Частная практика. Психологический роман

– К примеру, куда?

Даша задумывается.

– Ну, пусть будет «Аист» на углу Большой Бронной и Малой. Дороговато, конечно, но у меня ведь нет проблем с деньгами, верно? Там сидят красивые люди, обедают, пьют вино, курят кальяны, обсуждают важные и интересные дела. Много одиноких мужчин. Один из них ждет меня.

– Судьбоносная встреча? – Галина бровь драматически поднимается.

– Да-да, конечно! Вы же знаете, я люблю как в кино.

– А за столиками голливудские актеры. – Галя смеется.

– Нет! Джонни Депп в прошлом! – Даша делает решительный жест рукой. – Пусть это будет… – Даша недоуменно замолкает. Картинка не всплывает.

– Да-да, как же выглядит принц нашего времени.

– Он, наверное, похож на Марлона Брандо или на моего папу, средних лет… когда он уже стал взрослым дядей, но не превратился еще в старика. Волевой подбородок, широкие плечи, серьезный взгляд. Уверен в себе. Добрый. Сразу видно, мужчина! Бабушка про таких говорит: «от него мужиком пахнет».

– Сколько ему лет?

– Пусть будет старше меня! Лет на пять. Богатый, красивый.

– Женатый?

– Нет! Ни за что! Такие под запретом!

– Итак, Марлон Брандо или папа, средних лет, волевой подбородок, широкие плечи, богатый и неженатый. Ни разу не женатый? – удивлялась Галя.

– Да, действительно, нереально. Ну, ладно… Пусть будет женатый, но давно, в молодости – коротко и неудачно, а потом работа, работа, работа, и не было у него времени, как у меня, например.

– А дети?

– Нет!!! Пусть не будет детей! Это еще хуже бывшей жены! Ко мне всю жизнь брат старший ревнует.

– Итак, что же у нас есть: Марлон Брандо, лет тридцати пяти, один раз коротко женатый, неудачно, при этом богатый и уверенный в себе – как у такого человека не могло быть детей? Это странно. Может, у него со здоровьем проблемы? – предположила Галя.

– Нет! Что вы! Все у него нормально со здоровьем! У него должны быть прекрасные дети, это же отец моих наследников, наследников моего отца, Михаила Дмитриевича!

Даша слегка покраснела и моментально расстроилась.

– Все это ерунда! Не вариант! Что вы думаете, я не понимаю? Я же не дура! – Библейские губы опять задрожали. – Нужен такой человек, который заметит меня, который захочет быть со мной, которого я не буду бояться. Я хочу нравиться. И не нужны дети. Я с собой разобраться не могу, а с детьми и подавно.

Время сессии заканчивалось, и Даша была этому рада, ей не хотелось развивать опасную тему. Дело вполне может кончиться слезами и опухшим носом на вечер. Толстое платье и опухшее лицо – то, что нужно для тридцатилетия.

Но Галя неожиданно спросила:

– А если бы с Семеном была определенность в отношениях, он бы смог сделать наследников Михаилу Дмитриевичу?

– Хороший вопрос. Я, кстати, никогда об этом не думала. Как ни странно. Он симпатичный, в моем вкусе, лохматый такой. Борода у него модная, как у лесоруба… Галя, вы любите вселять в меня надежды, уж не знаю зачем!

Даша заулыбалась, сама не понимая, почему на душе стало легче. Они тепло попрощались.

Выйдя из кабинета, опять заглянула в инет: сообщений от Семена нет. Зато поздравление от бывшего: задорное заигрывание пиарщика, с которым переспала пару лет назад, после чего он исчез в неизвестном направлении. И приятно, и послать хочется. Как всегда, впрочем. Опять загуляло желание написать и пригласить Семена. Вот бы все удивились, приди она с ним к родителям. Василий Петрович не знает ничего, папа не знает. Знать, по правде, нечего. Если она решится, вдруг он откажет? Неужели даже с днем рождения не поздравит? Ведь написано крупными буквами, что день рождения именно сегодня! Как так можно? За что? Что с ней не так? Почему она позволяет так с собой обращаться?

Ладно, хватит мечтать, дуреха. Если у тебя сегодня день рождения – ничего это не значит. Если тебя не любят, то день рождения ничего не изменит. Пора к родителям на Фрунзенскую.

Сталинский дом с видом на Нескучный сад, речку и Гараж собрал всю семью и ближний круг. Когда она пришла, большая и громкая компания усаживалась за стол Специальные деревянные вставки, которые использовали на больших приемах, превращали стол в гигантское животное, распластавшееся по всей столовой. К нему еще присоединяли маленький столик для детей, прятавшийся под общей скатертью. В Дашином детстве маленький столик ставили отдельно. Но модное помешательство на детях не обошло стороной и это консервативное семейство – дети и взрослые слились за общим столом.

