За границами легенд

– Не, ничего не ложила! Цикорий мы с каноной ушли копать!

Я робко подошла к костру, пристроилась с боку. Краем глаза отметила чёрного красавца-коня, щипавшего траву поодаль двух лошадей с повозки.

Мне тут же протянули широкий лист лопуха с прожаренными клубнями. И даже ложку сметаны. Даже уточнили, что сметана и честно не добавляли ничего.

– Чистая-чистая! – сказала, кажется, та самая Лебёдка.

Я торопливо и жадно ела среди этих странных, но неожиданно приветливых людей. Картофель был удивительно вкусный и, если честно, то в края лопнувшие надсыпано было тмина и чёрного перца. Очень был вкусный.

Люди из школы алхимиков сами ели, супа горохового уже по второму кругу накладывали Лебёдка и Малина. Тихо трещал костёр. Неожиданно приветливые люди рядом, которые обо мне ничего не знают. И потаскухой меня не зовут. Разве что мама… хорошо ли мать проводили, когда я, натворив делов с запалу, ушла неизвестно куда и неизвестно зачем?..

Нечислав первым напрягся, меч подхватил с земли.

Шестнадцать мужчин и парней, подросток один среди них, бородами обросшие, в одеждах с прорехами, с мечами и с вилами, один – с оглоблей, окружили телегу. Одноглазый бородач плечистый мечом пропорол несколько мешков, брезгливо сморщился.

– Травники али купцы!

– Совсем, чо ли, ничего ценного? – проворчал однорукий юноша с вилами.

Нечислав, Воислав и второй мужчина с алхимиков, всё время молчавший и которого по имени ни разу не назвали, вскочили. У второго тоже оказался меч, а посланник с Тайноземья выудил кинжалы из широких рукавов с синей вышивкой и меховой оторочкой.

– Мы – люди короля, – сказал степенно Нечислав, – он численность наших знает и за людьми следит.

– С гнилыми лицами Мстислав никого не признает, – «утешил» нас одноглазый.

Уродливая Малина затеребила нервно кулон из красного камня на груди.

– Заодно с бабами развлечёмся, – бодро сообщил однорукий с вилами.

Малина резко кулон оборвала.

– Отойди, – едва слышно сказал Нечислав, – не сейчас.

Женщины отступили за своих мужчин. Я и прежде сидела в стороне и счас оказалась сбоку. Ухватила из большого костра длинную палку, прогоревшую копьем на одном конце, да миску глиняную, выроненную Малиной. Вряд ли охранники вдов и сирот со школы алхимиков позаботятся и обо мне. Ну, может, хоть немного продержусь с тем, чему научил Григорий?

Воислав и другой алхимик переглянулись, вперёд выступили.

– Отойди! – прошипел на меня брат Малины.

С воплями торжествующими разбойники бросились на вышедших вперёд.

Трупы Воислава и другого, ещё дрожащие, с руками обрубленными, переступили, да по спинам прошлись ногами, издеваясь, только восемь из грабителей. Остались только женщины обезображенные, среди которых было две девчонки да я. Нечислав замешкался…

От миски глиняной один уклонился.

Как оно из меня вылезло – не поняла. То ли «вихрь» со слов Григория, то ли иная какая-то заноза, громко звучащая. С разбитыми головами рухнули трое из напавших, ступивших было ко мне. Одному я раскалённым концом между ног всадила. Не хрен было уточнять, что он со мной собирался сделать!

Нечислав вперёд выступил, встал возле меня. На голову упавшему.

Он двоих уложил, я – одного. Потом меня рукоятью меча в живот пырнули. Да ногой наподдали. Рухнула. Обнаружила остриё меча у шеи, как потянулась, чтоб встать.

Несколько выпадов от мечника отбил Нечислав. От последнего, семнадцатого удара, не успел уклониться. Отшатнулся, рукою прикрыв пламенеющую розу на рубашке распоротой.

