Две тысячи журавлей

– Да воин как воин. Молодой ещё. Тридцати не дашь.

– О ком вы?

– Да Юскэ, грит, видел чужака у реки.

– Богами клянусь, видел!

– А когда?!

– А кто?!

– А дня три назад. Воин молодой. Ронин, что ли. Стоял у воды и орал.

– Ой, драка была?

– Кого-то убили?

– Кто, говорите, в реке утонул?!

– Да не перебивайте вы! А чё он орал-то?

О, опять к тому чужеземцу перешли! Интересно!

К счастью, после вопля про утонувшего в реке прочие разговоры средь столпившихся примолкли. Всем, кто рядом стоял, стало очень интересно, кто и отчего утонул. А кто не расслышал – тем сразу же дошептали соседи.

– Вот стоял он на коленях у воды! На меч опирался. В ножнах меч был. Я почему запомнил про ножны, что…

– Да орал-то он отчего?!

– Да не перебивай ты меня, а то ничего не расскажу!

– Да молчу я, молчу!

Тишина.

– Честно, молчу я! Вот совсем молчу!

– Да не перебивай ты меня!

– Да кто там утонул?!

– Да никто не утонул! Там воин бродячий у реки орал.

– А чё орал-то? Отчего?

– Так, ещё слово – и ничегось не расскажу вам!

– Да мы уже ничё и не говорим. Стоим и молчим.

– Значит, стоял у воды на коленях он, на воду вроде смотрел. Или поверх. Спиной стоял, не знаю я…

– Да чё он орал-то?!

– Это у него кто-то утонул?!

– Да никто не утонул, заткнитесь все! Так чё он орал-то, Юскэ?

– Кричал, мол, да эдак отчаянно: «О, боги, как же я устал! Ни к ним, ни к тем. Есть ли кто-то, кто…».

– Кто?!

– Ну, кто?

– Да не знаю я, кто! Ножны его меча вдруг дёрнулись, рукоять сама собой из них вверх всплыла… и как зыркнет на меня драконья морда! Огромный такой дракон! Чёрный-чёрный! А глаза – красные! Зрачки как две нити узкие. Я как заору, да назад. Он обернулся. И у ронина того глаза тоже красные, да с узким зрачком! А лицо белое-белое! Я назад, назад. Вдруг спиной на бамбук молодой налетел, он как спружинит… и меня, короче, вперёд, мордой об землю! А как поднялся, рожу протёр от земли, а рядом… никого!

– Ох, Юскэ! Я, конечно, понимаю, что это вы сакэ для праздника варили, да хорошее у вас выходит сакэ, но, право, столько пить непристойно!

Сакэ?! Значит, ему спьяну примерещился тот чужак или дракон?! Досадно! Про дракона так интересно звучало! Хотя, не знаю, существуют ли в мире драконы? Но Юскэ так говорил, что я было поверил. Да и с воином тем красноглазым тоже вроде хорошо начиналась история. Вот что этому Юскэ стоило подольше рассказать?!

– Да я тебе клянусь, что я парня того с катаной видел! – возмущался рассказчик за моей спиной. – И того огромного дракона, обвившего его и выглядывающего из-за его спины! Ух, как он жутко зыркнул на меня!

– Ох, Юскэ, Юскэ! – проворчал его собеседник.

– Ну, хоть самурая-то того бродячего точно вроде видел, – уже неуверенно сказал Юскэ.

Парень около священной верёвки ударил в барабан, возвещая о начале мацури и о прибытии Та-но ками. Все селяне подались вперёд, впились взглядами в паланкин, надеясь увидеть, как заволнуется занавесь под невидимыми руками духа ветра, как увидится за тканью силуэт божества или послышится шум его дыхания, сверкнут в глубине и полумраке микоси его удивительные глаза.

Каннуси вступил в огороженное, очищенное место и приветствовал ками, спел в честь него песню. Люди поклонились, шумно и радостно приветствовали покровителя деревни. Приветственные выкрики, речи растянулись надолго. Потом, по едва уловимому жесту священника, парни, которым доверили нести микоси с гостем, заулыбались, тут же резко посерьёзнели, переступили верёвку, степенно подошли к паланкину, подняли его за брусья, прикреплённые к нему, медленно и почтительно понесли к краю площадки. Люди разошлись, образуя широкий проход.

