Властию Его, мне данною…

"И аз, недостойный иерей, властию Его мне данною,

прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во

имя Отца и Сына, и Святого Духа. Аминь."

(из молитвы священника перед исповедью)

Глава 1

Это лишь в первый момент взгляд показался укоризненно-требовательным. Нет, он прожигает ее насквозь неумолимым осуждением, не допуская даже мысли о прощении, как ни скули, ни жалься… "Зачем ты пришла, грешница? И еще смеешь просить о помощи?" Пронизывающий взгляд черных глаз, невыносимый для Нелиных светло-серых, лишенных доспехов из туши и контурного карандаша, сегодня вечером заранее готовых к слезам. Без ропота сдающихся на милость… Тщетная попытка уловить, при чуть колеблющихся огоньках свечей, в этом непроницаемом взоре позволение на слабую надежду. В руках Спасителя книга и непонятная надпись. Если б умела прочитать, возможно, прояснилась бы разверзшаяся вдруг пропасть неприятия, а сейчас…

Она повержена перед Ним, распластана во прахе, а испепеление души только начинается… Неужели есть люди, на которых глаза Спасителя смотрят благосклонно? Много ли найдется тех, кто подходит к этой иконе без страха, с одной доверчивой и преданной любовью? Сама она, как ни стыдно и горько признаться, не из их числа. Но как жить дальше, чувствуя себя никому не нужной на земле и неизбывно грешной? Где найти силы для самоуважения, расползавшегося по швам… И для чего ее уничижение всемогущему Богу, какой прок?

И тут же опомнилась – с ума я что ль сошла? Возомнила себе… Кто тебя вообще замечал, если б не притащилась сюда со своими причитаниями и слезами-соплями. А помощь сейчас, ой, как нужна! Последней каплей стал тот парень при входе в метро, который весело крикнул ей, взбегая по лестнице: "У вас все будет хорошо!" Это какое же у нее было тогда лицо, если совершенно чужой человек?.. Дожила! Нелепый, жалкий Пьеро в юбке. Хотя все ее извечные бабские страдания – курам на смех… Неужели о них можно говорить в церкви, в окружении икон? И с посторонним мужчиной, пусть даже одетым в рясу? Да что он поймет? В лучшем случае, наверно, прочтет мораль о воздержании. В худшем – поставит на горох и велит бить земные поклоны. Шутка. От нее здесь требуется горькое раскаяние, а не просьба.

Так зачем пришла? Лучше уйти, пока не поздно. Но ведь рискнуть еще раз она не отважится. Да к тому же придется рассказать о своем позорном бегство Анне Кузьминичне, которая с искренней заботой подвела ее к решительному шагу, терпеливо все объясняя. "Ни разу в жизни не исповедовалась и не причащалась? Да разве можно! Сразу легче на душе станет, как с батюшкой поговоришь, посоветуешься. А причастие силы дает, это уж точно. Сходишь со мной в церковь на службу, отведу тебя к отцу Николаю. Ты не представляешь, какой он мудрый! Все его очень уважают! В пятницу будет предпразднество Введения, а нас всегда пораньше с работы отпускают, мы почти успеем." Так и закрутилось…

К Анне Кузьминичне в их бухгалтерии всерьез не относятся. Простая женщина, явно в первом поколении из деревни, и как села в давней молодости на "материалку": учет бумаги, ручек, клея, лампочек и прочей ерунды – так и досидела до пенсии, но с работы пока уходить не собирается. Живет одиноко, вроде бы муж давно умер, а детей не было. Анну Кузьминичну не видно и не слышно за последним столом у стены, настолько незаметна ее вечно мышиная одежда и полуседая голова с тощей дулькой волос, для которой шпильки велики и торчат концами наружу. Кто-то из старожилов рассказывал, с какими причитаниями она осваивала счетную машинку, до последнего лихо щелкая костяшками доисторических канцелярских счетов, благо суммы у нее небольшие, а главбухша тоже была старорежимная и не настаивала. Только когда инфляция из рублево-копеечных превратила их в сотенно-тысячные, Кузьминична, испуганно охая, сдалась на волю техники, потешая всех своими мытарствами.