Ухмыляясь, меня с ног сбивший, провёл краем лезвия по вороту платья моего, надетого поверх, и безрукавки, грудь обнажая, царапая…

Вскрикнула, когда в лицо мне приземлился, в глаза мучной какой-то пыли насыпав, мелкий и пухлый мешочек. Потом Малина оборванный кулон метнула в телегу.

Синее пламя за миг окутало и мешки все, и лошадей, полыхнуло до крон деревьев, расползлось вокруг, по поляне, утопив меня… в ледяном, сердце сковывающем огне. Всё-всё в кошмарном льде утонуло!

Никто не знает, когда он переступит Грань, да отчего, да зачем, за что. Я, честно сказать, думала, что после ухода матери утоплюсь, не выдержав издёвок, или паду от очередной резни между чернореченцев или ворогов, ну, с голоду сдохну в голодный год. Но подыхать, когда весь мир вокруг, тело всё закованы в синий лёд, когда кромкой льда от неба перекрыло всё, да из хрупкой, уродливой, изломанной клетки-тюрьмы ледяной ни сдвинуться, ни продохнуть, ни вылезти… жуть!!!

Наверное, я поседела. Или ждала, что лёд синий и клетка его меня разъест, до костей. Поговаривали, что после экспериментов алхимиков кое-где находили опалённые и зеленеющие скелеты иль трупы. Но…

Спустя какой-то дикий, жуткий час или жестокий, кошмарный какой-то миг… лёд сполз, и я шарахнулась, на колени упав, освободившись из сползшей водой ледяной клетки.

Женщины, которые работали на алхимиков, стояли целые все, нетронутые. Стонал, зажимая зеленеющую кровь, Нечислав, согнувшись. Лошади, из телеги две, рванулись отсюда подальше, в разные стороны. Телега да мешки, оружие грабителей и погибших алхимиков истлели. От Воислава, безымянного того да от шестнадцати разбойников, вместе с конём посланника с Тайноземья… остались обугленные скелеты. С чуть краснеющими искрами на покрытых копотью костях.

– А вдруг бы мы… – Нечислав закашлялся. – Их спасли?..

– Ты у меня из родни последний, – пугающе равнодушно произнесла Малина.

Из руки, на бедро бессильно упавшей, выпал на нетронутую траву, к не тронутым ни огнём, ни льдом зловещим, корням сосны, шнурок от жуткого украшения, сделанного алхимиками.

Меня била дрожь. Руки тряслись. Встать не могла.

– Негоже девке по лесу одной бродить! – проворчал Нечислав. – Хоть с палкой обугленной, хоть так. С нами пойдём, хоть до града ближайшего. Мы прикроем. У нас ещё кое-что осталось в запасе.

– Только травы придётся заново рвать, – поморщилась Лебёдка.

– И объяснять Вояте пропавшего коня, – вздохнула женщина красивая. Внешне не тронутая ничем вдова.

– Может, вы опосля меня провожать будете?!

Я заорала, в ужасе отшатнувшись от человека, вмерзшего в дерево. Знакомого, кстати…

Воислав медленно плечами повёл, древесину с себя скидая… то есть бурое, шершавое вещество, с зелёной мякотью, нет, искрами зелёными блестящее в центре.

Нечислав, поморщившись, разогнулся. Подобрал, подошёл, отрезанные руки парнишки, высвободившиеся из-за рассыпавшихся «веток», к ранам багровеющим приложил.

Говаривали, что руки отрезанные не воротишь, но то, что они на моих глазах сделали…

– Терпимо? – спросил, нахмурившись, старший алхимик.

– Пальцы гнутся плохо, – вздохнул Воислав, – похоже, мы ошиблись в прогнозах. Плоть отрезанная должна быть максимально свежа, чтобы можно было прирастить её обратно.

И они так спокойно говорят?! О чуде невиданном таком?!

– Мстиславу рано пока цепи показывать, – проворчала Малина.

– Я итак говорил: не хрен тратиться на разработки, – поморщившись, руку, немного пожелтевшую, прирощенную, поднял посланец из Тайноземья, разминая шею со спины. – Не годится оно для войны. Слишком долго и дорого!

