Разбитая Гитара. Книга 2

Принц…вдруг это словно бы ножом резануло Дмитрия по сердцу. Он неожиданно спустился с небес на землю. Теперь он, наконец-то, смог прочувствовать, почему Амира вела с ним себя так свободно, с ним, миллиардером, завидным холостяком, мечтой доброй половины женщин России и не только.

Вот прямо сейчас он понял, что все дело в том, что он просто не принц. А если и принц, то не из ее сказки. У него не было никаких шансов. И она это знала, поэтому вела себя с ним, как…как с подружкой.

Дмитрия захлестнуло странное чувство, то ли грусть, то ли обида. Про Анхеля он сейчас вообще не думал.

Слава богу, этот трагический концерт подходил к концу, потому что Амира вообще еле стояла на ногах.

Она пыталась держаться, сколько могла. Как же все это было некстати! Она имела в виду выстрел. Четыре года они пели здесь каждый год, в строжайшем секрете храня все происходящее. Каждый музыкант обыскивался с особым пристрастием на предмет камер. Вся фототехника и мобильные телефоны отбирались.

И вот, наконец-то, в последний год они решили допустить сюда прессу, и тут это.

Но, слава богу, она справилась. Она мысленно похвалила себя за стойкость. Слово, данное Анхелю, она сдержала. Скоро можно будет потихоньку собираться домой.

Когда она очнулась, то увидела, что лежит на траве, а точнее, на руках у Подольского, который так уютно обнимал ее, сидя на коленях.

– Ну почему вы меня не послушали? – в голосе Подольского была досада. – Почему вы не могли отменить это мероприятие?

– Думаю, Дмитрий, чего-то лучше просто не понимать. Еще великий Спиноза говорил, что если так случится, что объект нашего восхищения будет часто пониматься нами, наше восхищение иссякнет. Золотые слова!

– И все же, Амира. Было бы очень любопытно узнать, почему вы рисковали здоровьем, а, возможно, и жизнью, приехав сюда с простреленной рукой!

– Господи, Подольский! Ну, какой же вы дотошный. До всего вам нужно докопаться, все проанализировать. А вообще, поехали-ка домой. Как-никак у меня день рождения сегодня.

– Как день рождения? – удивленно спросил Подольский и тут же пожалел об этом, буквально на секунду увидев в глазах своей прекрасной спутницы вспышку поистине нечеловеческой боли.

«Какой же я олух, однако, – думал он, – ведь именно в этот день, в день ее рождения она чуть не погибла! И что там еще говорили в той отвратительной передаче? Кажется, у Анхеля сегодня тоже был день рождения…Просто невероятно».

Впрочем, Амира быстро справилась с собой.

– Теперь из-за количества лекарств в крови мне даже и не выпить, – пыталась пошутить она.

– И куда мы сейчас едем? – спросил Подольский.

– Как куда? В Москву, конечно же!

***

Следующие две недели прошли спокойно. Амира практически не выходила из дома, поправлялась. По крайней мере, ей хотелось, чтобы все так думали.

На самом же деле она уже успела дать все необходимые указания насчет своей лаборатории для проведения дальнейших экспериментов.

Уже не в первый раз она радовалась тому, что пуля не задела сухожилий, суставов или крупных нервных окончаний. В противном случае ей бы пришлось очень, очень туго.

И вовсе не игра на фортепиано ее так беспокоила, и даже не тот факт, что она могла лишиться возможности стрелять ведущей рукой. В Патонге предвидели все или практически все. В том числе и возможную потерю одной из рук.

В мире, где не было войн, и практически не было терактов, это режет слух, кажется безумным зверством. Но только не в Патонге, только не в войсках особого назначения, где люди ежедневно рисковали своими жизнями. Поэтому Амира была обучена стрелять левой рукой в том числе.

То, что действительно было страшно, так это риск лишиться возможности играть на гитаре. У нее уже давно были на этот счет свои планы. Но к счастью, все обошлось, и это придавало ей бодрости духа.

Подольский приходил каждый день: приносил фрукты, цветы, и просто какие-то милые безделушки, поднимавшие ей настроение. Он ей определенно нравился. С ним ей было спокойно, даже комфортно. И кажется, она ему нравилась тоже.

Она не испытывала к нему тех обжигающих душу чувств, которые когда-то пылали у нее к Анхелю, но она и так знала, что никогда и ни к кому у нее таких чувств больше не будет. Никто и никогда не займет место Анхеля в ее сердце.

