Взгляд. История запретной любви

Я тоже рассказала о себе, не упомянув, конечно, главную проблему. Сказала, что в прошлом году защитила кандидатскую диссертацию.

– За некоторыми книгами для работы мне пришлось ездить в Венгрию и в Чехию, – сказала я назидательным тоном, – они содержатся в особых хранилищах, и на руки их не дают!

– Мне так неудобно, – сказала Нора совсем не извиняющимся тоном, – я повесила на вас свои проблемы…

Мы уже поднимались по ступенькам в моём подъезде. Я отперла дверь ключом и включила свет.

– А где ваш муж? – тихонько спросила Нора. – О, как у вас красиво, Женя, вся прихожая в растениях!

– Давай на ты. Не люблю церемоний, особенно у себя дома. Муж дежурит в больнице. Вешай пальто сюда, вот тебе тапочки.

Больше в тот вечер не было ничего особенного. Кроме кофе. Отсканировав нужные страницы, я предложила выпить кофе. Время подходило к одиннадцати, а Нора не спешила домой, хотя до этого упомянула о патологической строгости отца. Она так и выразилась: «патологически строгий».

– Тебя не будут ругать за позднее возвращение?

– Не будут, – беспечно ответила Нора, – я сказала, что буду ночевать у бабушки. Она здесь, рядом с твоей библиотекой живёт. Я, в самом деле, пойду к ней, когда закончим с книгой.

Я поставила в середину стола сливочник и вазу с печеньем. Налила кофе. Нора сделала первый глоток и не выразила никаких эмоций. А кофе был необычный, такой я подавала только особенным гостям: с черничным сиропом, ореховым ликёром и корицей. Мне бы стоило спросить себя – с какой стати ты ухаживаешь за чужой девицей? Но я по-другому рефлектировала тогда. Обиделась. Подумала – бестолковая девка, тупая, как табуретка. И пила свой кофе молча, рассматривая исподволь свою гостью.

Она была брюнетка с белой, даже слишком белой для такого тона волос кожей. Стрижка простая, удлинённое каре. Брови – тонкие, правильные, чуть светлее волос. Модный макияж nude look, который я терпеть не могла, лучше совсем не краситься, чем создавать имитацию отсутствия косметики. Пухлые губы. Маленькие серебряные серьги в форме корабликов, и такой же кораблик на тонкой цепочке лежал на бежевом свитере ажурной вязки. Под свитером – красивой формы грудь. Боже, с каких пор я рассматриваю груди других женщин?

Потом я вспомнила – это было всегда. Я всегда рассматривала формы других женщин, с самого детства. Не то, чтобы они вызывали у меня вожделение или хотя бы волнение. Просто интерес, которого никогда не было к телам мужчин.

– Ой, Женя, я тебя ужасно задерживаю! – воскликнула Нора. – Тебе ведь на работу завтра, да?

– Мне к двум часам. Успею выспаться.

Я вспомнила, почему, собственно, зазвала к себе чужую плохо воспитанную девушку. Пусть сидит. Пусть отгоняет моих демонов.

– Какой обалденный кофе! – воскликнула Нора, поставив чашку на блюдечко. – В жизни такого не пила!

Нора ушла около часа ночи, взяв номер моего телефона, чтобы позвонить, дошла ли благополучно до бабушки, и чтобы отблагодарить меня впоследствии за спасение её жизни, как она сама выразилась. Какое там спасение, думала я, расстилая постель. Ну, не сдала бы в срок курсовую, отец поорал бы… свет от торшера в красном абажуре падал на пустую половину кровати. Я не хотела думать о Максиме, потому что это немедленно вызвало бы нечисть из всех тёмных углов комнаты, из всех закоулков души. Максим, любовь, бессмысленная страсть. Эта страсть оплодотворяет клетки, из которых родятся тишина, пустота и отчаяние. Я не могла уговорить себя сделаться чайлд-фри, потому что не понимаю будущего без прогресса. Мне требуется движение вперёд. Я не хочу просто жить и просто умереть. Зазвонил телефон.

– Алло, Женя? Это Нора. Всё окей, я у бабушки.

– Замечательно. Спокойной ночи.

– Спасибо тебе ещё раз. Ты самый добрый человек, которого я встречала в жизни!

На этом восторженном признании девушка моя отключилась. Я уже тогда подумала – девушка моя, спросила себя – что значит – твоя? И заснула.

Несколько дней прошло, и я забыла о Норе и о тоске, из-за которой, собственно, и помогала Норе. Максим как будто почувствовал моё отчаянное состояние, и развлекал меня, как мог. То прогулка на речном катере, то собственноручный массаж с душистыми маслами… Наша с мужем любовь с самого начала опиралась на невидимые связи, «на уровне тонких тел», как он сам говорил. Если быть честной, Макс чувствовал меня лучше, чем я его. Но и у меня получалось – неожиданно купить ему свитер, о котором он мечтал, приготовить блюдо, о котором он думал по пути домой. Может, таким парам и не нужны дети. Если бы разум мог управлять желаниями…

Нора и Максим встретили меня у подножия кованой лестницы одновременно. Максим собрался повести меня в ресторан «Старый парк» – наше любимое место. Нора появилась внезапно и не дала нам парой слов обменяться. У неё был для меня гигантский букет цветов, что само по себе насмешило Максима, он знал о моей неприязни к букетам. К тому же – приторно пахнущие лилии.