За два с лишним года на этой работе у Нели ни разу не было случая с ней поговорить, что не удивительно в огромной зале их бухгалтерии. Именно – зале или парадной столовой, без всяких перегородок, с высоченными потолками и не нынешней величины окнами, с тремя рядами свободно расставленных столов, поскольку организация располагается в старинном двухэтажном особняке. Но недавно Неля случайно встретилась с Анной Кузьминичной в вагоне метро, вынужденно поговорила, и оказалось, что они живут на соседних станциях. А потом заболела подружка, вместе с которой они всегда уходят с работы и едут до пересадки, и тут снова возникла Кузьминична со своими разговорами. Понятно, что дома ей одной скучно, не с кем словом перекинуться и она рада любой живой душе. Неля краем уха слушала про какую-то возмутительную телепередачу, вежливо кивала, а мысленно проклинала себя, что так опрометчиво задержалась, собирая сумку.

Когда поезд вынырнул из туннеля на открытый участок, Анна Кузьминична, притормозив свою болтовню, неожиданно перекрестилась на белую церквушку, мимо которой они проезжали. Ничуть не смутившись Нели и не обращая ни малейшего внимания на окружающих, будто привычно поздоровалась со старым, добрым знакомым. И говорить дальше не стала, а с улыбкой глядя на дурацкую неловкость попутчицы, спросила: "А ты в церковь, видно, не ходишь? Крещеная хоть? Ну, слава Богу!" Это после Нелиного утвердительного кивка.

Крестилась Неля уже взрослой, в девятнадцать лет. В год отмечалось 1000-летие крещения Руси, на эту тему много говорили и писали в газетах. Первой про ее крещение заговорила мама, в смысле жизненной поддержки и все такое, а Неля еще долго сомневалась и раздумывала. Вообще у нее было смутное подозрение, что кто-то мог тайно окрестить ее в раннем детстве и сильно тогда напугать, хоть она ничего об этом не помнит. То ли своенравная, с вечными подвохами бабушка с отцовой стороны, то ли кратковременная старуха-нянька, которой Нелю подкинули после ясельной пневмонии. Иначе трудно объяснить неизменный трепетный страх перед церковью, который она до сих пор не сумела преодолеть.

И вообще, современный человек, не приученный к церкви с малолетства, чувствует себя там дурак дураком. Не знает, где встать, как передать и куда поставить свечку. Сначала перекреститься, а затем приложиться к иконе или наоборот? Да и чмокать стекло вслед за многими людьми – сплошная антисанитария, несмотря на святость места. Короче, решила пока не торопиться.

Наконец, год спустя решилась, но и там не обошлось без казуса. Крестилась в Елоховском соборе – полным погружением с головой в большую купель, углубленную в центре крестильни. Их было семь или восемь человек, стоящих полукругом – от сорокалетнего на вид мужчины до совсем крошечной девочки, "рабы Божьей Марии", хнычущей на руках у крестной.

Когда обряд уже начался, и добродушный пожилой священник читал молитву, за спиной у Нели что-то тихонько звякнуло о каменный пол. Не оборачиваясь, она почему-то сразу поняла, что это упал с крючка на стене ее крестик, накинутый поверх крестильной – собственноручно сшитой! – рубашки. Осторожно покосилась влево – и точно, именно ее крестик лежал на полу. К чему бы это? Потом внезапно погасла свечка, которую каждый держал в руке – до того неудачно Неля на нее выдохнула. Случайные мелкие совпадения и глупое суеверие? Или знак, что церковь неохотно ее принимает? Но если она действительна была крещена в детстве, тогда все понятно. Знать бы еще, сильно ли она нагрешила "вторым" крещением? Может, на исповеди получится спросить.

Но тогда, несмотря на странные знаки, Неля чувствовала себя паряще-легкой, просветленной и почти счастливой. Был жаркий июньский день, они с мамой сидели на скамье около флигеля крестильни, и Неля сушила на солнце "химические" кудри до плеч, наверно похожая на библейскую деву с картин эпохи Ренессанса. В пасмурные дни ее русые волосы ничем не примечательны, но стоит прикоснуться к ним солнечному лучу, как они радостно откликаются шелковистым золотом и медом. Теперь ее имя в крещении – Анна.

А неугомонная Анна Кузьминична взялась за нее всерьез. На другой же день после работы затащила Нелю к себе в гости, накормила сосисками с вермишелью, напоила чаем с вареньем и уболтала почти до головной боли. Квартирка у нее бедная, неустроенная, старая ванна местами до чугуна протерта, выключатель на липочке держится. Неужели здесь когда-то существовал муж? Если только очень давно или был никчемным, беспробудным алкашом. Но полы везде чисто вымыты, льняная скатерть накрахмалена, на окне фиалки и цветок "невеста".

