Любомор

Глава 10. Вечерний Вельград с ароматом дурмана

Сухой комок встал в горле. Сглотнув, Тьяна медленно подняла ладони. Она старалась смотреть не в черноту дула, а на женщину. Безупречная осанка и твердая рука с пистолетом, серебро волос и багрянец платья – в незнакомке сочетались сила и изящество. Неужели, и правда, выстрелит? Напряжение доставало до потолка и распирало стены. Сердце у Тьяны стучало так громко, что казалось, его биение разносится на всю гардеробную.

– Истово ненавижу, когда прикрываются именем моего сына, – продолжила женщина; оглядев Тьяну с ног до головы, она вдруг беззлобно усмехнулась. – Можешь взять что-то из безделушек. Тебе подойдут рубиновые серьги с фиолетовым подтоном. Редкий оттенок. Его называют «голубиная кровь».

– Мне не нужны ваши драгоценности, – ответила Тьяна. – Я пришла с Мару, он сказал…

– Марувий сейчас в академии, – прервала женщина. – Весьма хитро притвориться студенткой, надеть форму и заявиться сюда. Я ценю смекалку. Поэтому, повторюсь, ты можешь получить серьги. Или пулю. Выбор за тобой.

– Не знала, что его полное имя – Марувий. – Тьяна приподняла подбородок и прямо посмотрела женщине в глаза. – Он внизу. Вы можете окликнуть его. А если он не ответит, просто заприте меня тут, гардеробная наверняка закрывается на ключ, и спуститесь на первый этаж. Тогда вы убедитесь, что я не лгу.

«Если, конечно, Медович не подставил меня и не ушел», – мелькнуло в голове.

Женщина изогнула серебристую бровь.

– Кто ты? – она пригляделась к Тьяне. – Твое лицо почему-то кажется мне знакомым.

«Возможно, потому, что мой портрет хранится в соседней комнате», – подумала Тьяна, а вслух сказала:

– Меня зовут Тьяна Островски, я студентка академии Старика, – она старалась говорить уверенно, не обращая внимания на дикий бег сердца. – Ваш сын, Мару Медович, пригласил меня сюда. Он сказал, что я могу взять одно из ваших платьев. Мы идем в клуб, но у меня нет подходящей одежды.

Мать Мару на мгновение задумалась, оценивая правдивость произнесенных слов. Наконец, ее лицо смягчилось, и напряжение схлынуло. Вздохнув, женщина опустила пистолет.

– Однажды сюда заявилась девица, которая представилась возлюбленной Марувия. Он совсем не рассказывает мне о своей личной жизни. – Она досадливо качнула дулом. – Из-за незнания нахалка чуть не обвела меня вокруг пальца. С тех пор я начеку. Знаешь, что ее выдало?

Тьяна изобразила заинтересованность, исподтишка наблюдая за рукой с пистолетом.

– Та девица называла моего сына полным именем, хотя он никогда не представляется «Марувием». А еще она выглядела как девушка из нашего круга – тоже подозрительно, учитывая, что сын ненавидит высокое сословие.

Тьяна натянуто улыбнулась.

– Меня зовут Осслава Медович, – женщина сделала пару шагов и положила пистолет на комод. – Как ты уже поняла, я хозяйка этого дома и мать Марувия.

Тьяна кивнула и, в попытке растопить остатки льда, поинтересовалась:

– Любите духи с дурманом?

– О да, обожаю их. Они звучат, как… – Осслава задумалась.

– Как летняя ночь, – тихо произнесла Тьяна.

– Да. И как женщина, которой все восхищаются, – подхватила мать Мару.

– И как оберег от плохих людей.

– И как любовь.

В гардеробной на миг повисла задумчивая тишина.

– Значит, тебе нужно платье? Только не говори, что хочешь надеть это. – Мать Мару кивнула на пуф. – Оно слишком простое. Давай-ка посмотрим…

Распахнув один из шкафов, она пробежала пальцами по висящим нарядам, будто по клавишам, и извлекла самый звучный аккорд – самое изумительное платье. Стоило Тьяне увидеть его, как годы уговоров – «меня совсем не интересуют наряды» – канули к Хозяину последнего пира.

