Красная строка. Сборник 3
Соня замолчала, но ненадолго.
– Мам, а посылка в авоську влезет?
– Ты опять за своё?
Соня осеклась, надула губы. И тут рядом с ними остановилась идущая навстречу женщина. С точки зрения Сонечки она была очень уж старая: в длинной чёрной перелицованной юбке и серой вязаной-перевязанной кофте. У висков, из-под белого ситцевого платка, вились непослушные седые волосы, а на ногах сандалии почти такие же, как у неё, только большие.
– Тася, это ты что ли? – сняла она с плеча сумки наперевес и поставила их на землю.
– Я! Что, трудно узнать?
– Да нет, та же походка и стать! – А я вот к сестре иду, давно не видались.
– А мы вот идём на почту за посылкой, моя сестра из Ленинграда прислала.
Женщина переключила взгляд на Сонечку.
– Это, чья же такая хорошая девочка? – погладила она её по мягким волосам шершавой ладонью. На-ка, возьми пряничка, съешь! – Сиротка…
– Почемуй-то она сиротка? У неё мать есть!
– Не обижайся, Тася. Я ведь не со зла. Уж больно мне жалко тебя, ведь одна с крохой на руках осталась. Эх, как время-то бежит, не ухватишь! – Как живёшь-то, Тася?
– Живу… Не как хочется, а как можется.
Сонечке надоело ждать, и она стала тянуть мать за юбку.
– Щас, пойдём, пойдём!
Сонечка часто оборачивалась назад посмотреть на удаляющуюся женщину и заметила, что и она несколько раз оглядывалась, чтобы посмотреть им вслед.
– Мам, а кто такая сиротка?
– Дитё без родителей!
– А так бывает?
– На белом свете всё бывает!
Вот они встретили группу детей. Дети шли парами. Мальчик, девочка, мальчик, девочка. Одеты почти все одинаково. Мальчики в шароварах и в рубашках в клеточку, а девочки в платьицах невзрачно облезлых расцветок. Группу сопровождали две молодые воспитательницы с красными флажками. Дети, отселенные из семей с туберкулёзом, жили в интернате на полном обеспечении.
– Здравствуйте! – нараспев кричали они каждому встречному. Поздоровались они хором и с нашими героями.
– Здравствуйте, милые, здравствуйте! – ответила им мама.
– Это кто?! – спряталась Соня за мамину спину.
– Это «интернатики», живут вон в тех домах, – показала мама на корпуса за оградой из металлических прутьев.
– Они сироты?
– Может и сироты! – сказала мама неуверенно. – Их туда сдали за непослушание. – слукавила она. – Ты ведь тоже непослушная?
– Послушная, послушная! – заплакала Сонечка, вспомнив, что она взяла без спроса медали и забоялась, что и её могут сдать в интернат за непослушание. Она схватила мамину юбку и так сильно зажала её в свой кулачок, что юбка стала сползать с её талии. – Не хочу в интернат! Не хочу в интернат! – уже билась она в истерике.
– Да что с тобой! Отпусти юбку! Спустишь ведь! С чего ты взяла, что я сдам тебя в интернат? Я без тебя и дня не проживу! – присев на корточки, мать прижимала к себе Сонечку до тех пор, пока та не успокоилась.
Вот и почта. Одноэтажное здание стояло на берегу реки одним боком к лесу, другим к воде. А главным входом и большими окнами смотрело на туберкулёзный санаторий, располагающийся в старом замке, завещанном детям помещиком после Октябрьской революции и затем уехавшим заграницу. Замок раскинул корпуса по обе стороны пролегающей по его территории дороги, ведущей свой путь в соседнюю деревню. В этом старом корпусе лечили детей от искривления позвоночника и от туберкулёза костей. А по правую сторону, в современных корпусах, лечили взрослых больных. Санаторий стоял на взгорке в смешанном лесу. Почту и построили в этом месте, чтобы курортники могли пользоваться телеграфом, заходить в который надо было с другой стороны здания, сзади.
