
– Нет, я сяду напротив двери, – заупрямился Гордин.
Глеб заказал себе двойной эспрессо и принялся ждать, выстукивая ногтями по пластиковой столешнице нервный ритм. Четырежды дверь открывалась, впуская новых посетителей, но каждый раз это были другие люди. Прошло пять минут после назначенного времени, потом десять… Раздражение Глеба нарастало, стук ногтей становился все громче и чаще.
На двенадцатой минуте в дверях появилась высокая девушка в короткой куртке защитного цвета и черных джинсах. На шее в несколько слоев был намотан шарф рыхлой вязки, призванный утеплить несколько легкомысленную для переменчивого марта одежду. Глеб узнал ее сразу. Он приподнялся из-за стола и помахал рукой. Девушка кивнула, помахала в ответ и двинулась к нему.
– Вы Глеб? – в голосе звучал уже знакомый Гордину густой виолончельный тембр.
– Да, это я.
– А я Саша. Вы уже заказали? Закажите мне капучино. Я сейчас вернусь.
И нахалка прошествовала мимо Гордина в туалет. «Даже не подумала извиниться!» – почти восхитился Глеб. – И хорошо, и отлично!». Ее поведение освобождало Гордина от необходимости быть любезным.
Минут через пять Корбус вернулась и села за столик напротив Глеба. Она была похожа на свою фотографию, только лучше. С холода ее щеки раскраснелись, в волосах мерцали бриллиантовые капельки растаявшего снега. Девчонка сняла объемный шарф и обнажила тонкую шею. «Длинношеее, – усмехнулся Глеб. – Я бы мог сломать эту тщедушную шейку одними пальцами».
Александра отхлебнула капучино, испачкав верхнюю губу молочной пенкой с коричной крошкой, и пристально посмотрела на Гордина:
– Ваше лицо мне почему-то знакомо.
– Да?
– Мы раньше не встречались? Где я могла вас видеть?..
Глеб достал из кармана смартфон, сделал быстрое селфи в профиль и поднес дисплей к самому носу девчонки:
– Так привычней будет?
Корбус все поняла, едва взглянув на дисплей. Ее самоуверенная улыбка мгновенно увяла:
– О, черт! Вы – тот мужчина с моей фотографии!
– С твоей? – зловеще-спокойно процедил Глеб. – А вот ни хрена! Это моя фотография! Моя и моей женщины. Ты не должна была выставлять ее!
– Что вам от меня нужно? – почти испуганно спросила девчонка, сжав кулаки в защитной реакции.
Глеб не смог бы внятно сформулировать, какой именно сатисфакции он хотел. Определенно ему не нужны были никакие цивилизованные материальные компенсации морального ущерба. Пусть эта девчонка сама, на собственной шкуре, испытает бессилие человека, чьи тайны выставлены напоказ. Око за око!
– Была бы ты мужиком, я бы морду тебе набил! Несмотря ни на какие первые премии, – с каждой новой фразой спокойствие Глеба позорно рушилось. – А с тобой, соплячка, что делать? В суд на тебя подать?
Минутный испуг девчонки трансформировался в бойцовский азарт. Крылатые брови гневно сошлись на переносице буквой «V», в глазах полыхнуло недоброе пламя:
– Это за что же? – девушка скрестила руки на груди.
– За то, что ты меня подставила! Нас подставила! Мы имеем право на защиту от вторжения в частную жизнь! Ты не должна была афишировать наши отношения!
– Что жена фотографию увидела, любовничек? Так тебе и надо!
– Я не женат.
– Тогда что ты так дергаешься?
– Потому что благодаря тебе, интимная сцена с моим участием развешана плакатами по всему городу! – Глеб уже почти кричал. – Она уже попала в Интернет, и, значит, останется там навсегда!
– И что же в ней такого «интимного»? Насколько я помню, ни секса, ни извращений каких-нибудь там нет. Подумаешь, мужчина обнимает женщину! Такое можно увидеть по десять раз за день.