Невесомая ткань сияла и струилась в руках Осславы, точно живое золото. На вырезе переливался узор из металлизированных нитей и стекляруса, напоминающий звездопад. Подол украшала легчайшая бахрома: Тьяна уже видела, как она разлетается при каждом шаге, приоткрывая колени – кокетливо, но не вульгарно.

– Примерь. – Протянув платье Тьяне, мать Мару подошла к комоду. – И не забудь выбрать туфли, аксессуары, а главное – аромат. – Она указала на духи с дурманом. – Иначе образ будет неполным.

Прижав к себе платье, Тьяна дотронулась до флакона кончиками пальцев – и ощутила прохладу, легкую шероховатость и хрупкость материала. Он, и правда, напоминал на ощупь цветок – только застывший, остекленевший, словно заколдованный. Она вспомнила свой крохотный пузырек, добытый Властой, и отчетливо осознала: вот она, разница между ее миром и миром Медовичей.

– Возьми их, – сказала Осслава, наблюдая за Тьяной.

Та хотела отказаться, но мать Мару подняла руку.

– Возражения не принимаются. Это подарок. Должна же я как-то искупить то, что угрожала гостье моего сына.

Озарив Тьяну улыбкой, Осслава подхватила пистолет, вышла из гардеробной и прикрыла дверь.

Из коридора донеслось:

– Марувий, ты дома?

Тьяниных губ коснулась усмешка: верь, но проверяй. Если Мару не отзовется, в замке наверняка хрустнет ключ. Расстегивая пуговицы на кителе, Тьяна подкралась к створке и прислушалась.

– Мама? – приглушенно донеслось снизу; по лестнице застучали торопливые шаги. – Почему ты не на благотворительном ужине?

– Я оттуда сбежала. Скука была смертная.

– Зачем тебе пистолет? – в голосе Мару зазвенело напряжение.

Тьяна скинула китель, стянула галстук и принялась за жилетку.

– Я защищаю дом, – гордо ответила Осслава. – Защищаю нас.

Шаги стремительно приблизились к гардеробной, и Тьяна попятилась. Пальцы вцепились в края расстегнутой рубашки, пытаясь запахнуть ее. Загорелись щеки, в животе запекло: будет совсем, совсем некстати, если Мару зайдет сюда и застанет ее в таком виде. Тьяна хотела крикнуть: «Не входи!», но Осслава опередила:

– Нет-нет, туда нельзя, Тьяна переодевается, – судя по отдаляющемуся стуку каблуков, она повела Мару прочь.

– С ней точно всё в порядке? – осведомился он.

– Если не считать того, что вначале Тьяна выбрала самое скромное платье, то да, всё в полном порядке. Я присмотрела для нее достойный наряд. Оправа должна подходить камню – особенно, если он так хорош.

Тьяна снова зарделась. Комплимент был приятен, но от слуха не ускользнули насмешливые нотки в голосе Осславы. Они намекали: как бы ни был красив камень, его чистота под вопросом. Тьяна не ровня им. Не ровня Мару. И пусть между ними ничего нет – и быть не может – Осслава этого не знает. Она наверняка решила, что сын притащил в дом очередную подружку. Настроение испортилось. Быстро скинув юбку, Тьяна без удовольствия натянула предложенное платье, повернулась к зеркалу – и застыла.

Ткань облегала, как вторая кожа, превращая Тьяну в сияющую статуэтку. Золото благородно мерцало в теплом свете ламп, струилась бахрома, и вспыхивал узор на груди – так, что глаз не отвести. Тьяна провела ладонями по бокам и невольно качнула влево-вправо бедрами. В таком наряде хотелось танцевать.

