Красная строка. Сборник 3
– Эй! Иди сюда! Смотри какая у меня палка! – закричал Серёжа, размахивая над головой кривой веткой.
Кирилл заинтересовался.
– И правда, хорошая ветка! Длинная! Как раз для работы подойдет!
Серёжа покрутил ветку в руке.
– А для какой работы?
– Ясно для какой! На дворе же весна! С крыш сбивать сосульки! Дворники сбивают их палками, чтобы они на головы людям не упали. Об этом по телевизору говорили в «Новостях». А если дворникам можно, то и мы будем.
Серёжа ещё раз осмотрел свою ветку, больше похожую на кривую рогатину.
– Я готов!
Кирилл обернулся вокруг себя, но ничего похожего на палку Серёжи поблизости не наблюдалось.
– Подожди! Я из дома швабру принесу! Я быстро!
Вскоре Кирилл и Серёжа сбивали сосульки по всему двору: с козырьков подъездов и навеса продуктового магазина на первом этаже, с перекладины железной качели. Даже посбивали совсем не опасные сосульки – крошечные, прицепившиеся к заборчику палисадника. Дело спорилось. Серёжа размотал шарф и спрятал его в карман, стянул шапку с головы и вытер вспотевшее и красное лицо. Конечно, сбивать кривой палкой не так удобно, как шваброй, но всё равно весело!
– Мы сделали нужное дело! – сказал Кирилл.
Сережа согласно кивнул. Они огляделись, работа во дворе закончилась.
– А пойдём в детском саду над верандами сосульки посбиваем? – предложил Кирилл.
Серёжа поднял глаза на окна своей квартиры и вспомнил про обещание, которое дал бабушке «ни шагу со двора». Он вмиг натянул на голову шапку и замотал вокруг шеи шарф.
– Мне нельзя со двора уходить. Я бабушке обещал.
Кирилл обидно рассмеялся.
– Ну ты и нюня! Мы проделываем большую работу, помогаем людям. Сосульки могут поранить человека. А ты ноешь: бабушке обещал!
Серёжа поднял голову.
– Я не могу нарушить обещание. Мне папа сказал: «Нарушить слово – всё равно, что предать человека. Не хорошо это. Мужчина должен держать своё слово».
Кирилл перестал смеяться. Вытер рукавом куртки шмыгающий нос и постучал шваброй, откалывая примёрзлую к асфальту льдинку.
– Хорошо. Тогда давай весь лёд во дворе переколотим, чтобы он быстрее растаял!
Серёжа взял ветку поудобнее.
– Хорошо. Особенно возле дверей подъездов, чтобы никто не поскользнулся и не упал!
Солнце медленно отступало за горизонт, забирая первое весеннее тепло. Зима на какие-то часы вновь вступила в свои права, примораживая, заковывая холодом расползающиеся серые сугробы. Растаявшие за день лужицы вновь затягивались тонкой, хрустальной коркой
Лариса Кравчук
Детство Скрябина
(к 150-летию А. Н. Скрябина)
Москва. Старый Арбат
Зима 2021 года накануне Рождества. Серое небо сливается с фасадами невысоких старинных домов. Светящиеся холодным светом фонари, витрины магазинов, книжные развалы, ряженые продавцы, промерзшие художники, недоумевающие лица туристов заполняют пространство знаменитой на весь мир улицы. Знают ли, случайные и неслучайные прохожие, что здесь каждый дом хранит тайну бывших своих жильцов, что на этой улице зарождались идеи превращения мира из царства мрака и печали в царство безграничной радости и счастья.
В конце XIX века в уютных арбатских переулках царила атмосфера необычайного творческого подъема в поэзии, музыке, в живописи. Здесь жили и творили поэты, художники, музыканты, актеры. Многих объединяло творчество. Возникали разнообразные эстетические содружества между художниками, писателями, композиторами, философами, созревали идеи о взаимодействии искусств, о поиске нового стиля в художественной культуре.
Дом, в котором композитор А. Н. Скрябин провел три последних года своей жизни – с апреля 1912 г. по апрель 1915 г. – и в наши дни сохранил «арбатскую» атмосферу традиций высокого искусства. Несмотря на годы, о музыке А. Н. Скрябина, выполненной с завораживающей красочностью звуковой палитры, выдвигаются разнообразные гипотезы, продолжается поиск. Музыканты-исполнители находят новые возможности для воплощения «света в музыке». Художники и поэты проникают в синтетические замыслы о движущихся линиях и формах, текучей архитектуре. Музыковеды, ученые пытаются разгадать тайну заложенных от рождения музыкальных способностей ребенка, отличавшегося от сверстников хрупкой внешностью и обостренной впечатлительностью, к тому же, почти совсем не знавшего своей матери.
