Долгая дорога домой. Или загадка древнего дольмена

«Пулково» меня разочаровал: люди прибывают в красивейший город через такие невзрачные воротца, что мне даже стало стыдно за Северную столицу. Впрочем, сам полет прошел неплохо, если не считать попадания в зону турбулентности, в болтанке которой «Боинг» дрожал, как умирающий динозавр.

Я не люблю летать. Тому есть две причины: во-первых, у меня закладывает уши, а, во-вторых, я банально боюсь. В случае катастрофы выжить шансов никаких, и эти нелепые манипуляции стюардесс с надувными жилетами явное тому подтверждение. Кто сможет остаться в живых посреди океана в надувном жилете? Как долго он протянет? Минут десять, пока не окоченеет, или пока его не сожрут акулы? В общем, я с облегчением вздохнула, когда шасси коснулись полосы аэропорта Храброво. Там, на выходе, нас встретил тот самый Коган, Михаил Давыдович, старинный Серегин друг.

Это был невысокий, плотный, небрежно одетый мужчина лет пятидесяти, лицо которого выдавало типично иудейское происхождение. Большие карие глаза с опущенными вниз внешними уголками придавали ему унылое, печальное выражение, а крупный мясистый нос был слегка грубоват для классического палестинского профиля. Очевидно, здесь проявились какие-то иные гены.

Рот, сокрытый в густой растительности курчавой черной бороды, выдавал добродушное лукавство, а обширный, выпуклый лоб свидетельствовал о недюжинном уме и безмятежности. Как могут сочетаться эти качества и пребывать в гармонии, ведь сказано же: «многие знания – многие печали»? Скорее всего, это следующая, недоступная мне ступень развития, присущая великим ученым, религиозным сподвижникам, монахам. Видимо, они в полной мере осознают справедливость Соломоновой мудрости о том, что «все проходит, пройдет и это». И не переживают вообще ни о чем.

Если бы снимался фильм о царской России, Коган с успехом мог бы сыграть директора гимназии. Во всяком случае, я его видела именно таким – образованным, интеллигентным, спокойным. Он оказался весьма и весьма словоохотлив, особенно если видел живой интерес собеседника к обсуждаемой теме. Тогда он заливался соловьем: сыпал фактами, датами, цитировал классиков, причем на языке оригинала. Впрочем, тут же спохватывался и возвращался к общедоступной речи.

Отнесся Михаил Давыдович к моему появлению в «клубе любителей дольменов», как показалось, неплохо. Но в первый момент, когда мы с Серегой вышли из здания аэропорта, его реакция была удивительной и необъяснимой. Коган уставился на меня, а его живое, подвижное лицо отразило целую гамму эмоций: удивление, ошеломление, сомнение. Слегка приоткрыв рот, он сорвал с носа очки в грубой роговой оправе, протер их полой собственной рубашки и водрузил обратно, рассматривая меня, как энтомолог редкую бабочку.

– Миша, это – Елизавета Павловна Бирт, орнитолог, моя коллега и хорошая знакомая. Она согласилась сопровождать нас на «Фрингилу», потому что тоже интересуется Камнями Силы, – представил меня Серега.

– Давно ли? – тихо спросил Коган, пожимая мне руку. В его взгляде мне почудились растерянность и сожаление.

– Всего пару недель! – улыбнулась я, – а вы – тот самый Михаил Давыдович, о котором Сережа так много рассказывал.

– Вообще-то, правильно говорить «Давидович», но если вам так удобнее…

Отрекомендовавшись, Коган пригласил нас в машину (старенький «Опель» с перевязанным изолентой боковым зеркалом и клацающей крышкой багажника), отвез в недорогую гостиницу – гостевой дом «Стрелецкий», что в самом центре Калининграда, неподалеку от знаменитых «Королевских ворот». На удивление, мне понравилось абсолютно все: и архитектура этого здания, типичная для восточной Пруссии, и уютный, светлый номер. Я с удовольствием приняла душ, переоделась к ужину и вышла в холл.

Серега уже ждал меня, и мы решили побродить по городу, остановившись где-нибудь перекусить. В Центральном парке, рядом с кирхой Королевы Луизы, мы обнаружили памятник барону Мюнгхаузену, дошли до Канта, осмотрели Кафедральный Собор и погуляли по парку. Отужинать решили в «Якитории»: не являясь поклонницей японской кухни я, все же, получила удовольствие: стильно, уютно, приятно.

За ужином я спросила Серегу, что бы мог означать тот удивительный взгляд Когана. Он расхохотался и воскликнул:

– Видишь, Лиза, какое впечатление ты производишь на мужчин! Признаюсь, не знал, что Миша такой ценитель женской красоты! Вот удивил!

Я ни на секунду ему не поверила. Конечно, я не урод, и цену себе знаю – в иные моменты даже считаю себя очень привлекательной. Но не до такой степени, чтобы пожилые ученые смотрели на меня с раскрытым ртом!