У Нели даже в глазах защипало, так это напомнило ей бабушкину комнату. Старый двустворчатый шкаф с зеркалом, в котором без труда помещалось все житейское хозяйство – от половинки батона до перелицованного пальто, скрипучее подобие венских стульев… И диво-дивное, в углу стояла этажерка с вязаной ажурной салфеточкой – как только сохранилась до наших времен! Не было только железной кровати с высокими трубчатыми спинками и горкой подушек, накрытых тюлем. Вместо нее приютилась низкая тахта, застеленная потертым цветастым покрывалом, на котором лежала плюшевая собака с розовым бантом и облезлой макушкой.

Вот тогда, размякнув и рассиропившись душой от горячего чая после промозглой вечерней улицы, от грустных воспоминаний и неизбывной вины перед бабушкой, от жалости к Кузьминичне, судьбу которой невольно примерила и отшатнулась, как от зеркала – Неля неожиданно для себя и выложила ей свои беды. Не все, но в общих чертах, не называя имени… И почему-то была уверена, что та не проговорится на работе. Не может ведь человек, живущий среди родных "бабушкиных" вещей, по легкомыслию или подлости ее предать. И Анна Кузьминична все нормально поняла, губ осуждающе не поджимала, а сразу захлопотала, принялась уговаривать Нелю сходить на исповедь и обязательно причаститься! А уж потом смиренно просить, чтобы Господь все "управил".

Вскоре, первый раз в жизни Неля отстояла от начала до конца всю вечерню. Даже плечо замозжило, а ноги так замерзли и онемели, хоть она и переминалась, что пальцы неприятно покалывало. Неужели другим это долгое стояние не в тягость? В церкви были почти одни женщины и полусогнутые старушки с палочками, а из мужчин – двое пожилых и странный парень в черном, косящий под монаха, он поминутно неистово крестился и лез на глаза священнику.

Службу вел тот самый отец Николай, которому Неля должна сегодня исповедаться. Лет пятидесяти с небольшим, высокий, осанистый. Строгие темные глаза, черные волнистые волосы, аккуратно подстриженная борода с проседью. Очень внушительного вида, запросто к такому не подойдешь. Но верилось, что именно он, назидательно глядящий с высоты их тайного знания, скажет те заветные слова, по которым истомилась душа, и разомкнет заржавевшие тиски, в которых стиснута ее воля, вернет покой и уверенность.

В самом конце службы – потому что перед праздником, совершалось елеепомазание. Склонившись над столиком с иконой, Неля неловко ткнулась в нее носом, не достав губами. И очень трогательно было ощущать крестообразное прикосновение ко лбу тонкой кисточки с душистым маслом. Так и шла из церкви, неся на лбу елейную благодать, только у входа в метро с сожалением промокнула сложенным носовым платком. А еще непривычно, что пришлось при этом поцеловать руку священника. Сразу вспомнился разговор с Никитой и его возмущенное: "Да что б я стал руку мужику целовать?!" Но уж если назвалась груздем… Вдруг окажется права хлопотунья Кузьминична? Что-то ведь поддерживает ее в жизни, может быть, именно церковь? Вроде не совсем одна на свете, приглядывают за ней с Небес…

Глава 2.

Собственно, из-за Никиты она в церкви и оказалась. Хотя ему, конечно, ни словом не обмолвилась. У него-то все хорошо, он совершенно доволен жизнью, а главное – собой, расчудесным. Программисты везде нарасхват, и приглашенные в разные конторы, свысока поглядывают на убогих канцелярских теток, не способных понять эту немыслимую компьютерную грамоту, что похлеще китайской. Вот такими заезжими принцами, осчастливившими их бухгалтерию установкой новой программы, и был Никита с напарником Денисом, который сходу начал бурно изображать руководителя. Он тут же оккупировал кабинет главбуха и лишь временами совершал набеги в общую залу, внося нервозность и раздражение дам. Можно было с закрытыми глазами определить, что он здесь, по недовольному пчелиному гудению то в одной, то в другой стороне – кому же приятно чувствовать себя непонятливой дурой? Когда за Денисом закрывалась дверь, пролетал тихий вздох облегчения.