Руководит всем папа – Михаил Дмитриевич Думов. Даша унаследовала от него цвет волос, эмоциональность и потребность в доминировании. Михаил Дмитриевич – потомственный историк и специалист по роли личности в истории. Уважаемый профессор пережил серьезную эволюцию: начав с толстовского провиденциализма, пришел к совершенно противоположным взглядам, буквально влюбляясь в каждого из тиранов, о котором писал очередную книжку, возвеличивая их роль без всякой меры. К пенсии увлекся альтернативной историей – фантазиями о том, как было бы, если бы не было Сталина, Гитлера и иже с ними.

Страстное увлечение большими личностями сочеталось в нем с не менее сильными чувствами к женскому полу. Предпочитал тоненьких, нежных блондинок с богатым воображением. Женат был дважды. Первый раз женился рано, как честный человек «по залету». В двадцать лет, на третьем курсе, окольцованный Михаил Дмитриевич стал отцом старшего Дашиного брата – Сережи. Скороспелая женитьба не позволила утолить большие потребности его романтичной натуры. Каждая встреча с очередной нимфой с истфака или филфака (для разнообразия) кончалась бурным романом и долгой связью. Ни женщины, ни тираны не успокаивали вечно ищущего Михаила Дмитриевича. Напротив, тираны и женщины образовывали сложную систему человеческих отношений, с которой Михаил Дмитриевич управлялся виртуозно, но не был ей доволен. По большому счету, он хотел только одного – чтобы все любили его и друг друга. Его больше. Женщин предпочитал исключительно хороших и преданных, ангельское терпение которых можно испытывать годами.

В детстве Даше натура отца казалась ужасно благородной. Она, как многие девочки, отца обожала, мечтала выйти за него замуж и ревновала к первой семье, сводному брату, матери, студентам и аспиранткам. Мечтала, чтобы папа гордился ею, хвалил и во всем поддерживал. Но потихоньку, ближе к тридцати, отец начал вызывать совсем другие чувства. Его нытье про любовь перестало восхищать, а наличие постоянных любовниц, о которых Даша знала, но вынуждена была скрывать от матери, вызывало море отвращения, переходящего в ненависть, и постепенно вызрело в убеждение, что именно отец виноват в ее личных неудачах и разочарованиях.

Все, что он говорил и делал якобы для ее блага, казалось желанием подавить ее. Теперь добрые намерения отца выглядели ненастоящими, лживыми и предательскими. Хорошая девочка Даша не решалась перечить отцу – в прошлом остались шесть лет ненавистной музыкальной школы и глупый французский язык, необходимый лишь для выяснения кулинарных изысков. Дальше – больше: папа настоял на социологическом, а ей хотелось на юридический. Дореволюционные адвокаты в своих пламенных выступлениях сводили юную Дашу с ума. Достоевский, любимый писатель юности, описал судебный процесс над Дмитрием Карамазовым столь волнительно, что вызвал в душе черноволосой отличницы желание стать хорошим адвокатом, посвятив жизнь исправлению несправедливостей российского права и оправданию невиновных героев. Но папа презирал юристов, обзывал их стряпчими и жуликами, а при слове «справедливость» фыркал и многозначительно вспоминал самую справедливую в мире Сталинскую конституцию. У Даши не находилось аргументов. Она так и не научилась говорить ему ««нет».

Единственная выигранная у отца битва – бросить аспирантуру ради работы. Сейчас она объясняет Гале ту важную победу исключительно заинтересованностью родителей в ее доходах, а вовсе не уважением к ее выбору. Галя в ответ предполагает, что к тридцати Дашу наконец-то посетил переходный возраст, отвержение родительских ценностей и поиск своих собственных. Процесс тревожный и не сказать, чтобы приятный, но, к сожалению, совершенно необходимый, раз уж ей так хочется удачи в личной жизни. Успокаивает, что ситуация типична для ее поколения. Такова норма – оттягивать взросление.

Страшное психологическое слово «сепарация» звучит как приговор, ясный и обжалованию не подлежащий. Но как? Как перестать видеть в других людях отцовскую тень, одобрение и любовь которой заслуживается послушанием? Как смириться с проигрышем женственной матери, на которую она не похожа ни капли? Стать «плохой» дочерью, зажить своей жизнью. Ей так одиноко, а родители есть родители и никогда не бросят.

Михаил Дмитриевич не подозревал о таких изменениях в дочери. После шестидесятилетия он и сам вошел в кризис, все чаще чувствуя тревогу, непонятную тоску и раздражение.

Ему не нравилось, как он выглядит, то и дело появлялись новые неприятные болячки. Обладая прекрасным зрением, никак не мог смириться с тем, что пора одеть очки, постоянно терял их, пока жена не повесила на веревочку. Жалко жаловался дочери, что ему повесили очки на веревочке, как вешают на резиночку детские варежки. Стал выпивать чаще и тоскливее. В нетрезвом виде звонил дочери с долгими разговорами-лекциями – в основном о разнообразных Дашиных предках. Даша ставила папу на громкую связь и, не слушая, делала свои дела. Михаил Дмитриевич с дотошностью преподавателя выводил выгодную мораль – важно уважать родителей и заботиться о них, пока они живы.

Он рассказывал про своего отца – военного историка, уцелевшего во время сталинских репрессий и сумевшего получить квартиру на Фрунзенской набережной. Про учителей русского языка, производителей охотничьих ружей, портных и одного политрука. Михаил Дмитриевич с трепетом относился к черно-белым фотографиям предков. Развесил их в красивых рамках по стенам своего большого кабинета и с гордостью демонстрировал всем новым гостям, рассказывая о каждой фотографии, путаясь в деталях и обстоятельствах, но вдохновенно и с большим почтением. Половину придумывал. Как казалось дочери.

Почитание предков – по большому счету самая авторитетная среди homo религия, стала сознательным выбором Михаила Дмитриевича. Иногда, здороваясь с мертвыми родственниками, кому повезло сделать достаточно фотографий, чтобы не затеряться в прошлом столетии, Михаил Дмитриевич ощущал весь груз ответственности за судьбу рода. Ему хотелось, чтобы предки были довольны. Чем ближе к возрасту мудрости, тем большее беспокойство мучило душу Михаила Дмитриевича. Кто из потомков поставит его фото на полочку? Будут ли о нем вспоминать и какими словами? Михаил Дмитриевич не знал, кому довериться, поскольку семейной системой, которую он создал, мог управлять только он сам. Старая библейская история о передаче отцовского благословения разыгрывалась на фоне русско-украинского кризиса, возвращения Крыма, падения рубля и жарких дискуссий об исторической судьбе Российского государства.

Дашу разговоры-лекции злили, семейные истории она слушала в пол-уха, ей казалось, что от нее требуют вернуть отцу долг, но она не чувствовала себя должной. Наоборот, винила отца во всем. Да и как это сделать, пока не создана своя семья? Воображаемый избранник должен обладать сходным отношением к семье и жизни, а также внушать непреодолимое биологическое стремление соединить их фенотипические признаки и ценности родов в одно целое. Нерешаемая задача.

Но вернемся к столу! Скоро подадут главное блюдо. Дашина мама суетится с приборами и чистыми тарелками. Мама – классический пример идеальной женщины – мягкой и женственной. Счастливый номер два, высидевший три года в засаде, а точнее, в конспиративной квартире, пока Михаил Дмитриевич страдал, не решаясь развестись. Та самая любовница, построившая свое нечестное счастье. Долгие годы мама восхищалась мужем от души. Он стал для нее не просто мужчиной, а учителем, наставником и отчасти великим человеком, с которым ей повезло жить рядом. Если Михаил Дмитриевич с пьедестала слетал, она брала его, тщательно вытирала, отряхивала и ставила на место. Годами делала вид, что не знает о его изменах.

Как мама это выдерживала, Даша не понимала, но не любила ее за унижение, которое с ней разделяла. В унижении никакого благородства не находилось. И больше всего Даша боялась стать такой же. В мужском доминировании много приятного, если умеешь его терпеть, но вот только позиция Михаила Дмитриевича соблазняла куда больше. Да и времена изменились, матриархат если не на дворе, то уже громко стучится в ворота. От мамы и бабушки ей хотелось взять главное – феноменальную живучесть. Живучесть женщин, которые выживали в любых условиях и не боялись трудностей.