Утром мы выехали в Зеленоградск, где я не утерпела и искупалась в холодных водах Балтики. Далее наш путь лежал по единственной автодороге на Куршскую косу: Зеленоградск – Морское.

Ехали небыстро – очевидно, профессиональное вождение не входило в число достоинств Михаила Давыдовича. Он внезапно перестраивался, даже не думая включать соответствующий поворотник, резко тормозил, швыряя пассажиров носом в приборную доску, пересекал «сплошные»; светофоров для него просто не существовало. Единственное, что спасало Когана от ДТП – это низкая скорость движения: водители успевали среагировать и увернуться. Было страшновато, но зато я поняла, для чего были изобретены ремень безопасности, а также страхование жизни и здоровья.

Я вволю налюбовалась окрестностями, и по пути в Морское, и по дороге в Зеленоградск. Мы проезжали среди аккуратных селений с белыми красивыми домиками, крытыми одинаковой терракотовой черепицей и отделанными деревом. Я поразилась чистоте палисадников, ухоженности садов и опрятности надворных построек – нигде не встретилась мне ни единая груда хлама. Не увидела я и покосившихся заборов, слепленных из кусков ржавых труб, проволоки, кусков шифера и посеревшего от времени дерева. Кругом – ну прямо пряничные домики Гензеля и Гретель, на крышах которых свили свои гнезда аисты. Во все времена это считалось хорошей приметой: птица не станет растить птенцов в плохом месте.

Потом панорама за окном сменилась: мы проезжали через живой туннель – огромные старые деревья росли так близко от дороги, что их могучие кроны смыкались вверху, закрывая солнце. Мне захотелось выйти из машины и не спеша прогуляться, но просить об этом я не стала – а прислушалась к беседе, которую вели Коган с Серегой.

– …и когда ты это обнаружил?

– В тот самый день, когда позвонил тебе. Мы встречались с космобиологами на Косе. Я долго бродил с аппаратом по «пьяному» лесу, потом вышел к дюнам. Солнце садилось. Вдруг поймал еле уловимый гул. Его ни с чем не спутаешь. Пошел на звук, и точно: стоит сейд. И как поет! Я не поверил своим глазам, показатели просто зашкаливали! Подошел ближе, долго смотрел, проклинал себе за то, что не взял остальных приборов. Но кто же мог предположить…

– Значит, активизировался. Странно. Время-то неподходящее! Раньше я о таком не слышал…

– То-то и оно.

По дороге, соединяющей Россию с Литвой, мы въехали на косу – полоску земли между водами Балтийского моря и Куршского залива. Предъявив пропуска, мы оказались на территории Национального парка.

Многообразие и красота здешней природы поразили меня: солнечные березовые рощи сменил угрюмый сосновый лес, в который вползали языки песчаных дюн, а за этим всем синели холодные воды моря. Еще около сорока километров пути – и мы в Рыбачьем, где находится орнитологическая станция. Деревянные домики-срубы, огромные сети, вольеры, небритые, небрежно одетые люди а-ля Серега Жданов – все это казалось жутко романтичным и немного смешным.

Нас, как и всех специалистов, прибывших со стороны, расселили за казенный счет в небольшом гостином доме. Приняв душ и перекусив, мы отправились знакомиться с будущими коллегами и предстоящей работой – к великой радости Сереги, все это заняло немного времени. Приступить к своим обязанностям нам предстояло только с завтрашнего дня, поэтому Коган и Жданов быстро покидали в машину необходимую аппаратуру, и мы поехали в сторону Литвы, на высоту Эфа – комплекс смотровых площадок, с которых открывается вид на песчаные дюны и Куршский залив.

Сложно описать ощущение, возникшее у меня при взгляде на заброшенное, утонувшее в песке селение, которое угадывалось лишь по сохранившимся кое-где крышам домов и опорам ограждений. Словно картинка из фильма «Жизнь после нас»: сначала люди победили Природу, вырубили леса, истребили животных, а потом она отомстила им, похоронив под толщей песка всю цивилизацию. Грустно, страшно, закономерно.

По границам дюн кто-то разложил валежник: он должен был укреплять и удерживать песок. По пути следования туристов был сколочен настил из досок, наступать на песок строжайше запрещалось. Мы сразу же нарушили это правило, потому что надо было пробраться к сейду у самой кромки леса. Коган сказал, что этот мегалит – особенный: за столько лет его не смыло прибрежной волной, не разрушили штормы и ветра, не засыпал песок. Куршская коса, открытая для всех стихий, пощадила его – и это казалось необъяснимым и странным явлением.

Этот поход мне стоил очень дорого. С трудом передвигая ноги, погружаясь почти по колено в мягкий сухой песок, ощущая, как он набивается в кроссовки, носки и въедается в кожу, я утратила интерес к мегалитам, как минимум, наполовину. Жданову, который тащил на спине тяжелый рюкзак с аппаратурой, тоже пришлось несладко, но силы ему придавал дикий, звериный энтузиазм.