Зато Никите все бухгалтерские дамы очень симпатизировали. Не эффектный красавец, но и не простецкой внешности сероглазый блондин, не говорун, а наоборот – интригующе молчаливый, он сразу понравился тактичностью и уважительным терпением к не всегда сообразительным подопечным. В конце концов, даже при развале страны и дефиците хорошее воспитание никто не отменял. А рядом с их троицей из расчетной части Никита просидел гораздо дольше, чем с остальными. Хоть зарплата – не теория относительности, но все же дело заковыристое, со многими нюансами каждой конкретной конторы.

И слово за слово, на другой день он уже шутил, недвусмысленно перехватывая Нелин смущенный взгляд… И конечно, их пальцы случайно встретились на клавиатуре, и между ними пробежала та самая, многократно описанная судьбоносная искра – а как же иначе? На третий день Никита попросил у нее номер телефона, и в ближайшее воскресенье они встретились, погуляли, поговорили о том, о сем…

Нашлось даже что-то общее. Его отец преподавал в Тимирязевке, мама тоже связана с биологией, но в душе – поклонница искусства. С детства брала его с собой на экскурсии по музеям-усадьбам, водила по художественным выставкам, и в этом их мамы оказались похожи. Но уже тогда, в первую встречу, сквозь все очевидные достоинства в нем промелькнуло заметное тщеславие и ребяческая самонадеянность, будто мир крутится для него, избранного. А еще царапнула ласковая снисходительность баловня судьбы к не вполне удачливой Неле.

Конечно, она тоже могла бы обзавестись высшим образованием, в школе всегда училась на "четыре" и "пять". Но посоветовавшись сама с собой, а мама предоставила ей полную свободу выбора, решила, что филология или искусствоведение – слишком туманная лирика. Нельзя пять лет института жить на мамину зарплату и копеечную стипендию, папашины скуповатые алименты скоро закончатся, значит нужно без сантиментов деньги зарабатывать. Учиться на вечернем отделении слишком тяжело, здоровье не железное. А экономический техникум для нее, неожиданного патологического гуманитария в роду технарей, будет не худшим вариантом. Бухгалтерия – она и Африке бухгалтерия.

Мама сказала: "Что ж, мало ли, кто о чем мечтал… Я, например, думала быть метеорологом. Хотелось романтики – метеостанции за Полярным кругом или где-нибудь на Памире, но получилось по-другому." Жизнь вынудила ее поступить в Институт стали и сплавов, причем на мужскую специальность "ковка-штамповка", где всего три девушки в группе, потому что там стипендия была больше. Они с бабушкой очень бедствовали после гибели отца на фронте. Вообще только чудом смогли вернуться в Подмосковье из Казахстана, куда отца перевели служить перед самой войной. Родители приехали на новое место с трехмесячной мамой, аккурат первого июня 1941 года. А в конце 1942 года пришла похоронка на отца. Трудно выживали, голодно…

И потом было не до фантазий. После института маму распределили на агрегатный завод – из тех, что без названия, только с номером "почтового ящика", где она работает до сих пор. Жизнь, как жизнь. И стало совсем замечательно, когда избавилась от мужа. Собралась интересная, частично переженившаяся между собой, компания. По выходным затевали поездки, куда Нелю иногда брали – то по Золотому кольцу или музеям-усадьбам, то лазали в какие-то пещеры, однажды рванули в Домбай на горнолыжную базу. И мама еще умудрялась отложить денег для их поездки на море. Хотя случалось, что во время Нелиной учебы пришлось относить в комиссионку кое-что из вещей. Всякое бывало, но жили нескучно.

А с образованием Неля все правильно рассудила. Вскоре жизнь пошла вразнос, стали закрываться многие предприятия, целые заводы пустовали или превращались в склады и магазины. Но когда подтвердились слухи о ликвидации НИИ, где она работала после техникума, Неля была уже на плаву и рванула оттуда по собственному. По личным причинам… Хотя реальность таким взбрыкам не способствовала, только самые смелые и оборотистые отваживались на свободный полет. А многих, как бескрылых не оперившихся птенцов, жестокие обстоятельства просто выпихивали из привычного гнезда, а дальше, как получится – взлететь или грянуться об асфальт.