– Моя женщина замужем.
– Поздравляю! Если замужем, значит, она – не твоя женщина, а чужая, – с безупречной логикой заключила девчонка.
– Не твое дело, соплячка! – взвился Глеб.
– Точно! Не мое. Это – твое дело! Если ты так заботишься о ее чести, то какого черта ты лизался с ней в публичном месте? Чтобы ты был в курсе, для интимных свиданий есть отели на час. И по очень умеренным ценам. Ты бы еще надумал на Красной Площади любовью заняться, извращенец!
Глеб отметил, что лицо девчонки покраснело, глаза недобро прищурились. А губы, яркие, точно вымазанные ягодным соком, собрались как для плевка.
– Это ты извращенка, а не я! От таких, как ты, ни в каком отеле не скроешься! Да ты ради картинки в замочную скважину без мыла влезешь! Представляешь, какой убойный кадр можно снять! И послать на конкурс!
– Не тужься, придурок! Я тебя не через замочную скважину снимала! А на улице я имею полное право фотографировать все, что я захочу. Можешь поинтересоваться законодательством на эту тему.
– Кроме законодательства есть еще и совесть! Ты бы хоть раз подумала своим цыплячьим мозгом, что можешь разрушить чью-то жизнь. А если ее муж увидит этот плакат?..
– Ну да… А ты, конечно, гиперсовестливый? Трахал чужую жену и страшно мучился совестью. Таким как ты всегда легче найти виноватого, чем признать собственную вину! Это ты подставил ее, усек, ты, а не я! Ты как грабитель, который обчистил магазин, попался и ноет, что его жизнь сломала камера наружного наблюдения. Не воруй – не поймают, понятно? Представь, что тебя камера зафиксировала!
В обидных словах девчонки была отрезвляющая правда. Гордин не должен был выставлять их с Анной отношения напоказ. Даже если в глубине души хотел, чтобы их связь была раскрыта. Но ведь Анна-то этого не желала… Получается, Глеб подставил ее…
Пусть так. Но не этой сопливой папарацци читать ему мораль! Если б не ее идиотская фотография, отправленная на конкурс… Все бы обошлось! А теперь судьба Анны подвешена в неопределенности. И Глеб ничего не мог с этим поделать! «Имею полное право фотографировать все, что я захочу». Да вот хрен тебе, паршивка!
– Камера наружного наблюдения?! Съемки камеры не попадают на выставки и в Интернет! А тебе же непременно надо было выставиться! У нас же амбиции! Сколько чужих жизней ты готова положить, чтобы стать лучшим фотографом России? Папарацци гребанная!
– Может, ты не в курсе, но папарацци снимают селебрити. Ты вообразил себя звездой? Я бы тогда на тебе хоть деньги приличные заработала… А за таких, как ты, ничего не платят!
Глеб с ненавистью посмотрел на тонкую девичью шейку. Словно черт нашептывал ему схватить ее и слегка прижать. Просто, чтобы попугать. Подпортить непомерное самомнение этой соплячки.
– Ты еще скажи, что за первое место ничего не получила. Бессребреница!
– Представь себе, получила. Но не за твою тухлую морду, а за классную карточку! Так что своей победой я обязана только себе!
– Все равно ты не имела права выставлять фотографию на конкурс без нашего согласия! Я могу подать на тебя в суд.
– В суд? Ты где живешь-то, придурок? Такой большой мальчик, и такой тупой! Рискни, а я посмеюсь. Да, и денег приготовь побольше – на компенсацию моих судебных издержек. Так что встретимся в суде! И, кстати, заранее благодарю за оплату моей персональной рекламной кампании!
– Чувствуешь себя неуязвимой, дрянь? Да? Просто тащишься от своей безнаказанности!