– А по ощущениям как? – спросила, робко взгляд горящий подняв, Лебёдка.

– Да будто игл ледяных натолкали в каждую клетку тела! Хуже, чем в пыточной у светопольцев! Брр!

Про меня они не сразу вспомнили, обступив да разглядывая не ставшего калекой алхимика, ощупывая его со всех сторон. Разве что за места срамные женщины его щупать не осмелились, а так все мордочки были любопытные. Ну, кроме той, самой красивой вдовы, нервно теребившей край чёрной ленты у косы, свитой в узел у шеи со спины. Да у меня и сил говорить не было. Я слыхала, конечно, как наши воины прогоняли с нашей земли да в бегство обращали ворогов, запалив ледяные костры, но это… это!..

– За травами и глиною больше не пойдём! – решил за всех Нечислав. – Воиславу в любой миг может стать дурно.

– Да скажи прямо: в миг любой могу издохнуть, так никто и не узнает про наше чудо! – осклабился тот.

Внезапно неслучившийся и поразительно спокойный для беды недавней и для чуда недавнего калека ко мне развернулся:

– С нами в школу пойдёшь? Травы собирать можешь или помогать на кухне. Там Вяч сирот хотел натащить новых.

– Н-на опыты? – я, поднявшаяся было украдкою, шарахнулась.

– Да зачем на опыты? – усмехнулся вдруг мужчина. – Опыты мы обыкновенно ставим сами на себе!

– Но говаривают…

– Да редко наши покупают людей, – похлопал меня, сжавшуюся, по плечу молодой алхимик. – После битв хватает и трупов, и пленных.

– А вот дыму наглотавшись до кухни и до готовки доползти сил нету! – рассмеялся посланник.

– Угу, когда теорию засиделся, слушая да записывая, прямо много сил, чтобы побежать на кухню! – руки скрестила на тощей груди Малина.

– Н-нет… – я отступила от них. – Нет!

Мне побоище и пламя льдистое это в кошмарах долго ещё будет сниться! Лучше бы просто меня зарезали! Всё равно мне пойти некуда…

– Кстати, хорошо дерёшься, – вдруг произнёс Нечислав, – для девки любо диковинно. Тока обучали тебя недолго и стиль не из нашинских. Просто для самообороны.

– Ну… – я смущённо протёрла дрожащей рукою висок. – Да.

– Если вот эти все… – Воислав с трудом пальцы с левой руки сжал и разжал, ругнулся: – Тьфу, как я меч и ножи буду теперь держать?! – на меня посмотрел обратно. – На войне девке делать нечего. Да и не пощадят тебя мужики, если вылезешь. Но, коли охранницей для купчих али знатных морд в столице или крупном городе наняться – выживешь, скорее всего. Деньги будут платить. Бабы знатные больно трусливые, да не всех отцы и мужья готовы терпеть возле них мужиков и охранников. Как бы это…

– Как бы сраму не принесла в подоле, – я улыбнулась.

Из жуткого вороха чувств и недавних событий, как из туч грозовых, прорвавшихся, мне внезапно забрезжил осколок неба и полукруг радуги.

Ни за что не пойду к алхимикам, у которых, говаривают, каждую недели или вовсе каждый день кого-то из школы хоронят! Тем более, если они людей убивают… вот так! Да или просто заманивают меня, на опыты. Чтоб осталась без рук, ожидая, с сердцем трепещущим, прирастят или не прирастят веществом неисследованным, али вовсе осталась калекою такой безобразною, как Малина! Но и в травники… где мне травников искать, чтобы взяли учиться? И немного я всего из рассказов Григория запомнила. Да Григорий никогда не будет меня искать. И я знаю уже тайну его страшную. Но… если стать воином… ну, прислугой, немного защитницей для девки или женщины из знатных… это ведь хорошее вроде решение?..

– Я тебе могу кое-что подарить… – задумчиво начал парнишка.