В том же шкафу, откуда явилось лучезарное платье, Тьяна нашла подходящие туфли с металлическими пряжками. Там же обнаружила сумочку – небольшую, но довольно вместительную, с геометрическим орнаментом и бахромой. Заглянув в комод, Тьяна подобрала для себя золотой комплект из браслета и обруча для головы. Полюбовавшись на серьги с «голубиной кровью», она решила обойтись без них – иначе вышел бы перебор.

Аккуратно сложив форму, Тьяна оставила ее на пуфе, опустила духи в сумочку и покинула гардеробную. Снизу доносились голоса. Спускаясь по лестнице, Тьяна подумала, что чувствует себя огоньком свечи – красивым, немного опасным, но недолговечным. Скоро ее сдует, и останется только дым. Она горько усмехнулась. Снова захотелось танцевать – как пламя на ветру, в ожидании самого сильного порыва.

Мелькнула мысль: «А почему бы не развлечься сегодня? Раз в жизни».

Тьяна спустилась на первый этаж и, влекомая голосами Мару и его матери, остановилась у приоткрытой двери. Стукнув пару раз и получив приглашение, она вошла.

Гостиная в доме Осславы была олицетворением роскоши старой Галинской империи. Высокие потолки, украшенные лепниной, создавали ощущение простора и величия. Стены покрывали темные тканевые обои, почти невидимые за обилием картин в золоченых массивных рамах: Тьяна узнала несколько известных полотен – о них рассказывали в Деве, на «Истории изящных искусств». В углах, у камина и возле книжных шкафов стояли мраморные статуи благородных дам и мужей – не иначе, поколения Медовичей.

Мару и его мать сидели на диване напротив незажженного камина. Когда Тьяна вошла, Осслава тотчас повернулась к ней и просияла довольной, чуть лукавой улыбкой. Мару перелистнул страницу книги, лежащей на коленях, и только потом посмотрел на Тьяну. Его глаза сверкнули. Повернувшись к матери, он с недовольным вздохом сказал:

– Ты перестаралась.

– Я выбрала только платье. – Осслава подняла руки, словно оказавшись под дулом пистолета. – К тому же, выглядеть великолепно – не преступление.

– Могу переодеться, – сухо произнесла Тьяна.

Она вовсе не собиралась производить впечатление на Мару, не думала об этом, но почему-то сейчас почувствовала разочарование.

– Не надо. Только не это! – хором ответили Мару и его мать.

Поднявшись с дивана, Осслава добавила:

– Я схожу, выберу для тебя накидку. Не для того, чтобы прикрыть платье. Ты выглядишь просто восхитительно! – она бросила на сына осуждающий взгляд. – Осень выдалась теплая, но ночью температура упадет, и ты можешь замерзнуть.

Ободряюще тронув Тьяну за плечо, Осслава вышла из гостиной.

Мару уткнулся в книгу, но по глазам было видно: он не читает.

– Нет, правда, я могу переодеться, – настойчиво повторила Тьяна. – Я не знаю, как одеваются в клубы.

– Не надо, – процедил Медович.

Захлопнув книгу, он снова посмотрел на Тьяну. В глазах не читалось ничего, кроме холодной оценки. Он словно мысленно вписывал Тьяну и ее золотое платье в обстановку клуба. По легкому кивку стало понятно: результат его более-менее устроил.

– Напомни, как вести себя в клубе. Быть сразу грустной или злой? Когда мне можно тебя ударить?

Мару приподнял угол рта, и Тьяна прочитала на его лице: «Не терпится?».

– Хороший вопрос, Островски. Вначале немного повеселись: выпей коктейль, послушай жас. Ты поймешь, когда бить. – Он задумался на мгновение и, склонив голову набок, спросил: – Ты умеешь плакать?

– Представь себе, у меня есть чувства, – Тьяна окатила его ледяным взглядом.

– Я имел в виду, умеешь ли ты вызывать слезы, когда это нужно.

– Не знаю. Не пробовала.

– Постарайся заплакать в клубе. Тогда, думаю, на тебя точно обратит внимание та, кто мне нужен.

