Танцы марионеток

Конецкая неторопливо обернулась, наклонила голову. В темных глазах промелькнула насмешка.

– Последуешь… – протянула она. – Значит, на что только не пойдешь, чтобы самой себе нравиться, правда?

В голосе ее звучал откровенный сарказм, но Юлька кивнула, признавая свое поражение. Да, она готова была слушаться кого угодно, в том числе и ведьму. Даже, пожалуй, ведьму – в первую очередь, потому что предложи Юльке свои советы Валентина Захаровна, она бы только посмеялась про себя.

– Ладно, – подумав, с усмешкой кивнула Марта. – Дам тебе шанс, пожалуй. Заодно и сама развлекусь.

– Вот и славно! – обрадовалась Валентина Захаровна. – Правда, Марта, у тебя такой большой опыт… Юленьке нужно штанишки другие подобрать да сходить к хорошему парикмахеру, и все будет замечательно!

От того, что они так хорошо договорились, не поссорившись, и все почти устроилось, Валентина Захаровна светилась и, судя по всему, мысленно уже видела домработницу подруги счастливой и довольной. Однако Марта Рудольфовна нахмурилась, не разделяя ее настроения, и от этого Юльке стало не по себе. Она внутренне напряглась, тут же забыв про нелепое словцо «штанишки», которым Мурашова охарактеризовала ее джинсы-скинни. И не зря.

– Нет, так не пойдет, – неожиданно бросила Конецкая, смерив Юльку взглядом. – Никакой пары советов.

– Почему?! – От разочарования Мурашова даже руками всплеснула.

– Потому что толку от них будет, как покойнику от припарок. Здесь все нужно менять, а не штанишки и прическу. Все! Из этого чурбанчика можно выточить Буратино, но для этого придется не просто надеть на него курточку и сунуть букварик, а поработать как следует.

– Вот и поработай! – воскликнула Валентина Захаровна.

– Она не выдержит и пары дней. – Марта вновь указала острым подбородком на Юльку. – Кишка тонка.

– Я выдержу, – удивляясь самой себе, просительно сказала Юлька.

– Что, будешь следовать всем моим указаниям?

– Буду, правда!

Марта подумала, затем нехотя кивнула.

Тут же обсудили условия, на которых Конецкая соглашается заниматься преображением Юльки, и разговор шел не шуточный, а серьезный, будто обсуждали непростой договор. Интересы Юльки представляла Валентина Захаровна, а Марте Рудольфовне представитель был не нужен. Базилик был забыт, сама героиня беседы, в общем, тоже, и Юльке ничего не оставалось, как слушать двух старух.

Под конец их оживленной беседы в комнату заглянула Лия, удивленно посмотрела на домработницу, сидящую на корточках возле двери, и, убедившись, что с ее подопечной все в порядке, удалилась к себе. Конецкая и Мурашова даже не заметили ее: обе были увлечены спором о том, как далеко разрешается зайти Марте в улучшении внешнего облика домработницы. Мнения самой Юльки, конечно, никто не спрашивал.

В конце концов Конецкая подвела итог и сделала это кратко и жестко:

– Будешь слушаться меня во всем, ясно? – спросила она, обращаясь к Юльке, которая тут же вскочила и вытянулась, чувствуя себя солдатом на плацу. – Человека я из тебя сделаю, если не станешь сопротивляться. Результат оценим через пару месяцев с помощью большого жюри.

– Это как?

– Потом увидишь. И кстати, – она обвела столовую возмущенным взглядом, – где базилик?!

Юлька не знала, на что согласилась. При всей ее неприязни к старухе она готова была схватиться за любую соломинку, лишь бы ее сделали симпатичнее. Насчет своей внешности девушка не обольщалась: еще подростком она сравнивала себя с одноклассницами и видела, как невыгодно от них отличается. Один неудачный роман не прибавил ей уверенности – попробуй-ка быть уверенной, когда в средних классах тебя дразнили глистой и ты осознаешь, что с того времени немногое изменилось. Поэтому зеркала Юлька не любила, точно так же, как и садистские примерочные в магазинах – в них словно специально подбирали такой свет, чтобы покупательницы в ужасе бежали прочь, не тратя времени на пристальное рассматривание своего отражения и от расстройства захватив с собой неподходящую вещь. И фотографироваться она не любила. И входить в помещение, где много незнакомых людей, – ей сразу казалось, что все смотрят на нее и думают: «Надо же, какая глиста пришла».