В биографии любой выдающейся личности, почти всегда заложен ключ к разгадке его уникальности. А. Н. Скрябин – не исключение. Путь к познанию тайн его музыки не прост. Попробуем прикоснуться к отдельным страницам жизни «Эльфа среди людей», так назвал Александра Скрябина Константин Дмитриевич Бальмонт в своей книге «Светозвук в природе и световая симфония Скрябина».
Рождество 1871 года
В зимний рождественский вечер, в Москве, недалеко от Арбата 25 декабря 1871 г. (6 января 1872 г. по новому стилю), в Сочельник, во флигеле московской усадьбы Лопухиных, Волконских, Кирьяковых родился великий русский композитор Александр Николаевич Скрябин. В «арбатской атмосфере» будущий композитор провёл детство и юность, здесь протекали годы его учения, художественного подъёма и вступления в пору творческого расцвета. Семья принадлежала к московской дворянской интеллигенции. Мать Скрябина – Любовь Петровна Щетинина была одаренной пианисткой. Её талант высоко ценили Антон и Николай Рубинштейны. К сожалению, ребенку не было и года, когда Любовь Петровна умерла от тяжелой болезни легких. Переживая потерю жены, двадцатитрехлетний отец композитора, Николай Александрович Скрябин, погружается в учебу. Он заканчивает юридический факультет Московского университета, затем – Петербургский институт восточных языков. Саша навсегда остаётся в Московском доме родного деда. Его воспитанием занимаются две бабушки и особенно сестра его отца, Любовь Александровна Скрябина. Благодаря воспоминаниям Любови Александровны, мы можем проследить становление величайшего композитора, творца, мыслителя с ранних лет его жизни.
Семья Скрябиных, по заведенному обычаю, на Рождество собиралась вместе. Из разных городов родственники съезжались в родной дом. Любовь Александровна рассказывала об этом так:
– Помню день рождения Саши. Семья у нас была патриархальная, на праздник все съезжались домой. Приехали из Саратова на первый день рождества и брат мой с женой, Николай Александрович Скрябин и Любовь Петровна (урожденная Щетинина). Она чувствовала так себя скверно, что пришлось её почти на руках нести наверх, а через два часа после их приезда явился на свет Шуринька.
После рождения ребенка вернуться в Саратов семье не удалось. У Любови Петровны врачи определили болезнь легких и, по их совету, ее отправили на лечение за границу. Но, недолго прожив на австрийском горном курорте Арко, Любовь Петровна Щетинина скончалась от туберкулёза, всего лишь через семь месяцев после рождения сына. Так Саша навсегда остался в Московском доме родного деда, окруженный любящими и души в нем не чаявшими женщинами. Большой дом, недалеко от Покровских казарм, стал для маленького мальчика родным домом. Мать отца Елизавета Ивановна, её сестра Мария Ивановна и сестра отца Любовь Александровна Скрябина занялись его воспитанием.
Жизнь, наполненная звучанием музыки
Любовь к музыке у Сашеньки проявилась буквально с колыбели. Уже с грудного возраста ребенок тянулся к звукам фортепиано. Когда Любовь Александровна садилась за рояль, кормилица Арина являлась с ним и усаживалась рядом. Саша сидел подолгу совершенно спокойно, но стоило кормилице встать и отойти от инструмента, как он начинал плакать.
Любовь Александровна пишет о том, что в доме всегда царила спокойная обстановка, наполненная звучанием музыки и любовью окружающих. Все родные пытались разделить интерес ребёнка к роялю, который издавал волшебное звучание. Так в тесной душевной взаимосвязи всех окружающих незаметно шло формирование исполнителя, музыканта, творца. Рояль для Шуриньки становился другом, «живым существом». Любовь Александровна в своих воспоминаниях описывает трогательное отношение Сашеньки к инструменту:
– Каждое лето семья переезжала на дачу, и обязательно брали с собой рояль. Саша всегда волновался, что рабочие могут его уронить. Просил, чтобы несли рояль как можно осторожнее, а сам убегал в свою комнату, бросался на кровать, прятал голову под подушку и лишь тогда успокаивался, когда узнавал, что любимый инструмент цел, невредим и стоит на своем месте. Тогда он бежал к нему, осматривал его, ласкал, как человека.