– Нетушки! Нет! – я от него отмахнулась. – Лучше уж сразу пусть зарежут, если им попадусь!

– Сразу не отпустят. Женщину, – помрачнела Лебёдка.

– Но она в целом-то неплохо дерётся, для девки-то! – похлопал меня по плечу Воислав. – Опаньки, теперь нормалёхонько уже двигается!

Но конечность его… на глазах то побагровела, то посинела.

– В перчатках разве что придётся ходить, – не смутился юный алхимик, – до конца жизни.

А когда наступает у них он, конец жизни, у учеников да прислуги из школы алхимиков, промолчал он.

Поморщившись, Нечислав наклонился. Нож тонкий, узкий, без видимой ручки, из единого листа металла сплавленный, достал из-за голенища. Мне протянул.

– На, возьми. В благодарность за защиту сестры и наших девок. Расщиплешь ветку, будто трость для больной ноги, вставишь нож между щепок. Будешь чрез лес и по поселениям будто калека али больная с посохом ходить. А нападут – с копьём будешь. Тебя, кажется, и рукопашному, и владению копьём немного учили?

– Вилами, – я смущённо поскребла затылок. – Но да, как палкой махать – Григорий мне тоже показывал.

– Ну хоть так пойдёшь, – улыбнулся вдруг широко мужчина, – а то негоже отпускать беззащитною девку.

– Я тебе два серебряных могу отсыпать и шесть медяков, – бодро сказала Малина, – в конце концов, нас Гостибор и Вяч собирали в дорогу, а тебя никто не заставлял вступаться за нас.

– Шесть серебряных, мелочью, на шею под одёжу, – брат потребовал. – Серебро нам в обратный путь, прикупить лошадей да трав у лекарей поселений ближних. Воислава надо срочно отправить в школу.

– Я, кстати, заметки не сжёг и… – но под взглядом Малины отрок, до разговоров охочий, заткнулся.

Мы прошли ещё немного с алхимиками. Нечислав сознание потерял, его с Малиной сообща на лошадь закинули. Чтоб сестра поддержала. Воислав, то бледнеющий, то синеющий лицом, но неустрашимый, по пути осинку обломал, да сделал мне самодельное копьё, под видом немного кривого посоха.

Здравствовать пожелали друг другу – на шатающегося, чуть зелёного лицом уже, парня было страшно смотреть – да разошлись. Их участие в опытах да близость к алхимикам жутким учитывая, может больше уже не свидимся. Никогда.

Матерью сшитая одежда, руками дорогими, ласковыми сшитая сумка – всё сгорело. Платье на мне поверх драного, да поверх безрукавки тёти было запасное, красивой той вдовы из сумки.

Я, оказывается, провалялась на их телеге шесть дней, в забытьи. И меня они травами отпаивали да мазями мазали, своими. Лебёдка утверждала, что на месте собрали и сделали, из трав, да я и не решилась ни спрашивать из каких, ни поверить. Но они мне денег подарили с собой и копьё. И надежду, что у меня есть другая дорога. Чтоб не быть потаскухой в чужом селении, чтоб не терпеть самодура из знатных юнцов полюбовницей, да не идти к многодетному вдовцу, первому, что позовёт, в дом любой да, скорее всего, в нищий.

Только к матери дороги мне нет, далеко они меня увезли. Да как протащили с телегой промеж болот – то им одним известно. Неизвестными людям простым тащили какими-то тропами. Всё-таки школу их, сборище этих нищих отчаявшихся да экспериментаторов неуёмных, охранял сам Мстислав. Знать могли они тайные травы да тропы. Но с ними уйти, чтоб не знать, в день какой издохнуть да в каких муках… нет! Бррр!

Дорога в Дивоград, на которую я свернула, в сторону от дружелюбных теперь ко мне алхимиков, шла пустынная. Даже птицы не пели в кусках леса вокруг неё, да в травах чахлых лугов потом. Я уж столько всего успела передумать, перепомнить! На спине несла самодельное копье или вот шла, притворяясь немного калекой и немного нищей.