Наконец они получили долгожданную посылку. Сонечке она показалась большой.
– Ого! – обрадовалась она.
– Давай откроем?
– Ну что ты, Сонь?! Дома и откроем.
Мама приспособила посылку в сетку-авоську, протащила платок через её ручки и завалила поклажу на спину.
– Может, вместе понесем? – предложила Соня. – Я тоже умею.
– Держись за подол, помощница! – улыбнулась мама, и все улыбнулись, кто был в тот час на почте.
И вот они дома. Открывание посылки – целый ритуал. Мама поставила ее на табурет и пока доставала из металлического ящика для инструментов гвоздодер, Сонечка кружила вокруг табурета в нетерпении. От посылки веяло свежей фанерой, на боку листочек-извещение с сургучной печатью, похожей на кусочек шоколада. И Сонечка надеялась, что тётушка положила для неё конфеты и может даже шоколадные. Ведь она же знает, как Соня любит шоколад.
Мама поддевает концом гвоздодера крышку посылки, изнутри зубастую от гвоздиков. Крышка сопротивляется маминой силе, но, наконец, сдается.
– Ура, ура… – хлопает Сонечка в ладоши.
Сверху лежит газета, мама аккуратно вытаскивает ее и кладет на стол: «После почитаем, какие в Ленинграде новости…»
Соня во все глаза смотрит в посылку и ждёт заветный кулёк со сладостями, но она полностью забита лоскутами.
– Ой, красота-то какая! – говорила мама, вытаскивая куски материи размером с головной платок.
Сонечку не волновали эти белые клочки с черным витиеватым узором. Завитушки на ткани были то толстые, то тонкие, а маму, наоборот, такие клочки с разными рисунками только радовали.
– Ну, девка, платьев тебе нашью комбинированных, все завидовать будут! – радовалась она, прикладывая клочки к Сонечкиной фигурке.
Посылка все мелела, мелела, а конфет так и не было. У Сони задергались губы, глаза потемнели, и она была готова разреветься.
– Гляди-ка, да тут медали какие-то! – удивилась мама, развернув сверточек, в котором лежали золотистые медальки. Она лукаво посмотрела на дочь, догадавшись, что это за медали. А Соня застыла и в её голове прокручивались вчерашние события, доставившие ей неприятные минуты страха за потерю отцовской награды.
– Медальки?!.. Большие?.. – всхлипывая, потянулась она к свёртку.
– Всякие!
– А зачем нам медали, мам? Из лоскутов можно мне платье пошить. А медали кому?
– Да ты повнимательнее посмотри, что это за медали! – улыбалась мама.
Сонечка взяла свёрток и положила его на стол. Медальки были и большие, и маленькие, штук десять и такого же размера, как на отцовой гимнастёрке были тоже. Она взяла одну.
– Мам, они же очень лёгкие. Не как настоящие.
– А они и есть ненастоящие! Они шоколадные!
– Шоколадные?!
Сонечка пыталась развернуть фольгу, но второпях не могла понять, как это сделать.
Она недолго возилась, нашла сбоку замятину и вскрыла фантик. Шоколадка быстро очутилась во рту. Сонечка смаковала сладость и гладила своё брюшко.
– О-о-о, как вкусно!
– На тебе ещё одну и хватит на сегодня! Растянем удовольствие на несколько дней.
– Мам, я сама хочу выбрать медальку.
И она долго выбирала, раскладывала в ряд, потом в стопку, потом опять в ряд и опять в стопку, наконец, выбрала размером с настоящую медаль. Мать же свернула свёрток с оставшимися шоколадками и положила его на полку, которая висела возле печки. Полка была деревянная, трёхэтажная, длинная, открытая, с перемычками, чтобы из неё не выпала кухонная утварь: миски, обливные тарелки, стаканы. На вбитых в неё гвоздиках висели: деревянная толкушка, половник и кружка. Под полкой на лавке стояли вёдра с колодезной водой.