Любовь Александровна с большим тактом и любовью следила за развитием своего любимого племянника. Она рассказывает, что Саша всегда был серьезным ребенком, любил, чтобы на его столе всегда была бумага и разноцветные карандаши. Ещё совсем маленьким мальчиком ему нравилось рассматривать книги Шекспира и Мольера, он знал, что такое комедия, драма, трагедия. Часто Сашенька, сидел за своим маленьким письменным столом и писал трагедии. Лицо его было всегда взволнованное, он иногда вскакивал, декламировал то, что написал, и снова садился, и снова писал…
Однажды Сашенька попросил купить ему игрушечный театр. К этому театру прилагались сценарии нескольких пьес, но он не любил ничего готового, поэтому и декорации для своего театра и текст он начал сочинять и делать сам. Любовь Александровна купила для этого театра прозрачную ткань голубого цвета и разных шелковых лоскутков, он положил их на бумагу, к которой приделал проволоку. Бумага двигалась под голубой прозрачной тканью словно «волнующееся море».
Подробное описание Любовью Александровной сочиненных Сашей и поставленных самостоятельно спектаклей, вся серьезность подхода ребенка как к постановке, так и к зрителям говорят о том, что уже в раннем детстве в процессе «рисования» музыки, импровизаций литературного и музыкального текста закладывались зерна будущего философа, музыканта, недосягаемой высоты творца. Детские спектакли маленького Сашеньки были наполнены поиском новых форм выражения. Он прибегал к вспомогательным средствам таким как прозрачная ткань, бумага, краски, сценические действия, проникал в цветовой мир, пытался понять характерные особенности того или иного цвета в передаче «волнующего моря», то есть характера.
Одной из любимых прогулок для Саши была прогулка на Кузнецкий мост, там находился известный музыкальный магазин. В этом магазине уже знали, что Сашу Скрябина занимает устройство рояля. Служащие музыкального магазина подводили мальчика к какому-нибудь инструменту, открывали деку, ставили Сашеньку на стул, и он начинал рассматривать его устройство. Эти посещения музыкального магазина побудили в нем желание самому сделать музыкальный инструмент. Увидев, как его дядя выпиливает и, получив в подарок ящик с маленькими столярными инструментами, он начинал выпиливать сам. Его игрушечный рояль получился совсем как настоящий с натянутыми струнами, пюпитром и педалью. Вот только изучение нот, к огорчению Любови Александровны, не вызывало у него никакого интереса. Ему больше нравилось играть по слуху. Антон Рубинштейн, прослушав Сашу, успокоил родных:
– Не троньте ребенка, дайте ему развиваться свободно, со временем все придет само собой.
Пролетело время. Саше исполнилось десять лет. Необходимо было подумать об его общем образовании. На вопрос в какое учебное заведение он хотел бы поступить, Саша решительно заявил, что он согласен поступить только в кадетский корпус, где воспитывался его дядя Митя, которого он особенно любил.
В 1882 году, после успешной сдачи экзаменов, Александр Скрябин был зачислен во второй Московский кадетский корпус. Рояль же по-прежнему оставался его любимым инструментом. После занятий он спешил в большую казенную квартиру своего дяди, в которой стоял рояль. Здесь он мог часами спокойно заниматься. Любовь Александровна рассказывала:
– У мальчика была феноменальная память. Как-то в праздник у них был концерт. По окончании концерта директор и кадеты начали уговаривать Сашу сыграть что-нибудь, он тогда еще не брал уроков музыки и даже не умел хорошо читать ноты, но согласился и исполнил по памяти, только что услышанные пьесы. Выступлениями на сцене, Саша быстро завоевал авторитет среди учеников, преподавателей, начальства.
Любовь Александровна понимала, что Саше нужны уроки музыки. Первым его учителем стал известный композитор Георгий Эдуардович Конюс (1862–1933) – композитор, музыкальный теоретик, ученик П. И. Чайковского, С. И. Танеева, А. С. Аренского. Будучи студентом консерватории, Г. Э. Конюс занимался с талантливым Сашей Скрябиным. Подготовка оказалась настолько серьезной, что созрело решение о поступлении в консерваторию.