– Это вам! За спасение моей жизни! – воскликнула Нора.

И вручила мне, кроме лилий, ярко-синий пакет, в котором проглядывали очертания традиционных подношений – коробки и бутылки.

– Мы же на «ты», – со смехом возразила я.

Нора долго не задержалась, чмокнула меня в щёку и убежала. Какое экзальтированное существо, добродушно усмехнулся Максим. Нора была одета в чёрную одежду простых линий, и не могла его возмутить. Он забыл о Норе, как только мы выбросили удушливый букет в урну в глубине парка. И я бы забыла, если бы не содержимое пакета – обыкновенный, хотя и красивый торт, обыкновенный, хотя и французский, коньяк.

На другой день была суббота, ужасный день – выходной для меня, сутки дежурства для мужа. Одиночество становится тяжелее в тысячу раз, когда я слышу из открытых окон весёлые голоса детей и притворно строгие окрики их мамаш. Можно закрыть окна и терпеть духоту, но мозги от мира не закроешь. Очень скоро я начала мерить квартиру безумными шагами, приняла успокоительное, попыталась читать. Ничто не спасало, и я решилась на кардинальные меры – поехать к родителям. Там будут жуткие беседы о строительстве дачи, которым отец бредил пятый год подряд, о базе, где мать закупает товар для своего магазина. Но это, по крайней мере, целительный шум, он заглушает вопящий внутри меня ужас.

В троллейбусе я села удачно – у окна, с двумя мирными старушками. Но уже через остановку старушки вышли, а их место оккупировала безобразная семейка: мать, отец и трое детей. Мать заняла сиденье напротив меня своей нехудой фигурой, двумя сумками и двумя безостановочно вихляющимися девочками. Рядом со мной усадили десятилетнего мальчика, а отец повис на поручне, закупорив все выходы к бегству. Дети галдели и вертелись, мать и отец матерились, внезапно отец влепил затрещину мальчику, и тот завыл на весь салон.

– Слушайте, а нельзя ли потише себя вести? – воскликнула я. – Вы же не дома у себя…

Они набросились на меня с дружной ненавистью. Ишь, коза какая, интеллигентка хренова, ехала бы на такси, сразу видно, своих детей нет. Своих детей нет. Сразу видно…

Я выскочила на первой же остановке, прижалась к фонарному столбу лицом и рыдала. Какая-то сердобольная женщина спрашивала меня, что случилось, не дать ли валокордин… Мне было стыдно брать такси – с зареванным лицом, в потёках размытой косметики. Я вернулась домой пешком, минут сорок шла и ревела, ненавидя себя за постыдную слабость. А что дома? Тишина, ворвавшаяся в уши, хуже воя сирены. Мне попался на глаза Норин коньяк. Я откупорила бутылку и выпила. Три рюмки почти подряд. Слёзы высохли, и включился механизм самосохранения. Размеренное поскрипывание его рычажков подсказало мне путь.

– Алло, Нора? Это Женя. Чем ты занимаешься? Не хочешь ко мне приехать? Просто поболтаем. Продолжим знакомство.

Я же не знала, что я у Норы – не первая. Я не думала о таких вещах. Они существовали где-то в недрах Интернета, на глянцевых фотографиях журналов, в неведомых мне клубах… А у Норы была прежде Дина, предпочитавшая звать себя Димой, красивая, похожая на спортивного мальчика. Бывают такие высокие, с искусно накачанными плечами и предплечьями, со стрижками, которые были бы для девочки коротковаты, для мальчика – длинноваты… Классический Керубино, Ромео, кто там ещё, не старше восемнадцати лет? Гораздо позже Нора показала мне фотографии девушки-мальчика Дины со взглядами одновременно вызывающими и смущёнными, и объяснила, что такие существа в белоснежных футболках, стильных джинсах и кроссовках с высокой шнуровкой называются «дайк». Она рассказала, что её отец, повстречав Дину, заявил:

– Моя дочь с таким маней-ваней общаться не должна.

Отец приказал – значит, должно быть исполнено. Нора не знала, какая боль последует за разрывом с Диной. Она попробовала подружиться с парнями в вузе, настоящими, под папин вкус. Почувствовала запахи чужого тяжёлого пота и хищного дыхания во время поцелуев, и поняла – это ужасно.

Но в тот день она не рассказала. Мы просто поехали в парк, который нравился обеим. Сидели в кафе, смеялись весёлым официантам, сладкому вину и нашим отражениям в глазах друг друга. Потом гуляли между соснами, фотографировали со смотровой площадки реку и противоположный берег, рассказывали анекдоты.

Я поняла, что Нора хорошо прогоняет мою тоску.

Любовь началась позже. Мне до сих пор интересно, что люди считают началом любви. Когда тебе постоянно хочется часто видеть определённого человека? Когда тебе хочется близости с ним? В таком случае, сначала я полюбила Стасика, а потом уже Нору.

Стасик – это мальчик, получивший затрещину в троллейбусе от нервного папаши. Я узнала его сразу, когда Алла Романовна вывела мальчишку за ухо из проекционного зала. Стасик выл, извивался и матерился. О, боже мой, сказала я мысленно, и бросилась отнимать дитя у разъярённой библиотекарши.

– Привели детей из семнадцатой школы, – бурля яростью, объяснила Алла Романовна, – на «Литературную гостиную». Все слушают, как положено, а этот… бегает, хватает книги со стендов, орёт… Учительница не справляется.