Сонечка, разглядывая медальку, боролась с искушением съесть её или использовать подделкой вместо утерянной Славиком медали (эта идея пришла к ней не сразу). Страх расплаты за самовольный поступок пересилил желание. Выбрав удачный момент, Соня открыла ящик комода, где лежала аккуратно сложенная гимнастёрка и стала думать, как же ей закрепить на ней медаль-шоколадку. Она достала из игольницы иглу с ниткой, отвернула кусочек обёртки, проткнула её. Через дырочку протащила нитку, пытаясь сделать петельку, как на подушке-игольнице, чтобы прикрепить её за пуговицу на кармане гимнастёрки. За этим занятием её и застала мать.
Сонечка так была увлечена своим делом, что не заметила, как мама подошла к ней сзади.
– Чем это ты занимаешься? Сколько раз тебе говорила, не лазь в комод! Вечно всё перекопаешь, а, как следует, не уложишь!
От неожиданности Сонечка вздрогнула и дёрнула медальку. Та под своей тяжестью открылась, упала, оставив верхнюю крышечку болтаться на нитке с иголкой.
– Это что такое?!
Мать перевела взгляд с фантика на гимнастёрку и всё поняла.
– Куда дела медаль, говори! Говори, я тебя спрашиваю! – кричала она на неё и, выхватив из дверного косяка «жичину-учителя», взмахнув, влепила ею по заднице раз, два, три…
– Мамочка, прости, я больше не буду! – вырываясь из жёстких рук, визжала Соня.
– Тася, Тася, прекрати! Ты что? – налетела коршуном на неё внезапно вошедшая соседка.
Соня выскочила за дверь и спряталась под бугром в кустах смородины.
Рыдая, она сидела на корточках и гладила на ногах вспухшие от жичины рубцы. Сейчас она была обижена на мать, и ей хотелось отомстить, да хоть, в лес уйти на съедение волкам. Будет потом знать, как лупить её. Лес был рядом, за полем, а поле почти в аккурат примыкало к их огороду. Сонечка выбралась из смородины и пошла по оврагу к лесу. В конце уличного порядка, который тянулся вдоль оврага, у крайнего бревенчатого дома с высокой террасой, обнесённого забором из кольев, стояла привязанная к нему вожжами, в серых яблочках незнакомая ей лошадь. Лошадь щипала траву, фыркая ноздрями и, кивала головой, сбивая назойливую мошкару. С холки стекала ухоженная шелковистая грива, а сзади то и дело мотался из стороны в сторону длинный хвост, отгоняя назойливых оводов и мух. Хозяева дома Карп и Зоя с гостем пили чай на террасе. Их малолетние дети играли за домом в песочнице. Девочку звали Верочкой, с Сонечкой они были одногодками и подружками и, как показала жизнь, не разлей вода до самой старости.
Что толкнуло Соню подойти поближе к лошади без опаски? Детское любопытство или одиночество, которое она ощущала в данный момент? Трудно сказать…
– Хорошо тебе лошадка… Щиплешь свою траву и щиплешь. И не нужно тебе ни с кем дружить, ни со Славиком и ни с кем, ни с кем…
Сонечка стояла рядом с лошадью, та махнула хвостом и нечаянно хлестнула её по лицу. Жёсткий конский волос больно кольнул глаз. Соня вскрикнула и от двойной обиды зашлась в истерике, держась за больное место, стучала по земле ногами и кричала на всю округу. Лошадь забеспокоилась, дёрнула головой и забила задними копытами. Из дома на крик выбежали люди. Некрупный усатый мужчина лет сорока, шустро подбежал к лошади, ударил её по крупу хворостиной и, резко дёргая за удила, закричал вперемешку с матом: «Стоять, шалава!»