Сергей Иванович Танеев советует тринадцатилетнему Александру Скрябину брать уроки у профессора Н. С. Зверева. Так Саша примкнул к ученикам Николая Сергеевича Зверева. Учеников ласково и шутливо называли «зверятами». Среди них был и Сережа Рахманинов. В классе Н. С. Зверева часто устраивались сольные состязания, в которых Саша соперничал с Сережей Рахманиновым. Николай Сергеевич всегда очень хвалил Сашу и ласково называл «Скрябушкой».
В шестнадцать лет Александр Скрябин поступает в консерваторию в класс контрапункта С. И. Танеева, в те годы директора Московской консерватории и в класс фортепиано Василия Ильича Сафонова, пианиста, дирижера, известного музыкального деятеля. Закончилось детство. Впереди годы творческой композиторской и исполнительской деятельности, но именно детские годы – начало становления музыканта, будущего великого композитора, творца новых музыкальных образов.
Вадим Федоров
Донецкая сказка
Даня мечтал стать хоккеистом. С тех самых пор, как папа взял его на хоккей. Дане было три или четыре годика. Стадион запомнился ему праздничной атмосферой и огромным количеством людей. И двумя командами. Которые гоняли по льду чёрную шайбу. Одни были свои, донецкие. А другие – иностранные, из далёкой Чехии.
Родная команда проиграла. И это было обидно. Пропустили всего одну шайбу.
– Я когда вырасту, стану хоккеистом, – сказал папе Даня, – и мы будем всё время только побеждать.
– У тебя вся жизнь впереди, – ответил папа, – кем захочешь стать, тем и будешь. Отдадим тебя в хоккейную школу, и будешь чемпионом.
Папа у Дани работал электриком. У него была сумка с различными инструментами и приборами. Дане запрещалось в неё даже заглядывать. Мама называла папу Богом электричества. А папа называл маму Повелительницей младших классов.
Даня любил и маму, и папу. И верил им. И поверил папе, что когда он вырастет, то станет хоккеистом. Но оказалось, что всё не так просто.
Стадион закрылся. Часть его сгорела. Часть вещей растащили какие-то серые люди. Хоккейная школа тоже закрылась. И некому стало учить Даню играть в хоккей.
Потому что началась война.
Вроде бы было всё то же самое. Но люди стали меньше улыбаться. А ещё иногда прилетали снаряды. Они где-то взрывались, и в окнах лопались стёкла. Их сосед, дядя Лёва, очень любил, когда прилетали снаряды. Он работал стекольщиком, и ему нравилось, что стёкла в окнах бьются.
– Кому война, а кому мать родна, – говорил дядя Лёва, – стёкла бьются к счастью. А счастья на всех не хватит.
Даня за эти слова не любил соседа. Даня считал, что счастье должно быть у каждого. Но именно дядя Лёва вызвался отвезти Даню и папу в хоккейную школу.
Папа откуда-то узнал, что курсы молодых хоккеистов проходят где-то за городом. Кому-то позвонил. Договорился. Потом договорился с дядей Лёвой. И они рано утром поехали поступать. В хоккеисты.
– А почему летом? – спросил Даня. – Сейчас же тепло и нет льда.
– Готовь сани летом, – ответил дядя Лёва, – и коньки тоже.
Он любил пословицы и поговорки. И иногда даже придумывал свои.
– Мы поедем и запишем тебя, – пояснил папа, – тренер посмотрит на твою физическую форму, увидит, что ты умеешь. А занятия начнутся осенью.
Даня не просто обрадовался. Даня был счастлив. Наконец-то сбывается его мечта.
Из-за этого он плохо спал ночью. Вскакивал. Подходил к окну. Смотрел в ночь. Где-то далеко грохотало. То ли гроза, то ли взрывы.
Рано утром полусонного Даню посадили на заднее сиденье. Папа сел впереди, на пассажирское. Дядя Лёва завёл машину. Поехали.
Даня вначале смотрел в окно. На город. Но от тряски его сморило. И он уснул.
Проснулся Даня из-за того, что его подбросило в воздух и куда-то кинуло. Он на несколько секунд перестал что-либо слышать и видеть. Наконец-то открыл глаза. Потряс головой. Из волос посыпались земля и песок.
Даня сидел на краю большой ямы. Машины, папы и дяди Лёвы не было.
– Я опять всё проспал, – сказал Даня.
Так говорила его мама, когда он просыпался поздно. В небе над Даней летели снаряды. Справа налево.
– Вы что тут разлетались?! – закричал им Даня. – Летите обратно!
Снаряды на несколько минут перестали летать. А потом полетели обратно. Слева направо.
– Они меня слушаются? – удивился Даня.