Божество в микоси вступило в свои владения. Встречающие напряглись. Все очень старались, готовясь к визиту Та-но ками, но вдруг кто-то что-то упустил, какую-то мелочь, вдруг божество из-за этого разгневается, лишит деревню своей защиты?

Но гость в паланкине молчал, не спешил никого наказывать, возможно, место очистили достойно, да и улицы убрали прилично, да и ветки сосны с бамбуком, поставленные у входа в каждый дом, украшали деревню более или менее хорошо.

Обход Та-но ками его местности сопровождался многочисленными танцами, песнями и музыкой. Впереди шествия степенно шёл наш каннуси, за ним – мико и староста деревни. После носильщики с микоси. Затем танцующие женщины и мужчины, наши музыканты. За ними бодро шли простые селяне. Вот шествие прошлось по деревне, по лесу, по берегу реки, мимо рисовых и других полей. Вернулось через низину к деревне, подошло к крайнему дому, мечтательно устремлённому к небу своей острой крышей. И вот уже показались расстеленные циновки с угощением для гостя и селян, а ветер принёс нам и Та-но ками восхитительный запах свежеприготовленной еды.

Вдруг один из носильщиков, Мамору, споткнулся и упал. Поскольку это произошло внезапно, другие от неожиданности не удержались, рухнув вместе с паланкином. Микоси завалился на бок. Люди зашумели, заволновались, обступили злополучное место. Несколько женщин расплакались.

Каннуси бросился к паланкину, заплакал, умоляя божество о прощении, приподнял микоси, поставил в нужное положение. Тут я увидел на земле лепестки камелии. Нежно-розовые, ещё не тронутые увяданием, ещё живые и полные сил, они ярко выделялись на сухой коричневой земле. Никто из селян не нёс этих цветов, да и на дороге для процессии их прежде не было. Мы шли утром мимо этого дома, так что я своими глазами видел, что дорога была чиста. Да и кто бы поспел её запачкать перед появлением покровителя деревни? Выходит, лепестки выпали из паланкина. Наверное, ками вселился в цветок камелии. Если он там был. Вдруг там, в микоси, кроме красивого цветка ничего и никого нет?

От этого предположения моё сердце испуганно замерло, потом забилось робко и тихо-тихо. Ну, не может же так быть, что бы Та-но ками не существовал! Кто же тогда будет за нами следить, защищать нас?! А если… если вообще ками в этом мире нет?

С большой почтительностью, медленно, каннуси опустился на колени, поднял один из лепестков и осторожно отправил в священный паланкин, за занавеску, к которой прилипло чуть-чуть сухой земли. Так постепенно священник переложил все выпавшие лепестки внутрь, бережно отряхнул занавеси. Сын старосты вместе с младшей мико сбегали к храму, принесли кусок чистой новой ткани, которой каннуси тщательно вытер паланкин, сопровождая очистку поклонами и бесконечными извинениями.

Все напряжённо смотрели за ним, ожидая реакция божества. Только я отошёл и наблюдал невнимательно. В тот момент, когда Мамору уронил священный паланкин, когда я увидел выпавшие лепестки розовой камелии, во мне что-то съёжилось и угасло. Раньше ни на мгновение не сомневался в существовании божества, теперь… о, боги, что со мной сделалось теперь? Откуда эти дурные мысли? Мной завладел какой-то злой ками или… что со мной? Что?!

Процессия двинулась к домам, к угощению. Люди боязливо посматривали на микоси, хмурились. Кажется, всё вокруг стихло и испуганно сжалось. Даже музыка стала какой-то нервной.

Когда паланкин торжественно опустили на очищенное прежде место, когда самые красивые наши девушки медленно и грациозно опустили перед микоси самое роскошное угощение, какое только могло быть в нашей деревне, началась совместная трапеза с божеством. Точнее, люди ели, пили рисовое вино, шутили, пели песни для Та-но ками, рассказывали шутки, а покровитель деревни, как считалось, слушал, смотрел на нас и вкушал пищу.