Но выбора у Нели не было, пришлось, не раздумывая, бежать подальше – с кровью обрубив все жилы, веревки и цепи, приковавшие к Стасу. " И в горе, и в радости… " Не вспоминать, не вспоминать! Ведь запретила себе… В общем, потянулась она к центру, к разноликой городской суете, за ширмой которой хотя бы днем можно немного забыться, глазами и мыслями отвлечься от пыток долгих бессонных ночей – за что?..

Короче, она поступила тогда мудро. Бухгалтерии везде и при всех властях будут существовать – хоть в бане, хоть в цирке. Но сейчас ее изредка кололо… Не сказать, чтобы явное высокомерие Никиты, но какое-то необъяснимое словами и должно быть, трудно скрываемое от его глаз, обидное ощущение. Наверно, люди подсознанием чувствуют невезучесть других, как собаки всем нутром чуют страх прохожих. Этот нюх у нас в крови, в генах – и с извечным законом природы не поспоришь. А с Никитой подавно. Он по гороскопу своенравный Водолей, того и гляди, утечет сквозь пальцы…

Но как же притягательны, при всех грызущих сомнениях, его непритворная нежность, обаятельный пофигизм и парадоксальное, но ничуть не заумное, а шутливое остроумие. С ним никогда не скучно, а разговаривать можно о чем угодно, он знает много интересного, выуженного из книг. И по компьютерной части может ей что-то подсказать – удобный ликбез на дому. А еще весной посоветовал по возможности прикупить немного долларов, на всякий пожарный случай. Они с мамой благодаря этому почти безболезненно пережили недавний августовский дефолт. Неля даже успела выскочить в обед с работы и купить вполне приличный фен, ухватив по дороге пакет пшенки и пару рыбных консервов. К вечеру в магазинах было шаром покати…

Даже Никитино покровительственное отношение к ней, как к младшей, хотя они ровесники, временами нравится Неле, выросшей фактически без отца. А когда дело дошло до постели, она и вовсе не может не то, что оторваться, а просто на время отклониться, мыслить себя отдельно от Никиты. Прямо, как несчастная песенная рябина, мечтающая навеки прижаться к дубу… Уже все про него понимает: что в жизни и в отношениях с женщинами стремится не "продешевить себя", а радостей отведать побольше. Кстати, он и в буквальном смысле щедростью не отличается. А еще запросто может соврать, если так в данный момент удобней. Или по-английски исчезнуть на неделю, и попробуй ему звонить – накажет таким убийственным молчанием, что сердце оборвется.

И вдруг неожиданно примчится с пакетом чего-нибудь вкусного, растормошит, зацелует – веселый, соскучившийся, нетерпеливый! И снова она спрячет потаенную обиду, на два-три часа выпадая из реальности в сладостный омут… А вначале казалось, что добиться блаженного отклика от ее испуганного тела – все равно, что на разбитом пианино в сельском клубе сыграть концерт Рахманинова. Но оказалось, бывают виртуозы! С Никитой она позволяет себе забыться в ощущениях, не боясь последствий. И вовсе не от глупой беспечности – после предательства Стаса не скоро решилась на новую близость, хоть она ничуть не монахиня, а молодая женщина двадцати восьми лет.

Но от непреодолимого ужаса – что все может повториться, что доверие к мужчине вызовет в нем желание распоряжаться ее судьбой, и от дикого страха снова залететь – Неля превращалась в окаменевшую улитку или черепаху. Пока она не согрелась в его заботливой нежности и не увидела, что Никита очень ответственен и не меньше ее боится возможной беременности.

С одной стороны, это совершенно успокоило, перестало быть исключительно ее тревожной заботой. Но с другой – настолько беспощадно расставило все по местам, с такой наглядностью обозначило контрольную полосу между тем, о чем мечтает она и на что милостиво согласен Никита, что оставалось только украдкой бессильно лить слезы. Уже второй год… Сам почти исцелил ее от незаживающей раны, и сам же своим отчуждением напоминает о корявом уродливом шраме, который никогда не разгладится – теперь уже совершенно ясно. В такой безысходности не только руку священнику будешь целовать – и под гипноз пойдешь, чтобы избавиться от рабского наваждения.

Или она уже совсем чокнулась, как недавно перечитанная Анна Каренина? Вернее вымученная, и разумеется, с пропуском нудных глав о земских выборах и крестьянском вопросе. Ох, и затейник был Лев Николаевич! Как аппетитно и хитроумно упаковал свою злободневную публицистику в фантик любовного романа, а иначе кто бы стал читать эту тягомотину? И вдоволь поиздевался над непутевой Анной, явно в назидание неверным женам – вот, голубушки, до какого унизительного состояния вы можете докатиться! С дорогой сердцу героиней авторы так не поступают. И действительно, что похвального о ней скажешь?