Лошадь, потоптавшись на месте, несколько раз поднималась на дыбы и, наконец, утихла. Женские руки подхватили Сонечку, усадили на чьи-то колени и стали её гладить. По знакомому ей ласковому голосу подружкиной матери, она догадалась, чьи это руки, но сейчас ей не хватало маминых рук, и она стала рыдать ещё громче. Всем не терпелось посмотреть на Сонечкин глаз, цел или нет. И Верочке тоже. Она крутилась возле подружки и гладила её по волосам. И когда Соня оторвала руки от лица, все поняли, что глаз цел, только сильно покраснел. Прибежала взволнованная мать, не надеясь увидеть свою дочь живой, и набросилась на мужика с руганью, что привязывает брыкучую лошадь, где попало. Новость, что Соньку забрыкала лошадь, она узнала от прибежавших к ней, откуда не возьмись, уличных детей, очевидцев происшедшего.
Увидев дочь целой и невредимой, она вдруг почувствовала слабость в ногах и рухнула на брёвна у изгороди и, закрыв глаза уголком косынки, зарыдала.
– Теть Тась, успокойся, всё же обошлось! На, выпей валерьяночки. – протянула ей мензурку Зоя, работающая медсестрой тоже в «Доме младенца».
До самого вечера в доме была тишина. Мать молчала, надрывая сердце воображением, что бы творилось вокруг, если бы Соньку убила лошадь. Она представляла её бездыханное тельце, с проломленным черепом и от яркости реальных картин, сменяющих друг друга, бормотала слова благодарности за спасение её чада в адрес Всевышнего, закрепляя их крестом и поклоном перед иконой Спасителя. После открыла комод, погладила слабой рукой гимнастёрку, посмотрела на фотографию мужа на стене и, не найдя в его глазах сочувствия, переложила её в самый дальний угол комода, под тряпьё, с глаз долой.
* * *Прошло много лет. Выросла Соня, уехала в город работать и учиться. Разъехались, кто-куда и её друзья детства. Но незабываемая дружба сводила их несколько раз вместе в трудные минуты потерь или минуты свадебных радостей.
В один из таких дней ей пришло письмо от Веры, что Санька Рыжий погиб в Афганистане, подорвался на мине. На похороны приехали те, кто смог, и после поминок мать Саньки достала альбом с его фотографиями и шкатулочку с письмами из армии.
В последнем письме он просил у друзей прощения и, в частности, у Сони за то, что медаль, которую потерял Славик, нашел он, но не признался сразу. Хотел поиграть дома в солдата-героя. А позже было стыдно признаться, что медаль у него. Так и жил с камнем на сердце всю жизнь. Медаль лежала в шкатулке под письмами. Дрожащей рукой мать достала её, положила на ладонь и другой ладонью погладила.
– Ты уж прости его Соня, я ничего не знала. Нашла в его ящичке, где его всякие безделушки лежали.
Соня взяла медаль, и всё явилось ей, как в тот самый день. И их игра, и медицинская сумка, и потерянная медаль, и расплата за неё. Славик молчал, опустив голову. На тумбочке у телевизора немым укором обжигал сердце портрет солдата с чёрной лентой. Соня подошла, взяла в руки рамочку, прижала к груди. И неожиданно почувствовала Саньку. Не этого взрослого, ответственного, какого не знала она, а Рыжего бескорыстного мальчугана по военным играм Саньку, который не пожалел ни ремня, ни пилотки со звездой для друга и только не справился с медалью, удержал, как будто готовил себе горькое пророчество будущего подвига.
Михаил Фадеев
Кот Митька, Римма Павловна и Самолетик
На попечении моей супруги Риммы Павловны три мужика – кот Митька, наш сын Арсений и я – всех накорми, обстирай и лоток вытряхни, а ещё и на работу каждое утро. Чтобы не очуметь, жена развлекает себя по ходу дела чем может. Про нас с сыном опустим пока, потому что как раз сейчас Римма Павловна варит еду для Митьки, сегодня у него на обед овсянка с печенью. Учуяв печёнку, Митька бежит на кухню – орать и путаться под ногами. Зная, что по первому требованию никто ничего от Риммы Павловны не получит и ритуально мучим будет ожиданием, пока не замечен окажется, он выработал свой собственный, по сути – ответный ритуал, а уж тут – чья магия возьмёт-переборет – женская или кошачья. Митька орёт: «Ма! Ма!» Римма Павловна – специалист по выращиванию лабораторных мышей, сотрудник академического института, да еще и заговоры знает, к ней на телеге не подъедешь:
– Какая я тебе мама! Скажи: «Римма»!
Митька гнет свое:
– Ма, ма!
– Бестолочь, жрать не дам, скажи: «Римма»!
– Ма-а-а-а! – Не справляясь с удвоением согласной, старательный Митька удваивает и утраивает гласные – вопль на всю квартиру.
– Скажи: «Рима», – сжалившись, упрощает задание Римма Павловна.
– И-и-ма-а! Мра-а! – орет в ответ Митька.
– Кыш, дурак, не лезь, пусть остынет!
– И-и-ма-а!
Удовлетворившись достигнутым и остудив варево, Римма Павловна ставит Митькину миску на пол: жри мол! После обеда, расслабившись, она компенсирует ритуальную грубость лаской – уже просто от души – и, глядя, как зевает и потягивается кот, поет: «Сла-адкий Ми-и-тя»! В следующий раз она мучить кота не будет – сварит заранее, к сроку согреет и позовет: «Митенька, иди скорей кушать, сладкий котик!» Кот, роняя мебель, стремглав рванет из глубин квартиры на кухню. Точно так же с криком «Има-а-а!» он несется на звук отпираемого замка, когда Римма Павловна возвращается с работы или похода по магазинам – Арсения и меня он так не встречает, как он различает входящих непонятно, но не ошибается никогда. Вскоре, однако, выяснилось, что человечья наука в кошачьей голове долго не живет и вновь оголодавший Митька опять заявил близкородственные права:
– Ма! Ма! – донеслось из кухни не далее, как вчера.
Римма Павловна ему:
– Слушай, ты ведь обожрался уже!
– Не-е, ма!
– Не так, у меня свои дети есть, ишь, самозванец! Скажи: «Римма», получишь.
– Имау, ма, да-ай! – несется в ответ.
Прочитавших этот рассказ энтузиастов прошу не набрасываться на своих домашних питомцев и понапрасну котов не мучить. Дело в том, что необходимые навыки для интересного результата прежде нужны вам самим, особенно свойство в нечленораздельном гвалте «выслушивать» именно то, что вы хотите услышать, и вообще уметь подыгрывать партнеру в игре. У меня это качество, слава богу, развито, а потому история имела развитие.
В Митьку влюбилась Алиса, маленькая дочка моего приятеля Димы Худякова, с которым мы и крымские дороги топтали, и Ловозёрские тундры в центре Кольского полуострова для себя открыли. Он привел ее первый раз к нам в гости, и Алиса была просто очарована грацией черного карликового «пантера», хотя и не сказать, что наш увалень проявил в этом отношении какую-то активность, Алиса сама разглядела в коте все, что ей было нужно – именно то, что увидела. Через пару дней Римма Павловна нанесла друзьям ответный визит. Мы с Митькой остались дома, но вскоре позвонил Дима:
– Миш, тут с тобой Алиса хочет поговорить.
– Слушаю, дорогой Самолетик!
– Дядя Миша, как там ваш Митька, я по нему очень скучаю!
Тут надо пояснить, что незадолго до этого Алиса посмотрела довольно удачный с точки зрения детской психологии украинский мультфильм про героический самолетик Лип, доставивший больного мальчика из горной области в центральную больницу. После чего Димина дочка потребовала обращаться к ней не иначе как «Самолетик».