Две седовласых вдовы, что попались мне у нового перепутья, со мной говорить не хотели. Хлеба мне продать отказались, испугались, что отберу. Торопливо покидали тряпки с хлебом и сыром в котомки да полубегом почти двинулись от меня к Дивограду.

А вроде я не похожа была на разбойника? Хоть и встрёпанная, и мрачнее тучи.

Выждав немного, я пошла от них в отдалении. Ну, скучно совсем по лугам да по лесам идти без людей! Тем более, попроще было топать за женщинами. Да и лес этот, молодой, выросший среди редких, уцелевших, горелых остовов… не нравился мне этот лес!

Пара или более часов ходьбы – я уж стала оглядываться, где видны съедобные растения или листки земляники – и вместо молодой поросли и обгорелых останков раскинулось огромное пепелище. У вдовы справа руки затряслись, выронила котомку.

– Как же ж это… можно было сотворить такое?! – вскричала женщина в ужасе.

Я приметила, что у леса, простиравшегося за пепелищем, да огороженного от дороги грудами посинённых камней, вокруг стволов, да на нижних ветках обвязаны ленточки, красные и чёрные или красные и белые. Да на лентах, верёвках полуистлевших, на цепочках тонких раскачиваются на обожжённых ветках глиняные кулоны.

Кто-то сжёг кусок Памятной рощи! Да как можно было сотворить такое?!

Выронив ношу, вдова с волосами, обрезанными чуть ниже плеч, рванулась вперёд, к виднеющимся останкам леса. Её подруга подхватила её котомку, наспех запихнула, с усилием в свою, пошла, прихрамывая, не поспевая за той.

– Доченька! Где же ты, доченька?.. Да неужто спалили, нелюди эти?! – причитала вдова бегущая.

Я шла уныло, смотря на убегающую женщину, да бредущую, прихрамывая, за ней, её спутницу. У медленно идущей руки тряслись. Никак шли проведать кого-то из своих.

А маму мою проводил ли хоть кто?.. Или проклинали за то, что вырастила дочь, спалившую дом, а не отдавшую другим? Огород-то верно за столько дней уже обокрали.

– Стоять, старуха! Отдавай, что есть!

Из зарослей ивняка и шиповника, с другой стороны дороги, куда пожар почему-то не дотянулся, вывалилось шестеро мужиков. В шрамах, одеты в рубахи и штаны без вышивки. С вилами, с мечом и с дубиною.

– Да что ты, сынок? Нету ничего! Нищие мы!

– Пояс снимай, бляхи серебряные на нём!

– Да что ж ты… это… – затряслась женщина.

Надо мной тоже смеялись, когда в рощу к предкам пришла, готовить могилу для матери. Жестокие скотины!

– И серьги сама сыми, а не то с ушами отрежем!

Женщина отступила, запнулась, упала. Подруга её… в канаву шмыгнула, делая вид, будто и не было. Там заорала:

– Не трожь! Уползай, гадина!

Я несколько мгновений смотрела, как наступает верзила на дрожащую женщину в платье с чёрною вышивкою. Сходила так мать проведать дочку.

Он её за серьгу рванул, с кровью выдирая. Другой, подскочив, рванул за пояс, с серебряными кольцами да литыми зверями. Не пощадят они никого.

Пальцы на посохе сжались. Кровь в висках застучала, забилось неровно сердце.

Вдова орала, а грабители сдирали с несчастной пояс. Один ухватил за ворот, затрещало платье.

Когда я алхимикам помогла, то от четверых отбилась. Тут было шестеро. И я одна. Неравно. Сил может не хватить, но…

– Эгей, парни, а у меня тоже кое-что есть!

Морды мрачные ко мне развернулись. Сердце затрепеталось дико, едва не раздирая грудь. Немного слов, немного движений лишних – и не убегу, не вырвусь. Но эта несчастная женщина…

– Убегай, девочка! – отчаянно прокричала схваченная уже вдова. – Беги, глупая!!!

