Сад для бегонии

Позади меня раздались громкие аплодисменты.

– Ай да, девчонка, – услышала я позади себя приятный мужской баритон. И резко обернулась. И отложила винтовку.

Передо мной стоял высокий мужчина лет тридцати пяти. Мягкий синий взгляд. Мягкая добрая улыбка. Зачесанные назад светлые волосы открывали большой лоб. Из-под длинного плаща выглядывал дорогой синий костюм и широкий шелковый галстук.

Его через чур интеллигентный. Аккуратный. Эстетский вид меня несколько смутил. И я машинально опустила голову, взглянув на свои рваные джинсы, кеды и футболку, на которой трафаретно и безвкусно улыбался мой кумир Константин Локарев. Выглядела я не самым лучшим образом. Я давно перестала обращать внимания на свой внешний вид. И не только из-за бедности. Просто, в сравнении со страшными событиями, которые мне пришлось пережить, остальное давно утратило смысл. И казалось настолько ничтожным и неоправданным. Что я даже удивлялась. Как люди могут думать о стольких незначительных вещах. Когда мир так несовершенен. Когда завтра для них может и не наступить.

И впервые за долгое время, глядя на этого симпатичного парня. Я смутилась. Он был словно пришельцем из другого мира. Мира. Где возможно думать о красивых вещах. Где возможно элегантно одеваться. Следить за манерами. И просто жить. Мне он понравился с первого взгляда. Внушил доверие и симпатию. Может быть, только потому, что я совсем одичала. Что мне не с кем было его сравнить.

Он продолжал улыбаться. Но его голубые глаза были вдумчивы и серьезны. Он не был похож на легкомысленного типа, готового приударить за любой юбкой. Да я и не походила на юбку, за которой мог приударить человек такого класса.

– Я восхищен вашей стрельбой, – наконец сказал он. – И мне даже немножечко стыдно и досадно. Что я, здоровый мужик, вообще не умею стрелять. А такая хрупкая молоденькая девчонка запросто выбивает «десятку». Неужели наше время настолько безобразно?

Я пожала плечами. И еле слышно пробормотала.

– Время всегда зависит от людей. И это безобразие, к счастью. Легко поправимо. Просто я должна перестать стрелять. А заняться. К примеру. Музычкой или домашним хозяйством. А вам просто нужно поднапрячься и научиться стрелять. Вот и все.

– Действительно. Просто. И действительно поправимо, – он рассмеялся. У него был звонкий, открытый, подкупающий смех.

– Лучше было бы поправимо другое.

Я нахмурилась и отвела взгляд в сторону. Я чувствовала. Что не могу болтать о пустяках. Что давно разучилась. Как давно разучилась смеяться. И эта печать боли застыла на моем лице. И если пожилых людей эта печать даже красит. Говоря о мудрости и о силе человека, сумевшего многое пережить. То в мои двадцать эта боль на лице выглядела уродливой и комичной.

И я вновь смутилась. И мне захотелось сбежать. В свой дом. В свои четыре стены. Закрыться. На все замки. И вновь остаться одной. Там, где жили мы втроем. И кроме отца и матери мне никто не был нужен. И я никому не хотела быть обязанной. И ни перед кем не изображать беззаботность и очарование юности.

Но я почему-то стояла словно прикованная к одному месту. И смотрела себе под ноги. И молчала.

– Вас что-то мучит… – он уже не улыбался. Он прикоснулся ладонью к моему подбородку. И слегка приподнял мое лицо. И заглянул вглубь моих глаз. – Вам много пришлось пережить…

Я не отводила взгляд. Я уже не смущалась. На моем лице застыла презрительная ухмылка. Скорее всего я ее адресовала себе. Так тебе и надо, дурочка. Еще чуть-чуть. И ты бы расклеилась перед этим красавчиком. Разрыдалась на его плече. И поведала о своих горестях и бедах. Нет уж! Дудки! Это моя боль. Я пережила ее в одиночку. И с ней же уйду в другой мир. Где, может быть, встречусь со своими единственно близкими людьми. И только там поведаю о своей боли. И только там спрошу, почему оставили меня одну на земле. И за что.

Я резко убрала его руку от своего лица. И выскочила из тира. И почти бегом направилась к своему дому.

Он нагнал меня. И выдохнул, тяжело дыша от бега.

– Простите. Ради Бога. Я не хотел вас обидеть. Ради Бога, умоляю.

– Вам не за что просить у меня прощения. Лучше просто распрощаемся. В конце концов. Мы могли никогда не встретиться.