– Дорогой Самолетик, – отвечаю я, – тебе Митьку позвать? И говорю мимо трубки: – Митя-Митя, тебя к телефону! Как кто? Твой Самолетик! – и снова Алисе: – Передаю ему телефон, только говори недолго, а то ему тяжело трубку держать.
– Ой, а он умеет?
– Умеет, умеет, тетя Римма научила, она же с мышами работает, но говорит он коротко и только по телефону, вот будешь у нас дома, начнешь с ним заговаривать, а он не сможет ответить, так что не обижайся на него тогда… – И далее приглушенным тоном: – М-р-р, Самолетик? Как поживаешь? И я хорошо, хозяева добрые, мясо дают каждый день!
Это я на ходу придумал про неумение кота говорить без трубки, дабы предотвратить возможные недоумения девочки при встрече с Митькой воочию, и дальше продолжал измененным псевдокошачьим голосом какую-то околесицу нести. На этом первый сеанс связи Алисы с Митькой был закончен, а вскоре и Римма Павловна подошла:
– Ну и задурил ты девчонку, старый дурак! Поговорила она с тобой, отдает папе трубку и объясняет: "Митька такой умный, по телефону со мной говорил!" Мы все: «Да как может кот?! По телефону!» – «А он вот так (она показала ручонками) передними лапками трубку держит и разговаривает – мурлычет и по-человечьи тоже, а без телефона он не может еще, учиться надо, тетя Римма, вы его научите и так говорить тоже – мне очень нужно!» Пришлось пообещать.
– Учи-учи, академия, – говорю, – не всё мышей воспитывать! И ведь получается у тебя!
К сожалению, ничего более умного, чем «Ма» и «Има» в голодном состоянии и то при нарочитом обострении моего слуха, Митька так и не изрек с тех пор, хотя уж не молод и ожидать от него прорыва в науках не приходится, увы – хоть бы так жил подольше и ладно! Разве что в Сколково с ним переехать – там финансируют, слышно, нехило подобные проекты – и положить остаток своей и кошачьей жизни на это.
Алиса приходит в нашу квартиру именно к коту, тот выходит, она здоровается с ним, гладит, гладит и заговаривает печально: «Ну, Митенька, поговори со мной так!» Кот – ни гу-гу, к тому же скоро смывается застенчиво, чтоб отсидеться в малодоступном месте – держит кошачью марку.
Вскоре Худяковы переехали в Троицк, наши встречи стали редкими, но телефонная связь продолжилась, а Алиса подросла и однажды догадалась, что Митьке подыгрывает дядя Миша. Тогда умная девочка разделила собеседника на «Митьку маленького», которому тут же пришлось замолчать (мы объяснили ей, что он при этом о трубку мордочкой трется) и «Митьку большого», который по-прежнему рад стараться и несет в трубку всякую чушь. Повзрослевшая Алиса, уже школьница младших классов, великодушно слушает и, чтобы доставить дяде Мише удовольствие, делает вид, что по-прежнему верит в говорящего кота.
Виктория Чикарнеева
Одним утром
1
Елизавета Семеновна не видела внука целый год. Дочка пообещала привезти Владика на летние каникулы. Бабушка радостно ждала его, представляя, как крепко обнимет и потреплет по розовым щечкам. Но встретив Владика, ахнула, удивившись, насколько он стал щупленьким и бледным.
– Ничего, внучек… Я тебя тут живо откормлю, – обещала она, – у меня скучно не будет. Данька каждый день в гости заходит, будешь с ним играть.
Мамы Владика и Данилы были родными сестрами. Некогда жили в одном селе и даже в соседних домах. Семь лет назад все изменилось. Родители Влада переехали в Петербург и забрали мальчика с собой. Их дом остался на плечах Елизаветы Семеновны. Родители Данилы не рискнули менять насиженное место.