Это всё решило. Чуть сгорбившись, пальцы сдвинула на посохе. Как там Гришка учил?..

– Баба! Молоденькая! – радостно рявкнули двое.

Ко мне побежали, глазами пылая торжествующими.

С места не сдвинуться, как бы люто ни стучало сердце. Рукою окаменевшей сжимать самодельное копьё. Так… как там он учил?.. Ноги немного раздвинуть, немного согнуть в коленях. Не наклоняться, как будто по позвоночнику проходит прямой столб. Упасть должны они.

Они почти добежали. Я почти подпустила их.

Потные руки, у одного – в подсохшей чужой крови – ко мне протянулись.

Вопить от ужаса. Но древком копья осинового, размахнувшись, по морде. И, когда взревев, отшатнулись, теряя равновесие, вперёд ступить. Несколько колющих ударов по животам. Один ко мне протянул руку, перевернулся.

Зажмурившись, всадила лезвие ножа, подаренного алхимиками.

– Сука! – взвопили вдалеке.

У ног моих бился, шею обхватив, из которой кровь хлестала, ошарашенный и подбитый мною разбойник. Напарники его сюда бежали. Или я их, или они меня. Но я… уже обагрила руки кровью.

Несколько раз успела ударить по головам упавших. Те уже оказались близко.

– Беги, глупая!!! – прокричала всё ещё потерянно сидящая женщина впереди.

– Беги, дура! – отозвались уже в стороне от канавы.

Сердце неиствует. Дыхание сбилось. Руки к копью приклеились намертво. Меч рвётся ко мне, я с промедлением шаг назад делаю. Разворачиваюсь, ухожу от удара. Выпад копьём, он увернулся. Нет, зацепила всё-таки. Согнулся, бок накрывая проколотый.

По морде древком одному. В колено пнуть другого, чтоб с ног рухнул.

– Беги!!! Да что же это…

Ударом мечом плашмя копье из рук вышибли. Другой мне руку поймал, за спину закрутил. Выгнуться, затылком в лоб ему. Нос или что там хрустнуло. Руку почти вывернул. Нет, воет. Промедлил…

Один отползал, а у меня нога и рука выли, подвёрнутые. Как исхитрилась вывернуться – небо только заметило. Стало понятно, почему Григорий тренироваться велел по нескольку часов. Бессмысленные все эти движения…

Упасть, от удара спасаясь. Перекатиться. Кинжал подобрать выроненный. Метнуть. Оцарапала ухо, срезала часть волос. Вскочить.

Один как раз переломил пополам моё копьё, об колено, усмехнулся.

Я отступала, озираясь. Камней б… да с этой стороны растащили, раскидали камни, покрытые синей и белой краской, гады, спалившие Памятную рощу. Разве что…

Уж по-тихому выползал из канавы, да метил, судя по направлению морды, по мирному дорогу переползти.

Как там Григорий учил?..

«Сюда иди, хороший мой! Сюда иди! Не оставляй меня, Лес!»

Змеюку за хвост, размахнуться. И шипящую дугу метнуть в двух разбойников. Те с воплями шарахнулись. Уж приземлился на грудь одному из них. Сползая по шершавой рубахе льняной, не мытой давно, извернулся, в плечо вцепился. Мужик заорал. Второй кстати, выронил оглоблю.

Рвануться на них, растерявшихся от моей прыти. Перехватить чужое оружие. Зараза тяжёлая! Руки болеть будут.

И каак размахнуться!..

– Стой, гнида!

У поверженного меч выхватить. Отпрыгнуть. Тоже тяжёлый!

Руки меч и оглобля мне почти что вывернули, мышцы едва не порваны были, выли. Если б не уж, что так вовремя под ноги подвернулся третьему, так, что тот промахнулся метательным ножом…

Ага, а вот и обломки моего копья.

Я подхватить успела то, что с подаренным ножом. Но широкоплечий парень наступал вслед за мной, сердито.

– Поймаю – шкуру спущу! И глаза выколю!