– Нет, – ответил подлетевший к Дане один из снарядов, – мы тебя не слушаемся. Ты кричал тем, которые к нам летели. А теперь мы летим к тем, которые по нам стреляли.
– А зачем они по вам стреляли? – спросил Даня.
– Как зачем? – удивился Снаряд. – Потому что мы по ним вчера стреляли. Они теперь в ответку по нам стреляют.
– А зачем вы по ним вчера стреляли? – опять спросил Даня.
– Потому что позавчера они по нам били, – терпеливо объяснил Снаряд, – вот мы вчера им и ответили.
– А позавчера почему они по вам били? – не сдавался Даня. – С чего это вдруг?
– Позавчера они по нашим стреляли, потому что раньше мы по ним стреляли, – ответил Снаряд.
– Я уже запутался, – сказал Даня, – кто в итоге первый стрелять начал?
– А я откуда знаю? – удивился Снаряд. – Это давно было. Кто-то первый стрельнул. А те, в кого стрельнули, в обратку. Вот так и летаем туда-сюда.
– А договориться не пробовали, чтобы никто не стрелял? – спросил Даня, уже заранее зная ответ.
– Пробовали, – сказал Снаряд, – много раз уже договаривались. Но всё никак не получается остановиться. Начать войну очень просто. А вот остановить её практически невозможно.
– Ну, а если снаряды закончатся? – спросил Даня. – Тогда и война закончится.
– Мы никогда не закончимся, – рассмеялся Снаряд, – быстрее живые люди закончатся, чем мы. Человеку родиться – девять месяцев требуется. А снаряд на заводе за несколько минут делают.
Дане от этих слов стало как-то неуютно.
– Лети отсюда, – сказал он, – только туда лети, где никого нет. Некогда мне тут с тобой разговоры разговаривать. Мне надо хоккейную школу найти.
Снаряд не обиделся на Данины слова.
– В школу дальше по улице и потом по дороге, – сказал он, – а я полетел. Действительно, заболтался я с тобой.
И Снаряд усвистел. Куда-то далеко.
А Даня пошёл вдоль какого-то забора по улице. Забор был высоким, из деревянных досок. И без единой щелочки. Нельзя было посмотреть, что там, за забором. Поэтому Даня просто шёл и считал доски. Считать его научила мама. Повелительница младших классов.
После улицы с забором потянулась дорога. По полю. Но перед самой дорогой стояло странное сооружение из бетонных блоков. Над блоками развевалось знамя. Знамя было трёхцветным.
Около блоков на табуретке сидел мужчина в военной форме. Чуть вытянутое лицо, наголо побритая голова, усталые глаза. Рядом автомат, прислоненный к бетонному блоку.
– Здравствуйте, – сказал Даня, – красивый у вас флаг.
– Здравствуй, – сказал мужчина, – ты кто, откуда и куда идёшь?
– Я Данила, – сказал Даня, – иду из города учиться на хоккеиста.
– Так лето же, – удивился мужчина, – какой сейчас хоккей?
– Готовь сани летом, – повторил пословицу дяди Лёвы Даня. – А что ваш флаг обозначает? Вот эти три полоски.
– Флаг? – мужчина поднял глаза вверх. – Красный – это наша кровь, чёрный – это уголь, который мы добываем, а синий – это море.
– Так тут же нет моря, – удивился Даня.
– Вот возьмём Мариуполь – и будет у нас море, – убеждённо сказал мужчина.
Даня не знал, что такое Мариуполь, и поэтому промолчал. Лишь согласно кивнул головой. На всякий случай.
– Я пойду? – спросил Даня. – Мне вот по этой дороге надо.
– Иди, – кивнул мужчина, – только будь внимательным. С дороги не сворачивай. Береги себя. И без родителей не ходи больше.
– Спасибо, – сказал Даня и пошёл по дороге.
Дорога шла через поле. Хотя полем оно было раньше. Наверное. А сейчас на поле росла трава. Где-то густая, а где-то не очень. Да кое-где лежали охапки прошлогоднего сена.
Солнце припекало. Дане стало жарко. Он остановился. Запрокинул голову. Поглядел на небо, заслонив солнце ладошкой. Рядом раздалось какое-то жужжание.
– Ой, кто это? – удивился Даня.
Рядом с его лицом на тонких, как у стрекозы, крылышках, парила блестящая капелька.
– Здравствуй, Даня, – ответила капелька, – меня зовут Пуля. Будем дружить?
