Любомор
Беседа потекла быстро и свободно. Еникай много болтал, но спрашивал и слушал тоже охотно. Они говорили о мистерианских идиомах и старых легендах, о подтекающих кранах и трещинах на фасадах, о чае и шоколаде, обо всем и ни о чем.
Разморенная теплым питьем и разговором, Тьяна мысленно пожалела, что не может быть откровенна с Еникаем. Конечно, она не рассказала бы ему о «Любоморе», но как же хотелось повернуть к ядам. Спросить, заговаривал ли он зелья? Бывал ли в ядотеке? И правда ли, что основатель академии испытывал на себе некоторые бесуны? Тьяна сдерживалась, как могла: ей не стоило демонстрировать интерес к отравам. Поэтому она спрашивала о банальном: строги ли мастера и вкусно ли кормят в столовой, а сама рассказывала об учебе в Деве и жизни на юге. Когда речь зашла о семье, Еникай спросил:
– А кто твой жених? Он учится, работает или так, прожигает молодость?
– Все понемногу. – Тьяна напустила на себя смущенный вид, прикидывая, куда направить разговор.
Рассказать про Вэла, солгать или увильнуть от ответа? Гневлиде она сказала, что никого тут не знает, но теперь такой ход казался ошибочным. Не пора ли подлить правды, чтобы ложь лучше усвоилась?
– На самом деле, – Тьяна вздохнула и отставила пустую чашку, – мой жених – студент в Старике. Ядовщик. Мы еще не виделись, он даже не знает, что я перевелась. Хотела устроить сюрприз.
– Ничего себе! – Еникай, оживившись, откинул на спину косы. – Так-так. Кто у нас с юга? Милох!
– Не он.
– Э-э… Гдан!
– Снова мимо.
Еникай скривился, словно хлебнул горькой заварки.
– Только не говори, что Велимир.
Тьяна нахмурилась. Похоже, у мертвого жениха в академии была не самая хорошая репутация. Вот и Мару он не нравился. «Жутко раздражал», – кажется, так о Вэле отозвался Медович.
– Точно. Он. – Еникай присвистнул, взяв какую-то грустно-сочувствующую ноту. – Жаль, конечно. Ну, может, появление невесты приведет его в чувство.
Ничто на свете не могло привести Велимира в чувство, но Еникаю пока не стоило знать об этом. Тьяна потупила взгляд и повела плечами, показывая, что разговор утратил легкость и теплоту.
– Не понимаю, о чем ты, – сухо сказала она.
Широкая грудь Еникая раздулась от вздоха.
– Знаешь, – он качнул головой, – я не имею права лезть в ваши отношения, но дам дружеский совет: поговори с Младой Требух, ядовщицей со второго круга. А потом – с самим Велимиром.
– Хочешь сказать, он мне изменяет? – Тьяна старалась, чтобы вопрос прозвучал без наигранного надрыва, но и не равнодушно. Получилось что-то среднее между скрипом калитки и мяуканьем голодной кошки. – С этой Младой?
– Нет, не совсем, – Еникай смешался. – Просто поговори с ней, ладно?
Тьяна кивнула. Может, Велимир променял ее на ядовщицу-второкружницу – и поэтому действие яда продолжилось? Хотя, вероятно, Вэл никогда не испытывал к Тьяне нежных чувств: просто притворялся, чтобы залезть под юбку. Вспомнилось, как он вел себя всякий раз, когда они оставались наедине, и внутри прокатилось протяжное «бр-р-р». Кто знает, не проделывал ли жених то же самое с Младой – и не угостила ли она его за это «Кровобегом»?
В комнате повисла тишина. Тьма за виноградной завесой, достигнув пика, начала таять, подобно шоколаду во рту. Еникай поднялся и взял со стула свой костюм. Отвалившись от туники, один из багряных листьев спорхнул на пол.
– Я пойду. Надо хоть часок поспать перед занятиями, и тебе тоже. Извини, если, – Еникай замешкался у двери, – сболтнул лишнего и испортил настроение.
– Ничего, все в порядке. Спасибо за чай. И за разговор. И за… дружеский совет. – Тьяна положила ладонь на засов. – А как ты все-таки попал в мою комнату?
– Крючок из проволоки. Просовываешь в щель, подцепляешь задвижку. Старый трюк. – Он улыбнулся напоследок, но уже не так открыто и лучезарно. – Не беспокойся, это не повторится.
Заперев дверь, Тьяна какое-то время разглядывала опустевшую комнату. Капли, срываясь с крана, бились о раковину. В воздухе стоял запах шоколада, горошка-бабочки и Лже-Хитвика. Усмешка коснулась губ: как она могла поверить, что лесное чудовище явилось наказать ее? Это все нервы, нервы. Бесконечный день, сплетенный из тревог и провалов. Покачав головой, Тьяна достала бинокль и подошла к окну. Направив окуляры на ступени часовни, застыла в ожидании. Небо залиловело, засеребрилось, подернулось золотым налетом, и тогда на пороге часовни появился священнослужитель в белой ритуальной накидке. Он неспешно отворил дверь, сонно вгляделся – и шарахнулся. Лицо исказила гримаса ужаса. Каблук соскользнул со ступени, и священник снежным комом покатился вниз. Тьяна искренне понадеялась, что он ничего себе не сломал.
Время словно ускорилось, стремясь к неминуемой развязке. Поднявшись, священник убежал – и вернулся с двумя врачевателями в серых робах. У них были с собой носилки, и вскоре из часовни вынесли мертвеца. Тело, прикрытое простыней, показалось Тьяне удивительно миниатюрным. Неужели Велимир так иссох из-за потери крови? Совесть, все еще живая, заставила сердце сбиться с ритма.
Врачеватели запнулись на ступенях, но удержали труп – лишь рука свесилась с носилок. Мелькнула зеленая манжета и тонкие бледные пальцы. Тьяна скользнула по ним взглядом, и бинокль задрожал. Пришлось стиснуть зубы, чтобы не выпустить вскрик.
Из часовни вынесли не Велимира. Под покрывалом лежала девушка.
Глава 5. Имена
Тьяне захотелось поднести кулаки к глазам и хорошенько протереть их. Вдруг бессонная ночь и крепкий маревский чай затуманили взгляд? Хотя тут, скорее, стоило протирать мозги – их точно затянуло мутью из-за всего происходящего.
Нет, глупости. Ошибки быть не могло. Тьяна слишком хорошо знала руки Велимира, чтобы перепутать их с девичьими. Тонкая кисть с длинными пальцами, что свесилась с носилок, не имела ничего общего с широкими ладонями почившего жениха – предназначенными, казалось, чтобы хватать и удерживать. Тьяна помнила, как крепкие пальцы Вэла накрыли пол-лица и сдавили с такой силой, что выпятились губы и заныли челюсти.
Да и ногти мертвеца, слюдяно-блестящие, выдавали девушку. Кто же она, незнакомка под простыней? И куда пропал Велимир?
А может, он по-прежнему в часовне?
Тьяна вновь поднесла бинокль к глазам – и догадка подтвердилась. Появилась еще пара врачевателей с носилками. Те, что забрали девушку, были достаточно худощавыми немолодыми людьми, а эти, вторые, могли бы составить конкуренцию Еникаю. По-спортивному вбежав по ступеням, врачеватели исчезли в часовне и спустя минуту-другую вынесли Вэла. Он тоже был прикрыт простыней. На белой ткани быстро и хаотично проступали алые пятна, словно кто-то рисовал причудливую карту иных земель: тут континент, там остров. Крови из жениха натекло так много, что она не успела высохнуть.
Священник, бездвижным снеговиком стоявший у стены, слегка подтаял при виде запятнанной простыни. Колени подогнулись, плечи обвисли, и тело привалилось к серокаменной кладке. Шевельнув губами, он провел ладонью перед своим лицом и сжал кулак – осенил знамением осских богов.
– Слава ликам, – устало прошептала Тьяна.
Она предпочла бы, чтобы труп был всего один, Велимиров, но что уж теперь поделаешь. Лучше два мертвеца, включая жениха, чем вовсе без него. Если бы Вэл исчез из часовни, Тьяна утратила бы последний контроль, а с ним и жалкие остатки осмотрительности. Кстати, напомнила она себе, пора заняться сокрытием улик. Появление Еникая спутало планы: сумочка с окровавленным содержимым так и провисела всю ночь на столбике кровати. Тьяна подалась к ней, но что-то заставило снова, в последний раз, направить окуляры на часовню. Вэла унесли, обмякший священник по-прежнему подпирал стену, а рядом с ним стоял и что-то говорил мужчина в длинном черном пальто: из одного рукава выглядывала серая перчатка, а другой пустовал. Волосы, стриженные в кружок и расчесанные на прямой пробор, лунно сияли сединой, хотя на лице было не так уж много морщин. Кто-то из мастеров? В эту секунду мужчина, повернувшись, уставился прямо на Тьянино окно. Прямо на нее.
Беззвучно охнув, Тьяна отпрянула. Нет, он не мог заметить ее: она не открывала окно, подглядывая через прореху в зарослях винограда. Вероятно, мужчина просто обернулся, проверяя, не подслушивает ли кто-нибудь разговор. Тьяна пожалела, что не умеет читать по губам. Священник выглядел еще бледнее и несчастнее, чем при виде трупа, из чего она сделала вывод: беседа с одноруким мужчиной давалась служителю нелегко.
– Пэстра, – ободрила себя Тьяна.
Отойдя от окна и спрятав бинокль, она принялась за дело. Для начала удостоверилась, что подкладка не протекла, после чего вывалила вещи в раковину. Перчатки и платок, вконец испорченные, тотчас вернулись в сумочку. Взяв помаду, Тьяна содрогнулась и тоже отправила любимую «Розу юга» на выброс: прикоснуться к губам воском, искупавшимся в крови жениха, было немыслимо. А вот зеркальце, шпильки и духи Тьяна решила спасти: отмыть и забыть, где они побывали. Нестоличная, низкосословная бережливость давала о себе знать: вещи-то хорошие. Особенно флакончик с ароматом дурмана, подаренный Властой.
Подруга-сокружница не интересовалась ядами, но знала вкусы Тьяны. Они нередко проводили вечера за чаем и разговором. Чаще всего обсуждали других, но иногда переходили на личные темы: Тьяна рассказывала о дедушке, детстве на южной ферме и любимых растениях, а Власта о младшем брате, тёплом доме на севере и дорогих сердцу художниках.
Когда пузырек мечты об академии Старика наполнился маняще-сладкой реальностью, Власта всплакнула, пропала на полдня и вернулась с перламутровым флаконом, перевязанным фиолетовой лентой. Тьяна знала, что это. Еще бы! Духи с дурманом. Дорогие и куда более недоступные, чем конфеты-ракушки. Она не стала отказываться от подарка, который был подруге не по карману. Напротив – выхватила, прижала к себе, сверкнула глазами, и Власта расхохоталась сквозь слезы. Тьяна тотчас нанесла аромат на кожу и, потянув носом, почувствовала теплую летнюю полночь. Пьянящую, цветущую, толкающую на безумства. О, дурман пользовался славой под стать своему имени. На юге, запущенная искусницами, ходила легенда: всякий мужчина, заснувший от запаха дурмана, влюбится в первую женщину, увиденную после пробуждения.
Видят лики, Тьяне пригодилась бы такая способность, но она знала: цветок дарит вовсе не любовь, а спутанность сознания, галлюцинации и нередко смерть.
Щелкнув застежкой, она повесила сумку на тот же кроватный столбик: вроде на виду, но в глаза не бросается. Вечером, когда они с Медовичем (что ж ему надо?) отправятся в город, она избавится от последних улик. Отдавать сумочку в мастерскую Тьяна, конечно, не собиралась. Лучше утопить в глубине залива, подальше от берега, или бросить в костер какого-нибудь бродяги под мостом. Мару, может, и доверяет швеям из «Однажды и навсегда», но Тьяна – нет.