Ещё двое поднялись.

Заорав, угодила ему в глаз. Он провыл, шарахнулся, брызнуло кровью.

Отступила от двоих тех. Сильные мужики, крепкие. Я не выстою… но стать их жертвой, добычей… не пощадят же ж!

Одного, с руками голыми полезшего, удалось припечатать по голове. Судя по выражению лица – не сильно. От второго с трудом увернулась. Сердце стучало бешено, руки разрывались от боли. Эти двое…

Я всё-таки побежала. Туда, к роще. Если б успеть камней подхватить небольших…

А они догоняли.

Взвыл, матерясь, один из преследователей. Я пролетела мимо вдовы, поднявшей руку. Меня что ли пыталась спасти?..

А впереди чуть постукивали глиняные, обожженные в печи и солнцем таблички. Белел ствол берёзки, тонкий, ровный.

Как там он учил убегать в лесу, я вроде не помнила, но отчаянно, из последних сил, вперёд рванулась…

Ухватиться за дерево, развернуться…

Нос хрустнул – и мужик упал навзничь. Спиной об корень дуба старого приложился, провыл, дёрнулся… затих.

Сглотнув, подняла обломок копья. Поджидая последнего. Тот не торопился, шёл медленно, мрачно глядя на меня. Меч из-за спины выхватил, короткий, тонкий.

Григорий говорил, что не должно остаться мыслей. Что надо сохранять равновесие… я всё забыла. И падала несколько раз. И не успевала увернуться. Но он, похоже, хотел ещё поиздеваться надо мной, не сильно глубоко порезал.

Копьё потеряла. Нога в крови меня едва не пригвоздила к земле. Этот приближался. Рукой подвинула. В муравейник! Вцепились, колючки! В муравейник?..

Земли сухой с песком, с хвоёй и с толпами муравьев в лицо!

О боли забыв, вскочить. Бежать, не чувствуя ног.

Об ограду из синих камней навернуться. Упасть, разбивая ряды ровные, не сцеплённые глиной. Камни… камней б поменьше…

Удар камнем в висок – и враг упал наконец-то. У ног. Потекла струя крови с лица. Застыл.

Я замерла, сердце билось неистово.

Я… осталась одна. Я… осталась одна?!

Подняться на дико болящих ногах, шатаясь. Посмотреть на мучителя сверху вниз. Отступить, немного опомнившись, на всякий случай. И мой подаренный нож…

– Уходи, девочка, – вдова сказала, пояс потерявшая, запоздало мною замеченная. Заплаканная, стояла в нескольких шагах от меня, отчаянно, из последних сил за дерево хватаясь. – Если опомнятся и догонят – не пощадят.

Я оглядела её и дорогу. Те вроде лежали неподвижно. Нет, воя, сел тот, с мною разрезанным глазом, прикрывая залитое кровью лицо.

– Как тебя звать-то хоть? – тихо спросила женщина, слабо улыбнувшись. – Я посажу за тебя дерево в Памятной роще. Если сумею сбежать.

– Светлана, – бросила первое, что пришло в голову.

Взгляд этого, одноглазого, приметившего меня. И как с дороги поднялся он…

Сердце неиствует, дыханье сбивается. Убегать с поля боя, где выиграла, позорно. А жить хочется.

Так сильно хочется, что долго бежала, забыв про ноги разбитые и порезы. Пока не рухнула, на повороте дороги. Нет, на какой-то неразличимой почти тропе, ведущей меж оврага и Памятной рощи, редеющей. Сев, в ужасе оглянулась.

Этого видно не было. Но где-то одновременно почти с тем, как поднялась, на ноги, плохо гнущиеся, прозвучал озверелый, гневный вопль. Чуть погодя вопль напуганный, матный вопль.

Я притихла, вжимаясь в старое дерево. В огромный, раскидистый тополь.

Кажется, там преследователю под ноги вывернулся ёж.

Он молчит. Я молчу. Сердце бьётся испуганно.

И вроде вопил-то не так далеко от меня.