– А если не обратит?

– Просто уходи, лови таксомотор и приезжай сюда.

– А если обратит? – Тьяна подняла брови.

– Жалуйся на меня, всячески обзывай и не бойся сгустить краски. А затем внимательно слушай, что тебе скажут.

– Хорошо. – Тьяна опустилась на край кресла; взгляд скользнул по картинам, и она вспомнила о своем портрете. – Думала, «Независимость империи» висит в каком-то из музеев. – Начав издалека, Тьяна кивнула на знаменитое полотно: деву в кольчуге, с факелом в одной руке и коротким древнеосским мечом в другой.

– Да, иногда висит, – равнодушно ответил Мару.

– У твоей матери много картин. Наверху – целая комната, – осторожно продолжила Тьяна. – Откуда они?

– Ты интересуешься искусством? – Мару изогнул бровь.

– Да, – соврала Тьяна. – Немного.

– А я думал, у тебя одни яды на уме, как тот «Кровобег» в часовне.

Метнув в него взгляд-молнию, Тьяна поджала губы. Хмыкнув, Медович ответил:

– Картины на втором этаже – это работы начинающих художников.

– Твоя мать поддерживает молодые таланты?

– Скорее, тех, у кого есть покровители. Попасть в ту комнату совсем непросто, и таланта тут недостаточно.

– Нужны деньги, – мрачно заключила Тьяна.

– Нужны связи, – поправил Мару.

«У Власты их нет. Или она мне не рассказывала?».

– А вот и накидка, – в гостиную вплыла Осслава. – Черная, с агатовыми вставками, отороченная перьями. И… – сверкнула подкладка, – с золотом внутри. Что, скажешь, я опять перестаралась? – она с вызовом воззрилась на сына.

Мару лишь усмехнулся и покачал головой.

– Нам пора. – Поднявшись, он мимолетно обнял Осславу, перехватил накидку и перебросил ее через согнутую руку. – Спасибо, мама.

– Как? Вы не останетесь на ужин? Слишком рано для клубов.

При слове «ужин» у Тьяны крутануло желудок. Перед глазами встали толчонка и индюшатина, отправленные в мусорку, и рот наполнился слюной.

– Мы не голодны. К тому же, не хотим опаздывать. А твои ужины – дело небыстрое. – По пути к двери Мару зачем-то подцепил покрывало, изящными волнами ниспадающее с кресла, и повесил поверх накидки.

– Тогда в следующий раз. Тьяна, я тебя приглашаю, – с напором произнесла Осслава. – Можешь прийти без Марувия, раз он не смыслит в удовольствиях.

Проглотив чувство голода, Тьяна улыбнулась и кивнула.

– Благодарю. За приглашение и за платье. – Вспомнив про духи, комплименты и теплый прием, не считая пистолета, она тихо добавила: – За всё.

На улице сгустились сумерки, зажглись последние фонари, и дома окрасились уютом горящих окон. Прохлада опустилась на город, но Тьяне не хотелось кутаться в накидку. Мимо неспешно проплыл таксомотор – в надежде на вскинутую руку. Не решившись остановить его, Тьяна посмотрела на Медовича. Он щурился и зевал, прикрывая рот кулаком.

– Поймаем машину?

– Слишком рано для клубов, – Мару повторил слова матери. – Прогуляемся. Через парк. Тут недалеко.

– Тебе не кажется, что я слишком разряжена для прогулок? – возразила Тьяна.

– Нет, ты чувствуешь себя разряженой. Это видно. Тебе надо привыкнуть к одежде. – Взгляд Мару медленно скользнул по Тьяне сверху вниз: он походил на свет фонаря в руке человека, который что-то ищет. – Для нашего плана было бы лучше, если бы ты выглядела попроще, а не… – Медович замял какое-то слово и, хмыкнув, уставился в небо. – Вы с мамой усложнили мне задачу.