Тщательно смыв кровь с перламутрового флакона, она переложила его в другую сумку – вторую и последнюю, с обтрепанными краями и штопаной подкладкой. Туда же отправились очищенные шпильки и зеркальце. Пузырек с «Кровобегом», после опустошения и промывки, наполнился золотистым маслом душицы. Оглядевшись, Тьяна выдохнула: на этом все.
Сполоснув раковину и поплескав водой в лицо, она взглянула на часы. До первого занятия оставалось всего ничего. Интересно, не отменяет ли учебу из-за гибели Вэла и незнакомой девушки? Внутри, заглушая робкий шепоток совести и сострадания, зазвенело желание: сесть на скамью, разложить перед собой пустые листы, слушать, запоминать и записывать. Впитывать знания. Отравляться тайнами. Хцорвету зарин, аль окхелова. Хоть бы мастера в Старике оказались не настолько жалостливы и участливы к студентам, чтобы отменять занятия из-за смерти двоих ядовщиков.
Сменив форму и закрепив шляпку-таблетку, Тьяна оглядела себя с ног до головы в зеркале, прикрепленном изнутри к дверце шкафа. Вид – приличный, опрятный, а большего и не надо. Легкие следы утомления на лице тоже не портили картину: тени под глазами – естественные спутники студента, на каком бы круге он ни учился.
Тем временем, Погреб пробуждался. Из коридора доносился шум суеты: скрипели дверные петли, отбивали дробь шаги, насвистывались песенки. Перекинув через плечо ремень портфеля, а следом – сумки, Тьяна глубоко вдохнула и вышла из комнаты.
Вот и он – ее первый день в Старике. По-настоящему первый, не как вчера. Мимо, расплескивая кофе из чашки и ругаясь на чем свет стоит, пробежал всклокоченный коротышка-блондин. Окинув Тьяну рыбьим взглядом, к лестнице проскользила медноволосая эраклейка – все они ходили так, словно стояли в плывущей лодке, а не передвигали ногами. Тьяна подумала, что неплохо бы встретить Еникая, но он не попался на глаза, а стучаться к нему она посчитала неуместным.
Ветер, свежий и прозрачный, подходил новому дню, точно кисея невесте. Шуршала листва, и в этом звуке Тьяне чудилось что-то праздничное. Прижимая к боку портфель и сумку, она уверенно шла вперед. Волнения почти не было – по крайней мере, не больше, чем у обычной первокружницы. Тьяна ощущала: маска сейчас сидела крепко, приклеенная усталостью и, главное, чувством ответственности. Ответственности за себя-прошлую, так мечтавшую учиться здесь.
Всего несколько занятий, каких-то пять-шесть часов – она не так много просит у собственной головы, вечно забитой «Любомором». Вот же он, Старик. Она в Старике! Никто и ничто не отнимет у нее этот день. Ничто и никто не заткнет уши, не завяжет глаза. Сейчас она жива и даже не сидит в тюрьме за убийство, которого не совершала, так почему бы не заняться мистерианским? Хцорвету зарин. Ноги бодрее зашагали по дорожке.
Хорошо, что вчера Тьяна додумалась расспросить помощницу настоятеля, где пройдет первое занятие, а иначе заблудилась бы. В Старике не подписывали корпуса и пренебрегали номерами домов. Попадая сюда, студент должен был просто знать, где что находится. Быть своим, сразу, с порога – или притворяться, пока не станет.
