На реальных событиях

– Кто угодно. Ты, например, – Иосиф Михайлович часто ставил в тупик своими репликами. – Не надо так пугаться, юноша. Я сказал, например. Вы не вызываете моих подозрений. Слишком нежный. Из вас двоих я бы выбрал Василича. Больно равнодушный.

Киров усмехнулся. Как мало о нем знают окружающие. Первые три года своей службы он не мог нормально спать, везде мерещились трупы и маньяки. Увидев, как его сынишка Андрюша боится вместе с ним, Иван Васильевич взял себя в руки и, как истинный мужчина, утопил горе в вине. Жена продержалась еще три года и съехала к маме в Иваново. Ребенка он видел только на каникулах, тогда было запрещено все алкогольное. Он целыми днями таскался с Андрюшей. Даже на работе все привыкли к любопытному мальчику. Сейчас он уехал учиться в Германию, появляется редко. Киров скучал по нему и тому времени, когда можно было привлечь его внимание просто достав пожарную машинку.

– Значит твое мнение: это одна из жертв серийного убийцы?

– Значит надо дослушать то, что говорит умный человек, – еще один шоколадный лепесток погрузился в его рот, он прикрыл глаза от удовольствия. – Буду краток, раз никому неинтересно. В Москву ее привезли, убили где-то в центральной полосе, недалеко. Держали в подвале неделю, может, меньше. Везли аккуратно, повреждений после смерти почти нет, как и отпечатков.

– Что скажешь об убийце?

– Наглый старый пень! Я патологоанатом, не психиатр! Вали давай! – Эйзер заканчивал так почти каждый свой разговор. Его раздражало, что люди считали, что он может все, взглянув на тело. Того, что он рассказывал, было и так много, но каждый хотел большего. Никто не замечал громадного труда.

Киров и Слава покинули зловонное помещение и поднялись на третий этаж своего учреждения. Это серое здание было почти единственной постройкой в Москве, где все находилось в одном месте, под рукой. На этом настаивал начальник их отделения за что все ему были глубоко признательны. Это экономило время, которого всегда не хватало, потому что психопат мог активизироваться в любой момент.

– Мариночка, что там у нас по делу Молчалиной? – Киров подкрался сзади к тучной блондинке в модных черных очках. В свои 30 лет она все еще была одинока, и никто никогда не видел ее близко к мужчине или женщине. Это поражало, потому что не смотря на лишний вес, это была красивая и обаятельная девушка, хорошо одетая и приятно пахнувшая.

– Кроме того, что она с мужем пропала из охотничьего домика? – девушка искоса посмотрела на Славу и сразу отвернулась. Никто не должен был догадаться о том, как сильно он ей нравится. Поэтому она за обедом сватала его кадровичке Маше.

– Да, кроме скудных фактов, – он был доброжелателен с очень узким кругом лиц. Марина Разузнаева была в этом круге.

– Думаю, это либо слабый мужчина, либо женщина, – девушка как раз получила результаты экспертизы, этот труп возили на телеге. – Маньяк бы нес сам жертву. Им нравится ощущать власть. Этот персонаж физически не способен на это. Так-то. К тому же, это делают не ради удовольствия, а из-за скуки.

– Скуки? – Слава Моряк не верил своим ушам. Как можно от тоски начать издеваться над живым существом?

– Именно, – она отдернула край юбки и пообещала себе пропустить ужин, чтобы брюхо больше не переваливало через пояс. – Думаю, изначально была какая-то задумка или план. Или решение обдумать это в будущем. Но все пошло крахом, может, в жизни кто-то появился.

– Влюбленный маньяк? Очень смешно, – брюнет дернул широкими плечами. Для него это светлое, чистое чувство не вязалось с мерзким созданием.

– Красавицу и чудовище не читал? – Марина решительно обернулась и изогнула бровь. – «В самом безрассудном сердце есть струны, коих нельзя коснуться, не заставив их трепетать. У людей самых отчаянных, готовых шутить с жизнью и смертью, есть нечто такое, над чем они не позволяют себе смеяться».

– Причем тут По и «Маска красной смерти»? Это просто какой-то неадекват, который гуляет по Подмосковью, раскидывая трупы. Ничего более, – Славу впечатлила цитата, но он не хотел марать ее об отвратительное происшествие.

– Я думаю по-другому. Это одинокое создание, которое показывает миру, что не все бывает черно-белым. Ты вот жалеешь эту женщину, правда? – парень кивнул головой, блондинка продолжила. – А она глава ОПГ. Точнее, ее пропавший муж, но все знают, что он красивая картинка, а она действительно у власти. Как думаешь, сколько людей умерло по ее вине?

– Это не имеет значения. Никто не в праве распоряжаться чужой жизнью, – он хотел рассказать ей про высший суд и принципы Божьей воли, но Киров не одобрял религию, и Слава почтительно молчал об этом в его присутствии.

– Не верю, что такое могла сделать женщина. Они жестокие, конечно, но не такие продуманные.

Следователи покинули комнату, чтобы проанализировать информацию по делу, а Марина потерялась в мечтах, как читает очередной рассказ По вслух для Славы, который поглаживает ее ноги, чудесным образом излеченные от капиллярной сетки.

Александр Молчалин сидел в темной камере, доедая хлеб, который начала пожирать плесень. В этом темном месте воняло покруче, чем в тюрьме. Тут никто не убирал за ними, да и он сам не мылся целую вечность. Как легко потерять человеческий облик. В его голове всплыла Прага. Они ездили туда со Светланой через два года после свадьбы. Дождь лил целую неделю. Ему пришлось нести ее на руках, иначе конец замшевым туфлям от какого-то дядьки. Когда же они утратили эту ниточку?

– Не грусти, брат. Ей все равно не спастись было. Хоть не мучилась, – Скорляк был за стеной. Он точно знал к кому стоит примкнуть. – Тяжело конечно, но она уж точно сейчас в лучшем месте.

– Я не должен был… Это преступление против брака… – Саша «Топор» чувствовал такое раскаянье сразу как заканчивал половой акт с очередной молоденькой вертихвосткой. Страсть уходила, а любовь оставалась. Теперь было слишком поздно. Его жена мертва, и он никогда не загладит свою вину за все то, что сделал.

– Вся наша чертова жизнь – одно сплошное мерзкое преступление. Вот смотри, была Земля, красивая планета с животными и растениями. Бог решил дополнить картину, пустил людишек и что началось? Мы загадили все, что могли. Абсолютно все. Каждый кто пытается выбраться из положенной колеи – будет убит. Каждый, кто попытается приблизить нас к замыслу Творца – будет убит. Все лучшее в мире будет убито. Твоя любовь тому подтверждение. И ты сможешь замолить свои грехи еженедельными походами в церковь, благотворительными пожертвованиями или волонтерством. Но сейчас ты обязан взять себя в руки и выбраться из этого подземелья, – Валентин ненавидел утешать кого-то, тем более мужчин. По его мнению, сильный пол не плачет и не тоскует. Для них сердце является позорной слабостью, непредусмотренной функцией. По-другому и быть не могло.

– Значит, главное выбраться, а как уже не важно? Хорошая политика, подонок, – Василий Жуков слушал все это с мерзким чувством надувательства внутри. – Ему нужен союзник, а ты самый сильный физически. Не забывай, что он не сочувствовал тебе.

– Ты смотри как расчувствовался, – чиновник мечтал забить насмерть каждого жителя этих поганых камер.

– Я не хотел ничьей жертвы. Я воспользовался ситуацией, потому что очередная смерть ничего бы не решила. Но мне искренне жаль, что так вышло, – ему и правда было горько. Сейчас бы принять небольшой пузырек и послушать Коэна, а не вот это вот все.

– Я прошу прощения. Я испугалась. Как представила, что моя жизнь кончится здесь, в этом помещении. А она была самой легкой жертвой, – все знали, что Юля будет следующей, и она лишь отсрочила свой уход.

– Они все равно убьют тебя, дура тупая, – Ирина сидела на каменном полу и кидала круглые шарики из хлеба об стену. – Потом будет псих, нарик и я. Руку на отсечение, что если кто-то и спасется из этой дыры, это будет Скорляк.

Все замолчали. Никто не хотел продолжать рассуждения итак очевидные. В этих условиях все решает сила и жестокость. И того, и другого у чиновника в избытке.

– Я не хочу умирать. Я еще молода, – Власова подумала о 20 бесполезных годах. Она так и не стала врачом, как мечтала. Университет видел ее лишь на посвящении, дальше папины деньги сдавали экзамены. Папа… Она не видела его с Рождества. Удивительно, они не разговаривали по душам лет пять. Мама, которая каталась из одной точки Земли в другую, вообще забыла, как выглядит дочь. Так ли нужно ей выжить? Стоило ли это того, что она сделала с женщиной?

– Раз не хочешь, не умрешь, – брюнет в соседней камере тяжело вздохнул. Его очищенные легкие больше не казались тяжелыми, но от этого не было легче. Он понимал, какую роль ему уготовили и против Скорляка шансы не велики, но хуже всего, что ему не хотелось терять избалованную девчонку за стеной. – Что тебе нравится больше всего на свете?

– Совы, – девушка улыбнулась и вспомнила тематическое кафе в центре Москвы. – Они милые и пушистые.

– А еще? – ему нравилось говорить с ней так, будто это ничего не значило, будто они на обычном свидании в кофейне.

– Еще мне нравятся лилии и дождь. Запах сигар от каждой папиной рубашки и французский рэп, – послышались далекие хихиканья. – Не смейся!

– Я все думал, кто эти чокнутые, кто слушает эту муть. Вот и встретил отбившегося от стаи, – впервые за много лет Вася смеялся от души. – Мне старый рок ничего не заменит.

– А ты, братец, мечтатель, – Петр Узич почти всегда молчал. Ему было противно в обществе этих людей, но хуже всего, что с каждой секундой и пропущенной таблеткой, зверь, который нашептывал ему ужасные вещи, становился громче. Головные боли снова усилились, ему было страшно, он хотел остаться в этой камере навечно. – Я тоже был таким в юности. Стихи писал даже, – так было до того, как он проснулся однажды ночью от крика, который исходил из его головы. Этот страшный день стал началом.

– А я вот думаю, что ты шпион, – Скорляка уже тошнило от лирических разговоров соседей. – Какой-то ты неприятный.

– А ты само Очарование, – Вася усмехнулся. – Она специально нас стравливает. Наверняка у нее есть камера или что-то в этом роде. Ничего не бывает просто так, господа.

Я не слышала, что они говорили. Пару минут назад мне написала моя бывшая лучшая подруга и я отдалась во власть ностальгии. Ее звали Виктория. Мы познакомились сразу после моей неудачной любви и, пожалуй, она единственная была близка к тому, чтобы знать меня настоящую.

Мы не были похожи. У нее были плавные формы против моих костей, густые черные волосы, а не три светлых пера, но самое главное: за ее спиной было сытое и счастливое детство. Я завидовала ей, ее семье, ее счастью. Не по-плохому, по-хорошему, если такое чувство вообще имеет оттенки. Вы поймете меня, если видели по-настоящему счастливых людей, когда сами были глубоко несчастны.

Мы далеки друг от друга также, как Эйфелева башня далека от статуи Свободы. Нас разделяет океан и бесчисленное количество чужих земель, неясных и непонятных. Чья бы рука не сотворила из нас шедевры, мы всегда будем разными галактиками, непостижимыми и близкими, сотворенными Богом, чтобы развеять вечно счастливой конец глупой сказки.

«Мы беременны. Можешь представить?» – это сообщение заставило прыгать на месте так, будто меня освободили от цепей, которые сковали сухие запястья. Я была несказанно рада за нее, рада, что она не знает, в кого я теперь превратилась. Стук в дверь заставил меня спуститься с небес. Денис, которого я не видела целую вечность красовался в дверях.

– Я вовремя? – его бархатный голос заставил меня поверить, что я тоже могу быть счастлива. Недолго думая, я прыгнула к нему на руки и поцеловала прямо в губы. Всего на секунду он отстранился и посмотрел в мои лучистые глаза. – Ты… – не знаю, что он хотел спросить. Я не хотела слушать. Мне нужен был контакт с живым человеком, нужно было участить сердцебиение. Я прижалась к нему всем телом, он сдался. В этот день я впервые поняла, что значит заниматься любовью. Не один мужчина не относился ко мне с такой осторожностью и заботой. Но самое главное, мы уснули вместе со следами своего грехопадения, растрепанные и уставшие, мы обнялись и уснули. Вместе.

Утром я встала пораньше. Впервые мне не снился кошмар, я не вскакивала в темноте и испуге. Его светлое лицо казалось почти ангельским, я не разрешила себе выбраться из постели.

– Как мило, что ты наблюдаешь за тем, как я сплю, – его невероятно черные глаза посмотрели на меня так неожиданно, что я отвернулась в смущении. – Тебе идут розовые щечки.

Он поцеловал меня, и мы продолжили на том месте, где остановились. Я впервые чувствовала себя желанной женщиной. Знаете, как важно знать, что кто-то улыбается, глядя на тебя? У вас-то есть такой человек?

Завтрак я готовила сама. На улице был полдень, я бегала босиком по мохнатому коврику, а он пытался поймать меня.

– Тебе нужно поесть, – я хихикала и уворачивалась от его объятий.

– Я могу целую неделю прожить на твоих поцелуях. Вот увидишь, – его крупные руки сгребли меня в охапку и прижали к себе. – Я побуду твоей липучкой, а ты готовь то, что хочешь.

– Так неудобно, – его небритая щека была самым приятным из всего, что мне доводилось трогать. – Лучше достань молоко для кофе. Я поставлю чайник, – он нехотя отошел к холодильнику и рассмеялся. – Что такое?

– Хлеб и вода? К войне готовишься? – Денис держал в руках корзину, в которой я носила еду своим заключенным. Кажется, фундамент моего дома начал плавиться, я теряла равновесие. Его такое смешливое лицо окрасилось непониманием. – Ты чего? – здесь и сейчас я осознала, что совсем забыла про шестерку в катакомбах. Я была тем вором, на котором горела шапка, но ничего поделать с собой не могла. Взять себя в руки не получалось. – Кристина…

Он подошел ко мне ближе, чтобы взять за безжизненную руку и утешить. Я не могла позволить, чтобы он испачкался о мою мерзость, поэтому попросила его уйти. Он не сопротивлялся, думаю, понимал, что я должна побыть наедине с собой, должна подумать.

Как только дверь закрылась, слезы намочили мои щеки. Я не любила хэппи энды, потому что жизнь не оставляла недосказанности. Все во мне либо горело огнем, либо не трогало вовсе.

С чего вдруг я решила, что монстр может жить долго и счастливо? На мне ответственность за оставшуюся часть жизнь шести людей, а я играю в любовь.

Выждав полчаса для верности, я взяла корзину и вышла в лес. Положенная еда упала вниз, для Петра я принесла ванильные сухари. Почти десять минут я уговаривала себя спуститься вниз. Мне хотелось бросить их здесь и бежать за широкоплечим блондином, который унес мое сердце с собой. Их останки найдут через много лет, никто не догадается, что это я. На мне все еще был его запах, который я считала богохульным нести в этот чертов подвал с отбросами общества.

Я все же спустилась. Стены давили сильнее обычного, запах испражнений и немытого тела заставил меня поморщиться.

– Светлана упокоиться с миром совсем скоро. Ее уже нашли. Как только я уйду, двери откроются. Ваша религиозное убийство прошло хорошо, хоть и не с первого раза. Теперь я хочу, чтобы вы расчленили труп следующей жертвы. Мне не важно, кто это будет, но по частям вынести его будет проще. У вас есть время до завтрашнего утра, – я оставила им топор посередине коридора. Выломать входную дверь бункера им было невозможно, но для разделки хватит. Ужасно болела голова, хотелось спать. Я вернулась в дом и укуталась в одеяло, которое все еще пахло его телом. Как бы мне хотелось, чтобы он был рядом.