– Будем, – ответил Даня, – пуля дура, а штык молодец. Так дядя Лёва говорит.
– Ну вот, – обиделась Пуля, – только познакомились, а ты уже обзываться.
– Это не я, – возразил Даня, – это всё дядя Лёва. Я просто повторил.
– Эх, дети-дети, – вздохнула Пуля, – зачем же повторять за взрослыми всякие глупости? Живи своим умом. А не чужим.
– Хорошо, – пообещал Даня, – постараюсь.
– А дядя Лёва твой дурак, – добавила Пуля.
– Дурак не дурак, а червонец с окна имеет, – сказал Даня, и, помолчав, добавил:
– Это тоже дядя Лёва так говорит.
Пуля рассмеялась. Хихикнул и Даня. За компанию.
– Смешной ты мальчик. – сказала Пуля. – А что ты один тут ходишь? Где родители?
– Мама дома, – начал рассказывать Даня, – у неё сейчас каникулы. А папа пропал, когда меня с дядей Лёвой вёз в хоккейную школу. Потерялся я от них. Я думаю, что они меня в этой самой школе и ждут.
– Логично рассуждаешь, как взрослый, – похвалила Даню Пуля, – только лучше родителей дома искать. Они всегда домой возвращаются. Как будто им там мёдом намазано.
– Я не знаю, где дом, – вздохнул Даня, – так бы я в первую очередь домой бы и пошёл.
Ему вдруг сделалось грустно-прегрустно. И захотелось домой, к маме. Пуля, видимо, почувствовала настроение мальчика.
– Не грусти, хоккеист, – сказала она, – ты пока топай до блокпоста. А я полечу, гляну. Может, твоего дядю Лёву найду.
– Он не мой, – сказал Даня, – он общий дядя Лёва.
Пуля пролетела над Даней, сделав круг, и умчалась в ту сторону, откуда он пришёл. А Даня продолжил свой путь. И уже через минут десять или пятнадцать подошёл к блокпосту, о котором говорила Пуля.
Это были всё те же бетонные блоки. Только флаг над ними развевался другой. Двухцветный. У блоков на табуретке сидел лысый мужчина в форме. Один в один похожий на того, с соседнего блокпоста. Такое же вытянутое лицо, лысая голова, усталые глаза. Только у этого были усики. Рыжие.
– Здравствуйте, – поздоровался Даня, – красивый у вас флаг.
– Здравствуй, – сказал усатый мужчина. – Ты кто, откуда и куда идёшь?
– Я Данила, – сказал Даня, – иду из города учиться на хоккеиста. А почему у вас на флаге два цвета?
Усатый посмотрел вверх, на знамя.
– Жёлтый цвет – это цвет пшеницы, – гордо сказал он, – наша Родина богата полями. А синий – это цвет моря.
«Они, наверное, из-за моря, которого нету, и воюют», – подумал Даня. Но вслух сказал другое:
– Так тут же нет моря.
– Ничего, – усмехнулся усатый, – вот вернём Крым, и будет у нас моря столько же, как и раньше. Много, и всё наше.
Даня на всякий случай кивнул. Что толку спорить о море, которого тут нет?
– Можно, я пойду дальше? – спросил он.
– Нельзя, – ответил усатый, – сегодня был обстрел. Школа закрыта. Так что иди обратно, домой.
Даня вздохнул.
– До свидания, – сказал он, – и спасибо.
– Иди, – махнул рукой усатый, – только с дороги не сворачивай. Береги себя. И без родителей не ходи больше.
Даня развернулся и пошёл обратно.
«Странно, – думал Даня, – вроде бы одинаковые люди. Похожие. Говорят одинаковые слова. И на флагах у них одно и то же море. Но воюют друг с другом. Почему?»
Даня шёл по дороге. Один. Где-то далеко, вверху, синело небо.
Даня устал. Он решил сойти с дороги и отдохнуть. Вдоль обочины кое-где стояли короткие шесты с табличками. На табличках было написано слово. Слово начиналось на букву М. Эту букву Даня знал. С этой буквы начиналось слово МАМА. Но остальные буквы Даня не знал. Он научился только считать. Считал он хорошо.
Даня увидел стожок прошлогодней соломы. Сошёл с дороги. Солома пахла травой и детством. Как у бабушки в деревне. Даня сел на солому и вытянул ноги. Потянулся. И увидел, что сразу за его ногами из земли торчат железные усы. А из-под усов на Даню смотрят маленькие глазки.