Он отрицательно покачал головой.

– Не знаю. Эта встреча была неизбежна. Если хотите – просто запланирована. И все равно случилась бы. Вы так похожи на свою мать…

Мое сердце на миг остановилось. Мои ноги отяжелели. Перед глазами поплыли ослепительно желтые круги.

– Я вас не понимаю, – прошептала я пересохшими губами. – Не понимаю…Мама… При чем тут мама?

– Я не мог вас раньше потревожить. Поймите, не мог. Вы должны были пережить эту трагедию. Привести мысли в порядок. Вначале вы должны были вернуться к жизни. И я понял, что теперь… Что теперь этот момент наступил.

– Какой момент? Я не понимаю! О чем вы! – я уже не шептала. Мой голос окреп. Сердце сильно билось. И я вцепилась в рукав плаща этого незнакомого человека.

– Момент… – протянул он. – Момент истины. Ведь вы хотите узнать правду. Не так ли?

– Я не знаю…

Он удивленно взметнул вверх свои светлые густые брови.

– Я думал, что все хотят знать правду.

– А я не знаю. Я уже для себя все решила. Как быть дальше. И теперь… Откуда мне знать, какой будет ваша правда. И зачем мне она. Моя правда здесь, – я постучала кулаком по груди. – Это боль. И я не хочу. Чтобы вы сделали мне больнее… Куда уж больнее…

Он покачал головой. Его синий взгляд стал печальным.

– Мне очень жаль. Конечно, можно ваши проблемы решить одним махом. Например, взять и застрелиться. Ведь вы прекрасный стрелок. Но… Но это никогда не поздно сделать. Неужели вы не хотите отомстить за людей. Дорогих вам. Неужели не хотите отомстить за себя?

– Что значит отомстить? Кому?

– Так значит вы хотите знать правду?

– Во всяком случае, вы правы в одном. Это никогда не поздно будет сделать… Идемте.

– К вам? – он искренне удивился. – Вы не боитесь остаться наедине с незнакомцем?

Его удивление. Непонимание. Было настолько смешным. Что я невольно улыбнулась. Сегодня я решила рассчитаться с жизнью. И при этом я еще должна кого-то бояться? Да за свою недолгую жизнь я столько испытала, что чувство страха для меня окончательно утратило первоначальный смысл. И я его не понимала.

Он прочитал мои мысли, и молча пошел рядом со мной.

Моя квартира выглядела опустошенной, невзрачной, почти бедной. Много вещей после смерти родных пришлось продать. И она напоминала квартиру холостяка. Еще не опустившегося. Но уже утратившего всякий интерес к уюту и вещам. Уют нужен дому. Свой дом я давно потеряла.

Единственное. Что еще было живым. Это цветущие на подоконнике бегонии. Как они умудрились выжить в моем мертвом доме…

Мой гость в своем дорогом безукоризненном костюме был здесь некстати. Но я уже не испытывала неловкости. Незачем было оправдываться. Моя жизнь никого не должна волновать. И я гордо, почти вызывающе, встряхнула головой. Это была всего лишь гордость несчастного человека. Не более. Но это было единственное. Что я сумела уберечь в целости и сохранности. Единственное. Что никто не смог бы у меня отнять.

Его звали Евгением. Он попросил называть его Женей. Хотя разница в возрасте была не такой уж и маленькой. Но я заметила, что он был из тех мужчин, которые не желают стареть. И фамильярным обращением пытаются оттянуть это время. Я уверена, что он и в семьдесят тоже будет просто Женей. Впрочем. Мне было все равно. Евгений он или Женя. И тем не менее я пожелала. Чтобы меня он называл не Сашей, Сашенькой или Сашкой. А на полную катушку – Александрой. Он улыбнулся моему заявлению. Он понял мой юношеский максимализм. Желание все делать наоборот. Несмотря на то, что на моем лице застыла совсем взрослая печать боли.

– Ну, хорошо, Александра. Тебя так назвали в честь твоего отца?

– Ну, не чужого же, – буркнула я.

– Ты варишь очень вкусный кофе, – он вновь попытался разрядить обстановку. И ему это вновь не удалось.

Кофе был отвратительный. Безвкусный. Совсем водяной. К тому же пахнущий ржавчиной, навеки прилипшей к моей турке.

– Давайте договоримся сразу – не лгать, – ответила я. – Иначе нам просто вообще нет смысла разговаривать. Если не хотите меня чем-то обидеть – лучше просто промолчите.

Он утвердительно кивнул.

– Ты мне нравишься, – откровенно признался он.