Красивая, вначале жизнерадостная, но через год уже безмозглая неврастеничка, за душой у которой нет ничего, кроме маниакальной жажды чувствовать безраздельную любовь Вронского. И хотя под конец она его откровенно ненавидит – но обожание ей вынь да положь! Что же делать, говорить она в финале, если я не хочу ничего иного, как только быть его любовницей! И это высокодуховная героиня, мечта многих актрис?

В общем, велик соблазн хлестко ее припечатать, если б сама Неля не оказалась в подобном капкане и не обзывала себя еще худшими, презрительными словами. Но ведь рядом с ней нет святого человека, благороднейшего Каренина, готового: простить прелюбодейку-жену, предоставить ей развод, отдать сына и при судебном разбирательстве – ради ее репутации! – взять вину на себя. Просто фантастическое великодушие! Да, напрасно он женился на сиротке из провинции, без денег и положения в свете. Ввел Анну в высшее общество, а потом, ради сохранения приличий, согласился терпеть любовника, не допуская даже мысли посягать на ее тело, оскверненное изменой. А эта дура, только что едва не умершая в родах, с восклицанием "ах, ничего мне не надо!" оставила сына опозоренному мужу и укатила с любовником в Италию предаваться дальнейшей страсти.

А чем же виноват Каренин? В упрек ему ставятся оттопыренные уши и скверная привычка хрустеть суставами пальцев. Ну так у Вронского волосатая грудь и дважды упомянутая красная шея – подчеркнуто животное начало. А его недостойный финт с Кити Щербацкой? Аристократ называется… Но Анна теряет всякое соображение, и читательницы второй век рыдают над ее судьбой. Впрочем, с чего она вдруг наехала на Анну, как тот паровоз? Со своими мученьями разобраться бы…

Когда-то Неля услышала по радио или прочла, как наверняка понять – всерьез ты любишь этого человека или просто накатила влюбленность, со временем проходящая блажь? Надо ответить себе на три вопроса. Первый – хочешь, чтобы твой ребенок был похож на него? Второй – если в компании над твоим мужчиной станут посмеиваться или осуждать, будешь ли открыто его поддерживать и защищать? К сожалению, третий вопрос забыла. Вроде что-то про жизнь вместе на необитаемом острове, но не уверена. Да, ей очень хотелось бы иметь ребенка, похожего на Никиту. О том, чтобы его защищать от нападок, даже подумать смешно. Трудно представить ситуацию, в которой он повел бы себя глупо или недостойно. У него все под контролем – слова и выражение лица всегда к месту и ко времени. Но перспектива пожить с ним на необитаемом острове – невообразимый кошмар! Лучше сразу повеситься. Вот и понимай результат, как хочешь…

Глава 3.

Почему же так долго не выходит отец Николай? Или ей так кажется от беспокойства… Неля выглянула из-за широкой приземистой колонны, переходящей в арку, здесь не так страшно ожидать своей участи. Все равно она подойдет самой последней, чтобы никто не смотрел в спину и не видел ее неловкости. Да еще наверняка не выдержит и расплачется, настолько себя накрутила… Женщины на скамейке тоже явно истомились, как в очереди к врачу. Двое тихонько перешептываются, а одна вроде бы дремлет, прислонившись затылком к стене. Благоговейный полумрак церкви вполне располагает… Верхний свет после службы выключен, горят лишь два приглушенных светильника около аналоя, где лежат крест и евангелие, и слабо мерцают огоньки свечей перед иконами.

А Нелина решимость тает с каждой минутой ожидания. Похоже, срывается ее благая затея… Или это, как говорит Кузьминична, наш вечный "враг" пытается навредить, отводя от церкви нетвердую в вере душу? В смысле, враг рода человеческого. Казалось бы, откуда ему здесь взяться, в Божьем доме? И на это есть у церковных людей ответ: где больше святости – там "он" сильнее злится. До чего же удобно – многое, особенно то, что сами люди-человеки наворотили и что умом или душой трудно принять, свалить на козни "врага". И все-то верующие знают, все запросто, по-учительски могут объяснить. А у нее сплошь вопросы и сомнения…