– Просто не тебе меня наказывать, урод! Ты только сделаешь хуже себе и своей любовнице. Если скандал попадет в прессу, ее муж точно все про вас узнает. И ты очередной раз ее подставишь! А уж я постараюсь собрать прессу, можешь не сомневаться! Связи у меня есть!
– А я и не сомневаюсь в твоей подлости! Знаешь, говорят: если живешь в стеклянном доме, не бросай в других камни. Ты первая бросила камень! – Глеб поднялся из-за стола и навис над сидевшей перед ним девчонкой.
– Ты мне угрожаешь? – Корбус тоже поднялась. Она приняла вызов.
– Понимай, как хочешь. Но таких, как ты, нужно учить. И учить на собственной шкуре!
Кровь бросилась Глебу в голову, смывая последние остатки самоконтроля: он уже не способен был мыслить рационально. Хотелось только одного – наказать, унизить эту паршивку.
Не отрывая взгляда ото рта, плюющего в него обидными словами, Гордин шагнул вперед, схватил девчонку в охапку, притянул к себе и больно укусил за нижнюю губу. А потом с извращенным удовольствием языком раскрыл ей рот и стал наполнять его своей слюной.
Корбус отчаянно вырывалась. Но Глеб был сильнее. Он удерживал ее, почти не напрягаясь. Беспомощность девчонки, ее напрасные конвульсивные трепыхания были приятны. Вот именно так мужчины и поступают со слабым полом – подчиняют, утверждают свою власть. Неожиданно для себя Гордин возбудился: девичье тело билось его руках, терлось об него всеми своими выпуклостями… Глеб опьянел от желания. Он забыл, где находится, не замечал, как возмущенно или насмешливо смотрят на их сцепившуюся парочку посетители кафе…
Гордин вдавил в бедра девчонки свой напрягшийся член и излил ей в рот громадную порцию слюны. Корбус попыталась вытолкнуть Глебов язык наружу, но захлебнулась и как-то разом обмякла, сомлела в его руках. Ее рот безвольно расслабился, и Гордин завладел им, как законным трофеем. Он целовал девчонку до тех пор, пока та не опомнилась. Рывком высвободив одну руку, она впилась ногтями в Глебову кисть, раздирая кожу в кровь.
Черт! От внезапной боли Гордин даже вскрикнул. На коже вспухали четыре длинные кровоточащие борозды. Эта дрянь еще и царапается! Кошка драная! Мысли мешались в голове, эмоции не помещались в слова. Глеб несколько раз начинал и не мог закончить фразу:
– Да ты… да я…
Александра втянула голову в плечи, сжала кулаки и закрыла ими лицо. Боится, соплячка! Да за такие дела ей шею свернуть нужно! Но Глеб никогда не поднимал руку на женщину.
– Расслабься… Я женщин не бью.
Девчонка выдохнула с видимым облегчением, разжала кулаки. И тыльной стороной ладони брезгливо вытерла рот:
– Придурок!
Она осторожно потрогала пальцем опухающую нижнюю губу:
– Сексуальный маньяк! Ты что, совсем озверел?
Глеб на секунду почувствовал раскаянье, но тут же отбросил это чувство. Сама виновата, заслужила!
– А ты – фотоманьячка! Ты еще пожалеешь об этом, идиотка! Тысячу раз пожалеешь, что влезла в мою жизнь. Мало не покажется!
Гордин схватил куртку, сунул руки в рукава и невольно поморщился: манжета задела оцарапанную кисть. Он достал из кармана портмоне и небрежно бросил на стол пятисотенную купюру.
– Мы еще увидимся! – пригрозил Гордин и широким шагом вышел из кафе.
Глава 7
Март 20Х2 г.
Саша осталась стоять посреди зала под откровенно любопытствующими взглядами посетителей. Кое-кто даже развернулся, чтобы удобней было наблюдать. Сашка показала вытянутый в неприличном жесте средний палец. И опустилась на стул.
Во рту стоял вкус чужой непроглоченной слюны. Саша тщательно собрала ее и выплюнула в чашку недопитого кофе. Этот придурок словно трахнул ее. Он унизил ее, поимел. Урод!