Иногда, сидя на переговорах с клиентами из Сибири, она с удовольствием находила в себе ту самую русскую бабу, которая и коня остановит, и в горящую избу войдет. И обязательно выживет в любой кризис. Дашина бабушка по материнской линии – стальной характер победившего фашизм поколения – не любит жаловаться и с трудом переносит интеллигентское нытье ученого зятя. И Дашины рассказы о сложной жизни в нулевые обрывает своими – голодная эвакуация, после войны вчетвером в одной маленькой комнате, а дед после войны еще и товарища фронтового к себе позвал жить. У того даже следа от родной деревни не осталось, некуда возвращаться. О том, как в 90-е Михаилу Дмитриевичу и маме прекратили платить зарплату и жили они всей семьей с ее «никому теперь не нужного» огорода. Были довольны и на судьбу не роптали, а вы сейчас еду выкидываете ведрами…

Бабушка не хлопочет, сидит в любимом антикварном кресле с черными лебедями, размышляя, выпить ли с ухой рюмку водки. Очень хочется. Она неважно себя чувствует последнее время и вынуждена переехать к дочери. Забот меньше, но приходится терпеть зятя. Учитывая их небольшую разницу в возрасте, всего-то пятнадцать лет, выносят они друг друга с трудом. У бабушки высокий моральный ценз по отношению к мужчинам, и ему соответствует лишь один мужчина – давно покойный муж, тихий человек и ответственный работник советской школы. А зять Михаил Дмитриевич – бабник и недостойный человек, «блестяшка с гнильцой» – именно эту характеристику зятя она сообщает своим подружкам на даче. Мама мечется между ними, перед всеми виноватая.

Бабушка – любимый Дашин человек. Лучшие детские воспоминания связаны именно с ней – вкусно пожаренные черные семечки с солью, самые нежные в мире куриные котлеты с картошкой-соломкой на чугунной сковороде, особый уютный запах детского крема и леденцов. Бабушка не боялась болезней, поражая маленькую Дашу презрением к лекарствам, привычкой обливаться водой со льдом и делать зарядку каждый день, несмотря ни на какие недомогания. Стальной характер и воля к победе любой ценой.

Очутившись в одной семье, столь разные характеры – Михаил Дмитриевич и бабушка – противостояли друг другу во всем. Бабушкино «от сумы не зарекайся», «лучшее – враг хорошего» и тому подобные мудрости выводили Михаила Дмитриевича из себя. Со свойственным интеллектуалам высокомерием, достойным он считал лишь умственный труд, и ставшая нарицательной «бабка в деревне» не должна была служить для Даши авторитетом. В детстве она не понимала, почему папа становится особо придирчив после каникул у бабушки. Михаил Дмитриевич морщил нос и слышал у Даши «отчетливый деревенский прононс», а щелканье семечек считал действием исключительно неприличным.

Маме помогает накрывать на стол ее младшая сестра, точнее, она хотела бы помогать, но годовалый пупс женского пола в платье-пирожном, увенчанном розовым жабо, начинает пищать, как только она делает попытку оставить его на руках Михаила Дмитриевича. Михаил Дмитриевич признает в детях людей лишь с появлением осмысленной речи, а пока с ними нельзя обсудить хотя бы «Слово о полку Игореве», старается поскорее отделаться. На самом деле боится уронить, ибо исполняется панического ужаса от детского крика. Мамину сестру все жалеют: в прошлом году умер от рака ее муж, но взамен родилась внучка, ставшая утешением и большой любовью. Дашина мама вздыхает и завидует – лучше бы она возилась с внуками, чем выдерживала старческие депрессии Михаила Дмитриевича. А Даша надежд на внуков не подает и говорит лишь о работе.

По левую руку от Даши устроился Василий Петрович Михайлов, сосед по дачному кооперативу «Беркут», папин друг детства и по совместительству – отец Семена. Мужчины – закадычные друзья, став успешными профессионалами в своих областях, соревновались во всем и всегда, что делало их отношения непростыми, но весьма прочными. Буквально «с горшка» затеяв нескончаемый философский диалог, друзья обожали спорить. Вот и на женщин смотрели совсем по-разному. Михаил Дмитриевич имел неисчерпаемые ресурсы обожания, а Василий Петрович после развода с Кариной Николаевной, «особенной женщиной», жил одиночкой и на многочисленные попытки старого друга познакомить его с «феноменально красивой» и «очень умненькой» девушкой отвечал отказами. Михаил Дмитриевич дразнил друга «моногамным романтиком», а Карину Николаевну побаивался.

В итоге, постигая в очередной работе феномен тоталитаризма, пришел к удивительному выводу, что любовь к одной женщине, в сущности, своей ничем не отличается от сознания, ищущего абсолютной власти. Верность и тоталитаризм – явления одного порядка. Михаил Дмитриевич был в восторге от того, что разгадал Василия Петровича, и утверждал, что тот любит Карину Николаевну, как любят Сталина. Смеялся и называл «каринистом».

Василий Петрович обижался, а потом перестал, парировав логичными рассуждениями о любвеобильности Михаила Дмитриевича как проявлении ненасытной тяги к потреблению и примитивному азиатскому капитализму. Такие разговоры они вели, конечно, не на семейных сборищах.