– Понимаю, – бросила Тьяна: в голосе прозвучало раздражение, хотя ей не хотелось этого – возможно, в интонации следовало винить голод. – Ты думаешь, в таком виде сложнее изображать несчастную девушку. Я так не считаю. Дело не в платьях, даже не в происхождении. Каждая может стать жертвой.

Мару снова посмотрел на нее, внимательно и долго.

– Я не говорил, что сложнее будет тебе. – Он устремился вперед, туда, где высился кусок скалы в окружении деревьев. И добавил через плечо: – Хотя мне нравится ход твоих мыслей, Островски.

Бессмысленное раздражение схлынуло. Нагнав Мару, Тьяна прямо сказала:

– Мы успеем зайти куда-то на ужин? Я голодна.

– Разумеется. И не «куда-то», а в лучшее место во всем Вельграде.

Тьяна заметила, как дрогнул край медовического рта. Когда она впервые увидела Мару, то решила, что его лицо всегда сохраняет надменное выражение – и ошиблась. Пусть Медович не сверкал зубами, как Еникай, иногда на его губах появлялся намек на улыбку – искреннюю, идущую от сердца. В такие моменты его черты преображались: словно пустые ложбинки в камне заполняла мерцающая вода. Тьяна внезапно подумала, что хотела бы увидеть, как он смеется. Запрокидывает ли голову? Прикрывает ли рот рукой? А может, в этот момент Мару с изумлением и восторгом глядит на собеседника: надо же, ты сумел меня насмешить.

Отогнав странные мысли, Тьяна решила поговорить о насущном.

– Только я… – она замялась: как бы лучше преподнести свое невежество? – Я не разбираюсь в приборах.

– В каких приборах? – Мару бросил на нее слегка озадаченный взгляд.

– В вилках, ложках и ножах. Слышала, в дорогих ресторанах все блюда едят разными приборами. Разве это не так?

– Там, куда мы идем, тебе понадобятся только два. – Он показал кисти рук. – Вот эти.

Мару не обманул и не пошутил. У входа в парк стоял лоток уличной еды – к нему-то они и направились.

Торговка жарила на раскаленной плите драники. Стоило Тьяне почувствовать запах, как желудок заворочался внутри, словно медведь в берлоге. Кроме жареного картофеля, в воздухе витали ароматы бекона и сыра. Рядом дымил большой медный самовар, привлекая любителей горячего чая. Им заведовал мальчонка лет восьми, уменьшенная копия торговки – такой же круглолицый, русый и шустрый. Вряд ли сын, скорее внук. Разливая напиток в плоские пиалы, он ловко цеплял к краям полупрозрачные ломтиками лимона и спрашивал, класть ли сахар или мед.

Около лотка толпилась очередь – верный признак того, что здесь можно найти нечто особенное. Готовые драники торговка оборачивала бумагой до середины, следом обмахивала веером и с довольной улыбкой протягивала покупателю: работой своей она явно гордилась.

– Медовый-ягодный! – завидев Мару, воскликнула торговка, но обслужить вне очереди не предложила.

Тут, похоже, царило удивительное равенство между высоко и низкосословными. Тьяна заметила нескольких людей, одетых не менее нарядно, чем они с Мару, хотя простого люда было намного больше. Все стояли бок о бок и ждали драники.

Вскоре Тьяна убедилась, что Медович кое-что понимал в еде, а торговка не напрасно гордилась своей работой. Драник, покрытый сверху хрустящей сырной корочкой, аппетитно затрещал под зубами и наполнил рот вихрем вкусов. Каждый кусок был словно пропитан чем-то добрым, домашним и родным. К дранику полагался стаканчик со сметаной и петрушкой, но Тьяна мигом забыла о нем: так хорош был жареный картофель с привкусом сливочного масла, запеченного сыра и чеснока. Как проглотила – сама не заметила.

Мару с легкой улыбкой протянул ей салфетку.

– А теперь – в клуб? – спросила она, промокнув губы.

Он взглянул на часы и подавил зевок.

– Нет, рано. После драника тетушки Ласки будет кощунством не посмотреть фокусы дядюшки Рукокрюка.

– Только не говори, что вместо руки у него…

– Сама увидишь. Ты не замерзла, Островски?

Тьяна не чувствовала холода, но почему-то кивнула. Мару накрыл ее плечи накидкой и повлек за собой – сумрачными безфонарными тропами, петляющими между кусками старых скал. Несмотря на сгустившуюся тьму, Центральный парк и не думал засыпать. В листве шуршали невидимые звери, над головой проносились птицы и летучие мыши, но и люди не спешили покидать городской оазис. Иногда Тьяна и Мару выныривали из фиолетовой тьмы на освещенные дорожки – и видели тех, кто не торопился домой. Музыкант под дубом наигрывал на гитаре старинные осские мелодии, уличные художники медленно собирали свои холсты, кое-где на просторных лужайках светлели расстеленные одеяла и слышался звон бокалов – жители Вельграда устраивали поздние пикники.

Больше всего, конечно, было парочек. Те держались подальше от молочного света фонарей. На отдаленных скамейках, под деревьями, в каждом укромном закутке кто-то шептался, целовался, а иногда тихо стонал. Тьяна не осуждала их – лишь надеялась, что всё по согласию. По звукам казалось, что именно так.

Покрывало в руках Медовича немного нервировало ее, но Тьяна решила не задавать вопросов. Если он задумал недоброе – что ж, она ударит его раньше, чем договаривались. В голове зазвучал голос Вэла, но Тьяна велела ему заткнуться.

Одна из дорожек привела их под мост. Там на табурете сидел человек, по виду – явный фокусник, проходимец, городской сумасшедший или всё вместе. Его нос походил на грушу, на голове была нахлобучена шляпа с высокой тульей, украшенная десятками разноцветных перьев, а вместо правой кисти торчал крюк. Свет одинокого фонаря, прикрученного к своду, бликовал на металле.

– Здравствуй, любимый сон мой, – прогудел дядюшка Рукокрюк трубным голосом, когда Мару подошел к нему; глаза у фокусника были прикрыты.

– Сон? – шепотом поинтересовалась Тьяна.

– Все люди, звери, рыбы и насекомые – лишь сны, которые я зрю, – заявил Рукокрюк.

– Какой фокус покажешь? – бросив монету в банку, стоящую у ног Рукокрюка, спросил Мару.

– Сегодня два по цене одного. – Он обнажил коричневые зубы. – Оба фокуса – о том, что всё наоборот. – Прокашлявшись, Рукокрюк нараспев произнес: – Звезды будут на земле – фокус раз. Доброе придет во зле – фокус дваз.

– Благодарю, дядюшка. Славных снов тебе.

Рукокрюк с важностью кивнул, и Мару повел Тьяну дальше.

– Думала, он хотя бы достанет голубя из шляпы. Рукой, – уточнила она, – не крюком. Это было бы слишком жестоко.

– Нет, фокусы Рукокрюка – другие.

– Несуществующие? – фыркнула Тьяна.

Вынырнув из-под моста, они вышли к пологому холму с кедрами на вершине. Медович огляделся и вдруг, положив руки Тьяне за плечи, развернул ее влево – к лужайке у подножья холма.

– Смотри, Островски, – прошептал он.

Тьяна так опешила, что не скинула его ладони – впрочем, Мару быстро убрал их. Ее взгляд скользнул по траве, привлеченный короткой вспышкой. Она повторилась. Потом еще раз, и еще. Неоново-желтые огоньки мерцали на темной лужайке: загорались, гасли, поднимались и оседали. Тьяна знала, на что смотрит: светлячки, обыкновенные светлячки. Вот только их сезон уже прошел. Все они должны были умереть.

– Вот и звезды на земле, – сказал Мару.

Тьяне внезапно стало не по себе. Она словно раздвоилась: одной хотелось остаться и узнать про второй фокус, а другой – сорваться с места и убежать без оглядки. Неясное предчувствие надвинулось на Тьяну.