И это был и грех ее, и крест. Видимо, так распорядилась судьба, что не суждено ей больше испытать рая на земле. Однако оставаться одной ей больше не хотелось тоже.

И почему бы не Подольский, в конце концов? Ее не волновали его деньги, но человеком он был интересным. Самое главное, что им явно есть о чем поговорить, и они могли делать это буквально часами.

И вот, наконец, тревоги последних дней остались позади, и она смогла выйти на улицу. Ее так раздражал этот уродливый черный фиксатор, поддерживающий руку, и каким же счастьем было, наконец, от него избавиться!

Сегодня они с Подольским поедут на прогулку в центр, а потом она вновь начнет практиковаться. Так она решила.

Настроение у обоих было приподнятым. Они бродили по узким улочкам, по Солянке, Ильинке, Подколокольному переулку, Покровскому бульвару, а потом пошли вдоль Большого Трёхсвятительского переулка.

На секунду Амира остановилась в изумлении, увидев, что на одном из домов сохранилась вывеска старого названия улицы: Большой Вузовский переулок, хотя его переименовали давно, в далеком 1993 году, когда она еще преспокойно жила в своем доме в пригороде Марселя, занималась музыкой, слушала поучения маменьки, и не знала еще ничего из того, что знала сейчас.

Такое небольшое путешествие во времени и пространстве, словно бы они были галактическими туристами, прибывшими из фантастической страны под названием Ниоткуда. Туристы из Ниоткуда, она внутренне улыбнулась своему остроумию.

Тогда еще не родился Конфуций, а Анхель, Анхель еще был… К ее горлу вдруг подступил ком.

В это время Подольский предложил ей сходить в Исторический музей. Каждый москвич, да и не только москвич, наверное, хотя бы раз был в Историческом.

Но Амира, несмотря на то, что в ее жилах текла русская кровь, несмотря на то, что она прожила в Москве целых пять лет, ни разу здесь не была. Что же, туристы так туристы. И они двинулись в сторону улицы Варварка, с которой они и планировали попасть на Красную Площадь, а потом в музей.

Красная Площадь, как всегда, была наполнена туристами, несмотря на конец ноября и достаточно ветреную и холодную погоду.

Амира чувствовала себя уютно, засунув руку в карман Подольского. Он говорил, она слушала, и так и шли они по направлению к Историческому.

Вдруг Амира встала, как вкопанная, и резко побелела, как мел. Ее спутник не сразу успел понять, в чем дело, но проследив направление ее взгляда, увидел, что он устремлен куда-то вперед-ввысь. И тут он вмиг понял, что так напугало ее. Над церковью был установлен плазменный рекламный щит. Точнее, это был даже не щит, а экран, с которого…с которого прямо в упор на них смотрели глаза Анхеля Оливера.

Перепутать эти глаза было сложно. Это странное сочетание опущенных вниз уголков глаз, одновременно искрящихся светом, он больше нигде и никогда не видел.

В этот момент, как будто бы одного этого посещения из зазеркалья не было достаточно, включился звук, и из встроенных в плазму динамиков полился бархатный голос.

К горлу Амиры подкатила дурнота. Анхель пел ТУ САМУЮ песню! Их песню. С нового, второго диска, который только записывался на момент их поездки в Боснию.

Об этой песне знали всего человек пять, и все они были проверенными людьми, людьми, которым они доверяли. Кто же из них мог продать их за грош, продать циничным преступникам, способным на все, лишь бы состряпать свое грязное и доселе неразгаданное дельце?

Амира чувствовала себя так, словно бы на нее навели оптический прицел и прямо сейчас выстрелят прямо в аорту. Глядя на улыбающееся, счастливое лицо Анхеля, она медленно умирала. Умирала прямо здесь. Посреди этой сырой, вымощенной брусчаткой площади.

Она задыхалась. К счастью, Подольский не дал этому продолжаться дольше. Схватив свою спутницу в охапку, он быстрым шагом, бегом почти, направился в сторону Моховой улицы, где их ждал его водитель.

Усадив Амиру в машину, он достал аптечку и ампулу с нашатырным спиртом. Разбив ампулу, он смочил ватный диск и поднес к ее носу.

Через пару минут она пришла в себя. Лицо ее слегка порозовело. Но в глазах стояла такая мука, что в них больно было смотреть. Взгляд ее просто резал на части, словно бы в этих глазах разбились вдребезги миллионы черных стекол. Подольский привез ее к себе домой, взял на руки и понес наверх, в спальню.

Он был готов к сопротивлению, но Амира оказывать его не стала.

3