Владик рос спокойным и задумчивым. На лбу извилистыми узорами тянулись тоненькие венки, а под глазами проступала синеватая дымка. Щеки казались впалыми и желтыми. Ребенок был на голову ниже сверстников, по комплекции напоминал худенькую девочку-первоклассницу. Родители бесконечно водили сына по больницам. Врачи проводили нужные анализы, а после проверки разводили руками и просили мать не торопить события.
Владик медленно бегал и не умел подтягиваться, плохо играл в футбол и получил прозвище «главного мазилы». Он стеснялся своего худого тела и с завистью смотрел на рослого и быстрого Данилу, с легкостью перепрыгивающего через забор. Они были одногодками, но Данька в свои десять лет выглядел на двенадцать. Вечерами тайком от брата Влад запирался в комнате и отжимался, пока перед глазами не мелькали мурашки. Через силу, чувствуя подступающую тошноту, Влад съедал все, что ему предлагали. Каждое утро раздевался по пояс, вертелся около зеркала, смотрел на торчащие ребра и выдающиеся худые плечи.
Елизавета Семеновна родилась сразу после войны. Хорошо помнила, как в детстве сосало живот от голода, и она с подругами ела листья лебеды. Помнила сладость душистых цветов акации и терпкий вкус недозревших абрикос. Прошло уже много лет после голодного детства, но бабушкин холодильник всегда был полон еды, а полки в подвале ломились от разносолов. По утрам она варила молочную кашу, добавляя щедрый кусок домашнего сливочного масла. Жарила блины с оладьями, пекла румяные пирожки с малиной и вишней, с зеленым луком и яйцами. Лепила пухленькие вареники, сдобренные сметаной. Готовила наваристые борщи и супы на утином мясе.
– Кушай, внучек, кушай! А то приехал со своего города, как глиста тощий…
– Спасибо, бабушка!
– Совсем тебя родители не кормят! Морят голодом дитя! – продолжала возмущаться.
– Я дома тоже хорошо ем. Просто у меня сложение такое. Худощавое! – пытался защититься Владик, вспоминая, как о нем говорили врачи.
Данила приходил в гости по несколько раз в день. Задирал брата, прозвал его слабаком, делая это тайком от родителей и бабушки. Владик болезненно реагировал
– Я не слабак, ясно тебе!
– Да? Давай на руках бороться… Слабо? – продолжал задирать Данила.
Мальчики ввязывались в спор. Данька вальяжно подходил к письменному столу и смахивал на пол все вещи. Снимал майку, оставаясь раздетым по пояс. Подрагивал плечами, как делали герои любимых боевиков, разминал руки. Владик просто ждал.
Они садились друг напротив друга и крепко хватались за руки. Влад закрывал глаза, крепко стискивал зубы, даже рычал, пытаясь одолеть брата. Даниле хватало полминуты, чтобы одержать верх.
– Ну что, съел, да! – С радостью вскрикивал Даня, – а говоришь мне, что не слабак…
– Ничего, мы еще посмотрим, – отвечал побежденный Влад, надеясь, что к концу лета одолеет брата.
– Я тебя сильнее во всем? Не веришь? – подначивал Даня, – пошли на турник подтягиваться. Или побежали километр наперегонки?
– В следующий раз – нехотя отвечал Влад, понимая, что проиграет.
На этом споры заканчивались. Даня, чувствуя превосходство, уходил на улицу к друзьям. Владик оставался дома и читал новую книгу. Родители оставили сыну планшет, но строго требовали играть не больше часа в день. Владик соблюдал правило, после пройденного тура, он клал игрушку на место, в верхний ящик стола.
Мальчик много читал, его завораживали приключения. Воображение играло, всякий раз он оказывался в каюте у смелого и грозного капитана, направляющего корабль на поиски затерянных миров. Через день бросался спасать галактику, рассекая космос на летающей тарелке. Потом отправлялся в опасное путешествие по пустыне, сражался с разбойниками и одичалыми племенами, защищал богатства каравана.