Как это ни странно, безобразная сцена была обратной стороной Сашкиной славы. Если б фотография не победила на конкурсе, ее бы не напечатали на плакате, плакат не развесили бы в городе, и этот тип не прибежал бы выяснять отношения… В теории Саша знала, что известность бывает не только приятной, но и опасной. А сейчас впервые примерила это на себя.
На душе было погано. Самое ужасное, что Сашка не ощущала собственной моральной правоты. Этот придурок намекнул, что она будет виновата, если с его любовницей что-нибудь случится… Если муж увидит плакат с фотографией… Нефиг было связываться с замужней! Нефиг было обниматься на публике в центре города! И все-таки внутри Саши противно шебаршилась неспокойная совесть.
Было и еще кое-что… Сашку смутила реакция собственного тела на поцелуй. Ведь это было насилие! Но пока она сопротивлялась, что-то внутри нее сопротивлялось сопротивлению. Даже боль укуса возбуждала. А от головокружительного поцелуя Сашка совсем поплыла… А потом вдруг – бах! – просветление. Именно тогда она расцарапала Гордину руку. Так этому уроду и надо! Не будет кусаться! И лапы свои распускать!
Ужасно хотелось курить. Игнорируя Гординскую пятисотенную, Саша выложила на стол деньги за свой недопитый заплеванный капучино и вышла на улицу. Прикрывая ладонью трепещущий на ветру язычок пламени, она зажгла сигарету,
Обычно несколько затяжек примиряли Александру с обстоятельствами. Но в этот раз даже целой сигареты не хватило. Саша нервно закурила вторую, но вскоре почувствовала легкое головокружение и противную горечь дыма. Никотин не помогал. Надо было найти какое-то другое средство. Хотелось выговориться. Выплеснуть дурные чувства так же, как Саша выплюнула изо рта чужую слюну.
Мысленно перебрав разные кандидатуры от Макса до бабушки, Саша остановилась на Лане и набрала знакомый номер. Но телефон выдал серию безответных длинных гудков. Лана частенько не слышала звонка. Пришлось звонить на городской. Трубку поднял дед:
– Это кто же нас почтил такой честью? Неужели лучший фотограф России?
– Привет! Сегодня же среда, Элем. Разве ты по средам не преподаешь?
– А зачем вы звоните в среду, барышня, если знаете, что я преподаю? Меня коллега попросил поменяться с ним на пятницу.
– Я, кстати, не тебе звоню, а Лане. Она дома?
– То есть со мной, Александра Федоровна, вы общаться не желаете?
– Желаем. Но дело у меня к Лане. Могут у нас быть свои женские секреты? Так она дома? По мобильному не отвечает.
– В магазин вышла, будет минут через двадцать. А трубка ее – вот она лежит. Забыла. А я думаю, кто же это Ланочку домогается? У тебя, девочка, что-то голос расстроенный. Что-то случилось?
– Дед, со мной тут такая гадость произошла. Из-за той моей конкурсной фотографии. Представляешь, меня нашел мужик, который на ней снят. Он был просто в ярости. Набросился на меня как маньяк какой-то.
– Настоящая слава – это когда тебя начинают одолевать придурки и маньяки. Поздравляю.
– Я не шучу, дед. Это было ужасно!
– Ну, прости старого дурака. Приезжай, девочка, расскажешь все в подробностях. Обычно все оказывается не так уж страшно, как кажется поначалу.
– Сейчас приеду.
***
– Привет! – Саша привычно клюнула поцелуем дедову щеку.
– И тебе привет, – сказал Корбус и, приоткрыв дверь в комнату Ланы, прокричал. – Ланочка, Саша приехала.
Заметив распухшую Сашкину губу, Элем удивленно поднял брови:
– А это что у вас такое, барышня? Последствия бурной ночи?
– Нет, последствия бурной встречи. С одолевающими маньяками.
Корбус вдохнул, собираясь дать комментарий по пикантной теме, но тут из своей комнаты выглянула Лана:
– Я сейчас закончу. Подождешь минут десять? А что у тебя с губой?
– Про губу – потом. Ты не торопись, я пока с Элемом поболтаю.
– Пошли на кухню, – дед подхватил Сашу под руку. – Заодно и чайку попьем. Лана, присоединяйся, когда освободишься.
За чашкой чая Саша рассказала Корбусу историю своего столкновения с ненормальным Глебом, умолчав, однако, о том, что больше всего взволновала ее саму – о странной реакции своего тела. В середине рассказа на кухне тихо появилась Лана и молча присела в уголке. А дед тем временем продолжал пытать Сашу:
– Значит, он набросился на тебя?
– Набросился.
– Что конкретно он сделал?
– Укусил за губу. Видишь?
– О-ри-ги-нально. Синяк будет отменный. Твой Макс просто обязан устроить бурную сцену ревности. Вообще-то странный способ нападения. Укусил и все?
– Ну, еще он меня… он меня поцеловал.
– Ту-ту-ту… Барышня, а вы уверены, что он хотел именно отомстить? Я бы сказал, что, по всем признакам, он хотел чего-то другого. Что, впрочем, тоже предосудительно, если не по взаимному согласию. Или согласие имело место быть?
– Какое согласие, дед? Он прижал мне руки – вот так (Саша показала, как это было), но я вырвала одну, и когтями расцарапала этому придурку его лапищу. Надолго отметина останется. А он мне угрожал.
– Какой ужас! – не удержалась Лана, но Элем осадил ее суровым взглядом.
– И свидетели были?
– Полное кафе свидетелей. Ни одного равнодушного, смотрели все! Как в цирке! – Саша театрально взмахнула руками.
– Ну, тогда теоретически ты можешь подать на него заявление в милицию. А если еще пройдешь медицинское освидетельствование и зафиксируешь факт злостного укушения, то можешь чего-нибудь добиться… Если хорошенько постараешься… В мое время за это давали 15 суток ареста. Сейчас, скорее всего, будет суд и штраф.
– На черта мне сдался этот штраф?
– А чего же ты хочешь?
– Я хочу… Я не хочу его знать!
– Детский сад, Александра Федоровна! Ты его уже знаешь! Увы, девочка, это издержки твоей профессии. Риск вляпаться в подобную историю есть всегда.
– А у тебя когда-нибудь такое было?
– Ты же знаешь, что я на улице почти не снимаю. А в студийной съемке клиент возмущается, только если недоволен тем, как получился. Но такого, как ты понимаешь, не случается никогда.
– А ты бы как поступил на моем месте?
– На твоем месте… Ту-ту-ту… Не представлю, что кто-то из клиентов захотел бы укусить меня… за губу…
– Элем! – укоризненно произнесла Лана.
– Да… Понимаешь, девочка, этика в уличной съемке – это очень больной вопрос… И до сих пор он формально никак не урегулирован. Что и кого можно снимать, а кого нет… Стрит-фотографы говорят, что всегда лучше попросить прощения, чем разрешения. Сама знаешь, как ценна спонтанность. Если спрашивать разрешения, многие сразу же отказывают. Нет и все! А если и соглашаются, то встают ровненько в позу, ручки по швам, на лице улыбочка неестественная приклеена… И вся прелесть подсмотренного момента разом пропадает. Такие карточки можно прямиком отправлять в мусорную корзину. Так что если ты серьезный фотограф и хочешь продолжать работать в своем жанре, то придется снимать на свой страх и риск. Но при этом всегда быть готовой к таким сценам, как сегодняшняя. Могут даже морду набить.
– Он так и сказал: была бы я мужиком, он набил бы мне морду.
– О чем я и говорю. А поскольку ты не мужик, твой маньяк по-своему тебе личико подпортил. Зато – ты лучший фотограф года! Так что: думайте сами, решайте сами…
– Но этот урод не имел никакого права наезжать на меня! Я ничего не нарушала! Правда, Элем?
– Видишь ли, девочка, право и этика – это разные вещи! Правда, что никаких законодательных запретов на фотографирование на улице нет. Ты имела полное право снимать и этого типа, и его любовницу, и бабку, и внучку, и Жучку. То есть с точки зрения ответственности, уж не знаю, какой там – уголовной, административной или какой-там-еще, – тебе ничего не угрожает. А вот с точки зрения этики, ты нарушила приватность его частной жизни. И, естественно, ему это не понравилось.
– Но не убивать же меня только за то, что я случайно сняла этого придурка!
– Случайно?
– Ну, не случайно! Все равно это не повод для убийства!
– А он, по-твоему, на это способен? От укуса до убийства «дистанции огромного размера». Ты считаешь, что он реально опасен?
Саша недолго покопалась в своих чувствах. Страха не было. Была злость, ярость, смущение, но отнюдь не страх. Хотя этот сумасшедший Глеб и угрожал ей.
– Он орал, что я тысячу раз пожалею, что сняла его и выставила фотографию на конкурс.
– Орал? И свидетели это слышали? Это хорошо! Собака, которая много лает, не кусает.
– Да?! В моем случае эта… этот… кобель как раз и укусил!
– Укусил – это мелочь. Что же касается чего-либо более серьезного… Ту-ту-ту… Если он не псих, то должен сообразить, что подозрение сразу же падет на него. Скорее всего, он устроит тебе какую-нибудь мелкую пакость. Просто попугает для поднятия самооценки.
– И ты, дед, так спокойно говоришь об этом? Мне угрожает маньяк, а ты спокойненько анализируешь, что и как он может со мной сделать.
– Элем, зачем ты дразнишь ее? – вступилась Лана.
– Ты помолчи пока, у тебя еще будет время утешить «бедную девочку», – резко оборвал Лану Корбус и тут же снова вернулся к разговору с Сашей. – А ты, лучший фотограф России, ну-ка быстро подобрала сопли! Ты бы своему любимому Нахтвею21 поплакалась, что тебе страшно. Он бы тебя как раз пожалел! Хочешь, чтобы в твоей жизни все было ровненько и гладенько? Тогда сиди в своем Интеройле и шлепай фотки на пропуска. И никаких тебе рисков!
От обиды Сашка даже носом зашмыгала. А упоминание Нахтвея, которым она всегда восхищалась, низвело ее проблему до карликового уровня.
– И что мне делать?
– Я уже говорил. Хочешь, иди сначала в поликлинику – фиксировать телесные повреждения, а потом в участок.
– И что они сделают? Ничего они не сделают! – Саша вспомнила, как сама высмеяла Гордина в его надеждах на полицейскую защиту.
– Скорее всего, девочка, именно так и будет. В лучшем случае, примут твое заявление. Но я бы даже на это особо не рассчитывал. Александра, скажи мне честно, как на духу. Вот если бы ты вернулась в тот день, когда сняла эту «горькую парочку». И вдруг случилось бы с тобой откровение, и ты увидела бы будущее. Как выиграешь конкурс, а потом встретишь этого мужика, и он обложит тебя матом и укусит. Или поцелует – я так и не понял, что там между вами было. Но неважно. Важно вот что: нажала бы ты кнопочку спуска или прошла бы мимо?
Саша не колебалась ни минуты:
– Конечно, нажала бы.
Эта фотография значила для Саши слишком много. Кем она была до победы на конкурсе? Внучкой знаменитого деда? Подающим надежды молодым фотографом? Многие так и подают надежды до старости, никогда их не оправдывая. Конкурс дал Сашке уверенность в собственных силах. Это было первое признание, подтвердившее обоснованность ее амбиций. Сродни признанию взаимности в страстной любви к профессии.