Минут через сорок мы были на месте. Среди сосен на земле, усыпанной хвоей, высилось странное сооружение: каменная плита размером с хороший обеденный стол, по ее краям – четыре мелких камня, не больше волейбольного мяча, а на них – огромный вытянутый валун: конструкция выглядела очень необычно и напоминала припавшего к земле огромного динозавра. Я поразилась размеру и весу центрального камня: как строителям удалось водрузить его наверх без подъемного крана? Благодаря «Дискавери» я смутно представляла себе, что у древних людей были разработаны какие-то системы рычагов и блоков, но все же… Это была просто титаническая работа.

Жданов тем временем извлек из рюкзака свой знаменитый фотоаппарат и сделал несколько снимков с разных ракурсов. Коган же занялся настройкой аппаратуры с непонятными аббревиатурами ИГА-1, ДРГ-05М и массой других букв и цифр. Потом началась работа, сопровождавшаяся непонятными репликами:

– Что по ИГА? – спросил Жданов.

– Около 12 метров. Почти как у всех.

– Фон бета?

– У камня – 2,5. Так… на границе – 1,5. Жаль, что мы не попали сюда в полдень. Придется завтра опять ползти через песок.

– Интересно, поменяются ли показатели во время заката?

– Мне жаль тебя разочаровывать, мой друг, но, по-моему, сейд спит.

– Это я уже и так понял! – на Серегу было жалко смотреть, таким расстроенным он выглядел.

Мы остались у камня ждать заката. Михаил Давыдович, пользуясь этой вынужденной паузой, рассказал мне, чем они только что занимались. С помощью прибора ИГА-1 он измерил границу действия сейда и получил 12 метров в радиусе. Радиоактивный фон изменился в этих пределах с 15 микрорентген до 8 (имелось ввиду гамма – излучение). Бета – активность Коган измерял с помощью дозиметра ДРГ-05М. У самого камня прибор показал 2,5 единицы, а на границе его действия – только 1,5. По его словам, эти показатели были обычными для «спокойного» состояния камня, но во время активизации могли возрасти в десятки раз.

По его теории, именно во время таких неожиданных скачков мегалиты и начинают проявлять свои загадочные свойства, которые необъяснимым образом влияют на оказавшегося рядом человека. Низкочастотные колебания всегда присутствуют рядом с сейдом или дольменом. Их резонирующая частота – 2,8 ГЦ. То есть мегалиты «поют» или гудят именно на этой частоте.

– Жалко, что ты не была при изучении анализов крови людей и животных! – вступил в разговор грустный Серега, – Ее биохимия меняется, и это факт, первое объективное доказательство воздействия камней на живые организмы, которое нам удалось получить.

– А может дольмен или сейд иметь границу в 100 и более метров? – спросила я у Когана, вспоминая историю потерянной невесты Сереги.

– Теоретически, да. Но для этого должна возникнуть очень высокая, небывалая солнечная активность. На практике мне не приходилось встречаться с подобным явлением. Поэтому мы и приехали сюда: когда я звонил Сергею, этот сейд был активен и мог выдать интересные показатели. Но, видимо, мы опоздали.

– Жаль… А мне так хотелось увидеть что-то необъяснимое! – вздохнула я.

– Ну, ничего, не расстраивайтесь, Лизонька! На косе вы обязательно увидите много интересного, например, «танцующий лес».

– Я что-то слышала… это место, где растут кривые деревья? Как в Питере, на месте Сенной площади?

– Наверное. Но лучше один раз увидеть, не так ли? Надеюсь, на Фрингиле вас не завалят работой.

Мы дождались заката, еще раз провели измерения, но показатели не изменились. Коган отнесся к этому обстоятельству с присущим ему философским спокойствием, а расстроенный Серега никак не мог взять себя в руки. Еще раз преодолев дюны, мы притащились к гостиному дому и посвятили остаток вечера очистке вещей от песка. Серега закрылся в своем номере и даже не вышел к ужину – мне пришлось разделить ночную трапезу с Коганом, во время которой у нас состоялся весьма интересный разговор.

Разумеется, мы говорили о мегалитах. Я расспрашивала, доктор с удовольствием отвечал – и за один этот вечер мой багаж знаний получил существенное пополнение. Я узнала о поселениях куршей и жмуди, о тевтонском ордене и о мифологической великанше Неринге, которая, якобы, и насыпала косу, о разбойнике-язычнике Генрихе фон Кунцене и о черной кошке из трактира Росситтена (так раньше назывался поселок Рыбачий). Мы выпили вина, что послужило только на пользу рассказчику: Коган оказался настоящим Котом-Баюном в человеческом обличье.

Подали десерт. Воспользовавшись паузой в разговоре, Михаил Давыдович перехватил инициативу и, в свою очередь, принялся расспрашивать меня о детстве, юности, пристрастиях и увлечениях, работе в зоопарке и дружбе с Серегой. Мне показался несколько странным этот интерес к моей непримечательной персоне – временами мне казалось, он хочет меня от чего-то предостеречь, но не решается говорить откровенно, обходясь полунамеками и скомканными фразами. Особенно странной мне показалась следующая реплика: