Пирог из горького миндаля

Вокруг раздались смешки. Тишка посмотрела на мать и поспешно отвела взгляд. Как-то незаметно оказалось, что она в чем-то виновата – то ли в том, что заблудилась возле неизвестных Загорских, то ли в том, что согласилась на помощь проводника, обернувшегося ее очередным родственником… Девочка ощущала смутную неправильность происходящего, но никак не могла уловить, в чем она заключается. И почему мальчишка скрыл, что он тоже один из внуков Прохора?

– Иди руки мой, – суховато сказал дед. – В другой раз сперва узнай, где можно ходить, а где нет. А потом уже суй нос. Горожане!

3

Вечером, лежа в постели на хрустящем, крепко накрахмаленном бабушкином белье, Тишка пыталась читать Джеральда Даррелла. Дверь в любимую книгу, где увлеченный натуралист ловил капибар и попугаев, всегда открывалась для нее в любом месте, где бы она ни находилась, и огромный, невозможно прекрасный, упоительный мир чужой жизни, которую она мечтала прожить, вставал вокруг зримее и отчетливее, чем мир реальный. Но сегодня что-то случилось. Тишка мусолила взглядом одну-единственную страницу, пока не поняла, что ничего не выйдет.

Она немного повалялась без дела, изучая потолок с паучьими лапами трещин. Затем выбралась из постели и босиком прошлепала в коридор.

Тук-тук-тук.

Быстрые шаги, недовольное Женькино лицо в дверной щели.

– Чего тебе?

– Женя, скажи, пожалуйста, а кто такие Загорские? – очень вежливо спросила Тишка, зябко переступая босыми ногами.

Та пожала плечами:

– Придурки местные. Дальше что?

– Хотела узнать, где они живут.

– Зачем тебе? Фанатеешь от дебилов?

– Чтобы никогда с ними не встречаться, – логично объяснила Тишка.

– Ты и не встретишься. Их дом на другом конце поселка. Держись подальше от пруда, и все нормально будет. Ясно?

Тишка коротко сказала, что ясно, и отступила назад.

День выдался длинный, наполненный событиями, о которых она не знала, что и думать. Но в одном девочка была уверена: к пруду она сегодня и близко не подходила. Ее проводник солгал.

Она медленно побрела к своей комнате, но на полпути остановилась. Вокруг темно, за маленьким окошком в конце коридора шумит и раскачивается дерево. Снизу, из столовой, слышны приглушенные голоса взрослых.

А в мансарде кто-то ходит.

Тишка задрала голову. Прямо над ней раздавался монотонный скрип. Скрип-скрип. Скрип-скрип. И сквозь этот звук отчетливо донесся тихий плач.

Плакал ребенок.

Тишка замерла. Шаги тоже затихли, а плач еще повисел немного в воздухе – и оборвался.

Девочка вскарабкалась по узкой лестнице в мансарду, остановилась перед дверью, перевела дыхание. Толкнула дверь, но та вполне предсказуемо не отворилась. Тишка прильнула к ней ухом, однако изнутри больше не слышалось ни звука. Но ведь кто-то же там есть!

Женька при виде вернувшейся Тишки скорчила такое зверское лицо, что только чувство долга удержало девочку на месте.

– Там, наверху, кто-то… за дверью! – сбивчиво поведала она. – Плачет! Я сама слышала! Надо позвать, чтобы посмотрели…

По правде говоря, Тишке одной страшновато было обращаться к старшим. Кажется, мама рассердилась после ее сегодняшней короткой прогулки.

– Ты глупая? – флегматично поинтересовалась Женя. – Вероника спит. Лелик с Пашкой тоже. Взрослые бухают. Иди отсюда!

И попыталась захлопнуть дверь.

Но Тишка проворно сунула ногу в щель:

– А других детей в доме нет?

Женькины брови полезли наверх.

– Других детей? – она задумалась. – Ладно, я тебе скажу, только это огромная тайна. Наклонись!

Тишка подалась к ней. Женька приблизила губы к ее уху и отчетливо проговорила:

– Живых – нет.

Глава 3

1

Янина Тишко

Вы знаете, что такое анпогаки? Это вяленая хурма очень высокого качества. Осенью особый сладкий сорт подвешивают на веревочках, время от времени макают в крепкий алкоголь и снова держат на свежем ветерке, а чтобы процесс завяливания шел равномерно, регулярно массируют.

Когда я думаю о том, что где-то есть хурма, которой нежно мнут бока, проветривают ее на сквозняке, а после купают в выдержанном коньяке, мне становится смешно. Я тоже хочу быть хурмой. Согласна даже на то, чтобы меня по завершении этого волшебного процесса съели вприкуску с чаем.

За окном поезда замелькали ржавые коробочки гаражей. Я уткнулась носом в стекло и стала смотреть, как проносится перед глазами осеннее Подмосковье.

После яркого, как фейерверк, сентября пришел неожиданно болезненный, бескровный октябрь. Странный октябрь без сияющего золота лип и триумфального кленового багрянца, анемичный октябрь с бледными листьями и землистой травой. Синоптики пугали заморозками со дня на день и грозили морозной зимой. Пусть, пусть грянет свирепая зима, и вьюги пройдутся по городу, хозяйскими метлами вычищая серость и грязь, и ветер из осеннего нытика и меланхолика превратится в мрачного бородатого сказочника. Слышишь недобрый вой в трубах? Это сквозняки наперебой рассказывают страшные истории.

Когда-то я умела понимать их язык.

Всего лишь десятое октября, а кажется, что зима уже несется за поездом, как охотничья собака по следу, низко припав к земле.

Надо будет продать дом.

Зачем я туда еду?

Бабушка Рая перед смертью помрачилась рассудком. А может, всегда была тихой сумасшедшей. Достаточно вспомнить ее шепоток, когда она вешала оберег мне на шею. «Он сохранит тебя!»

Ох, бабушка, бабушка… Ты должна была отдать свою реликвию другому человеку. Возможно, тогда все пошло бы иначе.

Литвиновка изменилась. Заборы подтянулись и растолстели, дома выросли на этаж, а кое-где и на два. В целом поселок приобрел вид несколько агрессивного благополучия: мол, все у нас хорошо, и ты к нам без лишней нужды не суйся. Но дом, наш дом, остался прежним, только еще сильнее насупился и побурел.

Ключ я обнаружила в почтовом ящике – как и предупреждало письмо. С замком не пришлось долго возиться: два поворота ключа – и дверь распахнулась сама. Я постояла на пороге, не то чтобы не решаясь войти, а как будто давая дому время привыкнуть ко мне. Все-таки мы не виделись очень давно.

Сумрачно, пыльно и пахнет лекарствами. Я сделала несколько шагов, ожидая хотя бы скрипа половиц, но дом настороженно безмолвствовал.