Путь Тьяны лежал мимо часовни. Сердце сдержалось, не ускорило ход, и ноги тоже – только взгляд быстро скользнул по двери. Сейчас она наверняка заперта, чтобы верующие студенты и мастера ненароком не заглянули за ликовым благословением: там нынче нужны не боголюбы, а уборщики с крепкими нервами. Стоило оставить часовню позади, как в спину ударил колокол. Раз, второй и, помедлив, третий. Тьяна обернулась. Ученики и преподаватели, идущие к разным корпусам, как по команде замерли и напряженно прислушались к гулкому послезвучью. А затем, точно уловив приказ, все разом сменили направление и пошли в одну сторону. Тьяна настороженно огляделась – и последовала за остальными. Похоже, занятий все-таки не будет. Она не сомневалась: три удара, если перевести с колокольного на человеческий, означали «случилась беда».
Взгляд выхватил из толпы приземистую девчушку в фиолетовой форме. Судя по растерянному виду – тоже новенькая. Коренастой фигурой и бело-розовым лицом, словно вылепленным из зефира, она напоминала Власту. Значит, северянка. Приблизившись, Тьяна тихо спросила:
– Первый круг?
Девчушка закивала, и шляпа, крупноватая для ее головы, съехала на глаза. Пиджак у нее, как заметила Тьяна, тоже был на размер-другой больше, что придавало телу кубическую форму. Вот тебе и хваленые «Однажды и навсегда»: изуродовали девчушку.
– Думаю, нам лучше пойти вместе со всеми, – сказала Тьяна. – Я тоже с первого. Тьяна Островски.
– А ты переводчица или… – пропищала однокружница, и бледное северное лицо залилось румянцем. – Ой. Форма же.
– Ничего, каждый мог растеряться, мы же здесь новенькие, – со снисходительной любезностью заметила Тьяна.
– Я Лика. Матушка в честь ликов назвала, чтобы всегда под защитой была. Я с рождения много болела: то краснуха, то золотуха… Ой, ну чего я разболталась? Тебе это совсем неинтересно. – Она сделала паузу, в надежде на возражения, но Тьяна промолчала. – А ты не знаешь, что случилось? Прозвенел колокол, все куда-то пошли, а мне и спросить некого. Верней, есть, но… нет. – Лика поправила шляпу, снова съехавшую на глаза. – Утром меня должна была забрать сестра, но, наверное, не успела. Вряд ли она решила подшутить надо мной. Про Хитвика-то предупредила, и осколок дала, а у могилы не встретила.
– У могилы?
– Да. Тут есть обычай: если назначают встречу, но не говорят место, надо идти к могиле основателя. А ты не знала? – в Ликином голосе прозвучала неприкрытая, наивная радость: она все-таки может рассказать кое-что интересное и неизвестное новой знакомой.
– Отвечая на твои вопросы: нет. Я не знаю, почему звенел колокол, куда мы идем и про обычай тоже. У меня здесь не учится никто из близких. – Со вчерашней ночи это было правдой.
– Скоро у меня тут тоже никого не будет, – с досадой пробормотала Лика и, громко ойкнув, зажала рот ладонями. – Я имела в виду… нет, я ничего не имела в виду.
Тьяна не стала любопытничать и сделала вид, что пропустила слова Лики мимо ушей. Ее сестра, очевидно, собиралась бросить учебу – и что же? Тьяне не было никакого дела до чужих тайночек. Девица наверняка задумала побег с возлюбленным. Лишь бы потом не оказалась на юге, среди прислужниц Искусного дома, раздвигающих ноги за четверть золотника.
– Значит, Хитвик не напугал тебя? – Тьяна перевела тему. – Меня, если честно, он застал врасплох.
– Напугал, еще как напугал, – робко улыбнулась Лика. – Он такой громадный, рогатый… Это же был студент, да? Ряженый? – с надеждой уточнила она.
– Конечно. Его зовут Еникай. Если хочешь, познакомлю.
– Ты что, успела подружиться с мальчиш… молодым мужчиной? – Лика зарделась пуще прежнего.
– Не то чтобы подружиться, но мы выпили чаю и немного поболтали о том о сем.
Слова Тьяны произвели на Лику такое впечатление, будто она никогда не разговаривала с юношами. Приоткрыв рот, однокружница с ног до головы оглядела Тьяну и протяжно выдохнула:
– О-о.
Толпа, миновав лужайку для игры в хлопту, потекла к золотому куполу библиотеки. Похоже, тут, в главном хранилище знаний, проводились собрания по чрезвычайным случаям. Тьяна не думала, что впервые посетит библиотеку Старика при таких обстоятельствах, но выбора не было, и она невольно ускорила шаг. Лика засеменила рядом.
Стоило войти внутрь, как дух захватило от простора: высоты арочного потолка с мозаиками, ширины мраморного вестибюля и глубины подземелья – пол из плотного стекла, обнажая наслоения веков, позволял буквально заглянуть в прошлое. По бокам от входа высились черные кованые светильники, увитые золотыми, искусно выполненными побегами плюща и винограда. По центру, высоко над головами, висело фиолетово-зеленое полотно с гербом академии – бумажным цветком олеандра, лепестки которого покрывал мистерианский алфавит.
Под полотнищем, на возвышении, располагалась кафедра. За ней стоял настоятель академии: Тьяна еще не видела его лично, только на фотографиях в прессе. В газетных черно-белых оттенках он выглядел свежее, а в цвете походил на ощипанную сову. Круглые очки едва держались на приплюснутом носе, бакенбарды торчали редкими перьями.
Толпа, напирая, сдвинула Тьяну и Лику к витражному окну. Свет еще не пришел, чтобы поиграть с цветными стеклышками, из-за чего витраж выглядел мрачно. Да и запечатленный на нем сюжет не отличался весельем, изображая предательство и казнь последнего мистерианского правителя. Когда Тьяна размышляла об этом историческом событии, слово «предательство» неизменно бралось в мысленные кавычки.
– Полагаю, все в сборе, – оглядев собравшихся, натужно произнес настоятель. – Вы слышали колокол. Вы знаете, что случилось. – Разумеется, он не брал в расчет новичков. – В воздухе висит лишь один вопрос: «Кто?», и я, как настоятель академии Остора Ястребога, обязан дать ответ. Назвать имя. – Он выдержал паузу. – Имена.
По вестибюлю пролетел тревожный шепоток. Почти все понимали, что речь идет о смерти, но лишь немногие знали, сколько студентов умерло. Тьяна пробежала взглядом по толпе. Вот смоляная макушка Еникая, а у выхода – горчичные кудри Мару. Она поискала глазами Гнев, но не нашла. Вдруг вспомнилась рука, соскользнувшая с носилок. Зеленая манжета, тонкие пальцы. Тьяна еще раз внимательно огляделась вокруг, выискивая изогнутую фигуру, медовичевские локоны или широкополую шляпу, но так и не встретила ничего похожего. Поймав себя на том, что волнуется, Тьяна слегка поморщилась. Вот еще не хватало. Своих проблем полно. А Гнев ей даже не подружка. Что с того, если ее, а не какую-нибудь другую девушку, вынесли из часовни? В груди натянулась и протестующе задрожала невидимая струна.
– С прискорбием сообщаю вам, – продолжил настоятель, – что сегодня мы лишились двух студентов. Две души отлетели к ликам, и да будут приняты в сонм.
– Да будут приняты, – тихо повторили несколько голосов.
– Как и год назад, нас покинули студенты с отделения ядов, но на этот раз виною были не губительная рассеянность и не чрезмерная увлеченность препаратами. – Совиные перья дрогнули. – Юноша и девушка расстались с жизнью по собственной воле.
Одни заахали, другие забормотали. Тьяна почувствовала, как округлились глаза и похолодели руки. Вэл покончил с собой? Немыслимо, невозможно! Ни один человек, мало-мальски сведущий в ядах, не вольет себе в глотку «Кровобег». Для этого надо быть безумцем. Тьяна попыталась поймать взгляд Мару, но он неотрывно глядел на кафедру. Да, правильно, им незачем смотреть друг на друга. Тронув шляпку, она отвела глаза.
Гул голосов все нарастал, нарастал – и мигом схлынул, когда настоятель вновь открыл рот. Все ждали имена, и они прозвучали:
– Сегодня мы прощаемся с Велимиром Горски и Младой Требух.
«Не Гнев», – успела подумать Тьяна.
Сбоку, совсем близко, кто-то заорал на одной ноте. Повернувшись на звук, Тьяна увидела, как Лика тяжело оседает на пол. Глаза закатились и тотчас скрылись под шляпой. Губы словно запорошило пеплом. Еще одно отравление? В голове у Тьяны зашуршали карточки с ядами и противоядиями: на что похоже, чем помочь? Она потянулась к Лике, но кто-то стиснул плечо и рванул назад. Обернувшись, Тьяна напоролась на пронзительно-холодный взгляд. Перед ней стоял однорукий мужчина – тот, кто разговаривал со священником.
– Островски, – голос подошел бы судье, оглашающему смертный приговор, – вы пойдете со мной.
Глава 6. Старший мастер
Железная хватка, сталь в глазах и серебро седины – весь мужчина был словно вылит из металла. Тьяна дернула плечом в попытке освободиться: какой бы властью он ни обладал в академии, сейчас ее волновало другое – жизнь Лики.
Вырваться не получилось, и Тьяна волчицей глянула на мужчину. До чего цепко держит! Наверняка тренирует левую руку до седьмого пота, чтобы компенсировать отсутствие правой.
– Пустите! – бросила Тьяна. – Вы что, не видите, ей нужна помощь.
Однорукий холодно смотрел на нее, словно перед ним стояла проблемная студентка, которую следует отчитать. Кинув взгляд на Лику, он процедил в сторону:
– Принесите аммиачной воды.
Несколько человек разом сорвались с места и, расталкивая толпу, устремились к выходу. Тишина спала, словно кто-то сдернул с вестибюля тяжелый балдахин: зажужжали голоса, застучали шаги. Снова посмотрев на Лику, Тьяна поняла: да он, этот однорукий, прав. Неудовольствие смешалось с облегчением. Сокружница не отравлена и не умирает, она всего лишь в обмороке. Хорошо, что так. Плохо, что Тьяна не догадалась об этом сама. Мысленная картотека с ядами и противоядиями резко захлопнулась, прищемив уголок гордыни.
– Идемте, – почти не разжимая губ, произнес однорукий.
Упираться не имело смысла. Чуть обмякнув, чтобы пальцы не давили на плечо слишком сильно, Тьяна молча пошла рядом с мужчиной. Студенты расступались перед ними, перебрасываясь шепотками и взглядами.
Страх за чужую жизнь исчез, сменившись напряжением. Однорукий точно что-то знал – чем еще объяснить интерес к новенькой? Как далеко простирается его осведомленность – вот, что волновало Тьяну.
Когда они пробрались сквозь толпу, мужчина наконец убрал руку с ее плеча. Он ускорился, и Тьяна подстроилась под широкий шаг. Разрезая стоячий воздух библиотечных коридоров, они уходили все дальше. Деревянные полы блестели от утреннего света, проникающего сквозь окна. Слева и справа мелькали каменные скамьи с острыми краями, будто созданные для того, чтобы никто и никогда не присаживался на них. Из углов выглядывали бюсты писателей и переводчиков, ученых и ядовщиков. Тьяна знала всех, кого выловил взгляд.
Влево, вправо, снова влево – и вот они оказались у неприметной двери. Сунув руку в карман, мужчина достал ключ и вставил его в скважину. Скрипнули петли, однорукий переступил порог и бросил через плечо:
– Входите.
В небольшой квадратной комнате головокружительно пахло сладостью старых книг, древесиной и воском для полировки мебели. У занавешенного окна темнел дубовый стол, обитый изумрудным сукном, за ним и напротив стояли два стула с высокими спинками, а вдоль стен тянулись застеклённые шкафы с книгами. Тьяне хватило одного взгляда на потертые бархатные и кожаные корешки, чтобы определить, насколько редкие экземпляры хранятся здесь.