Пять человек покинули камеры. Петр Узич все еще старался держаться подальше от людей, которым мог навредить вопреки своей воли. Они осмотрели орудие и своих сокамерников.

– Никто не тронет топор, пока мы не решим, кто следующий… – Василий не успел договорить, как получил удар по голове от Скорляка. Тот не любил рассуждений и разговоров, его единственной целью было выживание и каждый хотел оказаться рядом с ним.

– Ты обещал, что девка будет следующей, – Молчалин был недоволен выбором, но после ухода Светланы потерял боевые навыки и превратился в типичную массивную мямлю.

– Этот нарик мне надоел. Он был слишком умен. Теперь можете отвернуться, чтобы плохой парень сделал оставшуюся работу, – Валентин опасался таких, как Жуков. Они были идейными и хитрыми, он мог найти пути и обойти его план спасения. Поэтому он убил его прежде, чем тот обзавелся союзниками.

– Ты не человек! Ты животное, – Юля залилась слезами. В этих условиях на краю жизни ей попался тот единственный, с которым можно было поговорить и теперь его убило это чудовище. Ее никто не сможет защитить.

– Вот именно, – Скорляк подошел ближе к брюнетке, она дрожала. – Хорошо запомни то, что сказала. Я животное, поэтому я не позволю тебе ударить меня исподтишка, спасая свое жалкое существование. Поняла?

Все разошлись по своим местам, все еще доносились всхлипывания напуганной Власовой. Чиновник, залитый кровью, раскидывал куски молодого парня, который отравил ни одну жизнь, о котором никто не будет плакать, но который хотел жить.

Кирова разбудили рано утром, он не успел умыться. Новое тело, как и предвещала Мариночка. На этот раз это была расчлененка. Он, как и любой нормальный человек, ненавидел свою работу и мечтал ничего не делать где-то на французском винограднике, а приходится снова и снова искать психопатов, которым не живется спокойно. Нацепив светло серый костюм и голубую рубашку, Иван Васильевич вышел из многоквартирного дома и подошел к старенькой Хонде синего цвета. Он слишком устал от этой жизни.

– Думаешь, один и тот же человек? – он смотрел на Эйзера, заспанный Слава зевал в углу.

– Тут бил мужчина, крепкий, но ослабленный. Так что мой вывод тот же: их принуждают к жестокости. Хотя такой удар говорил не о безысходности, скорее расчет.

– Кажется, я понимаю, к чему ты клонишь, – Киров вспомнил о деле пятилетней давности. Тогда они нашли маньяка средних лет, который устраивал бои без правил в подвале собственного дома. Шесть человек, ослабшие и усталые, дрались на смерть. Вот такой чемпионат. – Дело Петрова похоже, конечно…

– Милый мой, колесо давно изобрели и даже в преступном мире ничего нового сделать не удастся, – Иосиф Михайлович откусил конфетку и хлебнул остывший кофе. – Я не верю, что ты не видишь совпадений. И вот еще: ты охотишься на женщину, – в доказательство своих слов Эйзер бросил на стол две папки. – Она хаотична и непредсказуема.

– Это может быть невротик или маменькин сынок… – Иван Васильевич перебирал листы и все больше убеждался в правдивости друга.

– Или женщина! – старик прицыкнул языком и посмотрел на Моряка, который восторженно следил за начальником. – А ты что думаешь, дитятко?

– Ему еще рано думать. Пусть сначала усвоит мой опыт, а уж потом нарабатывает свой, – его усталые серые глаза с нежностью обогнули парня в углу. Он был так молод, так наивен. Похож на сына, которого он не видел так долго. Юность эгоистична, Андрей думает, что родители вечны. Как жаль, как жаль!

Я лежала дома, обернувшись зимним одеялом. Если бы мне сказали, что в этот самый момент моя фигура начала приобретать очертания для сыщиков, я бы улыбнулась. Нужны свидетели нашего существования. Каждому из нас нужны свидетели нашего существования. Мы многогранный отпечаток вселенной, неповторимый и неузнанный. Сильные и слабые, добрые и злые. Делим себя на категории, игнорируя радужную палитру характера. Мы актеры, и чем лучше играем роль, тем больше зрителей смотрят.