Прося Конецкую помочь ей, Юлька надеялась на то, что старуха и в самом деле даст пару-тройку рецептов, проверенных на собственном и чужом опыте: чем протирать лицо, чтобы улучшился его цвет; как увеличить грудь хотя бы до второго размера; нет ли упражнений для исправления кривизны ног… В конце концов, не зря же она работает на ведьму, как Маленький Мук!

Однако Марта Рудольфовна подошла к своей задаче творчески и всю последнюю неделю методично высмеивала Юльку. Насмешке подвергалось все, касающееся ее внешности: осанка, походка, покачивание бедрами при пробеге с тряпкой из столовой в ванную комнату, манера держать вилку… Острым, как охотничий нож, языком Марта Рудольфовна элегантно разделывала Юльку, свежевала и лишь затем приступала к сыроедению, поедая домработницу вприкуску с ее потрохами.

Через неделю Юлька проклинала и дурацкий разговор, и Конецкую, и Валентину Захаровну, и саму себя за первую брошенную реплику, с которой все и началось. В присутствии Марты Рудольфовны она ощущала себя утыканной стрелами. Старуха взялась за нее всерьез и методично доводила до отчаяния, так что Юлька готова была рыдать от жалости к себе. Останавливало ее лишь то соображение, что за истерику Конецкая ее немедленно выгонит.

Она пыталась пожаловаться Лии, но та смотрела равнодушно темными глазами из-под густой челки, и Юлька понимала, что ей совершенно безразличны страдания какой-то домработницы. Она пробовала вызвать жалость у самой Марты Рудольфовны, но добилась лишь большего презрения. Однако по истечении недели насмешек Конецкая посадила девушку на стул, сама расположилась в кресле и сообщила:

– Первый этап закончен.

– Какой еще этап?

– Подготовительный, естественно. Надеюсь, ты осознала, что менять в тебе придется все. В первую очередь – мировоззрение.

– А у меня нет мировоззрения, – огрызнулась Юлька, запоздало сообразив, что не без причины была девочкой для битья и что это, по-видимому, было частью плана ее хозяйки.

– Есть, но оно такое жалкое и убогое, что ты сама не подозреваешь о его существовании. Впрочем, об этом сейчас рано говорить. Пока тебе следует запомнить одно: в мае мои хорошие знакомые устраивают прием, и я хочу, чтобы ты там присутствовала. Валентина считает, что ты будешь не готова к этому времени, и я хочу доказать ей обратное.

Юлька вытаращилась на Марту Рудольфовну. Так вот что значили слова об оценке с помощью большого жюри!

– То есть как это…. – пролепетала она. – Вы меня с собой в гости возьмете, что ли?

– Не заикайся. Да, возьму. И хочу, чтобы ты к этому времени выглядела прилично. Потом мы с Валентиной попросим нескольких мужчин и женщин, чтобы они честно сказали, что думают о твоей внешности. Элементарно.

Все сказанное звучало дико, но у Юльки не было никаких сомнений, что ведьма так и сделает. Она захочет оценить результат своей работы, и для этого ей потребуются независимые эксперты. Эксперты посмотрят на домработницу Марты Рудольфовны и одобрительно кивнут (что вряд ли), пожмут плечами (что маловероятно) или сочувственно покачают головой (скорее всего). Представив такую перспективу, Юлька чуть не взвыла.

– Поскольку времени остается не так много, – продолжала Конецкая, – а работы – поле непаханое, то начинаем с завтрашнего дня. Будешь учиться одеваться, держаться, краситься и смотреть. И всему остальному тоже.

Юлька переварила информацию и вопросительно взглянула на хозяйку.

– Неужели вы в самом деле собираетесь сделать из меня красавицу? – недоверчиво спросила она.

Теперь, когда ей стал ясен план Марты Рудольфовны, она не могла поверить, что умная и ценившая свое время старуха ввязалась в такое безнадежное предприятие.

Марта закурила, выпустила вверх из накрашенных морщинистых губ струйку дыма.

– Запомни вот что, – спокойно сказала она. – Есть красота односекундная, когда посмотрел на человека, поразился его красоте, потом еще раз взглянул – и все, переключился на что-то другое. А есть – долгая, когда хочется смотреть, не отрывая глаз. Ее нельзя разложить на составные части, на правильные черты лица. А иной раз на правильные и не раскладывается, потому что нос великоват, глаза слишком раскосые и уши оттопыренные… Ты можешь даже не понять, что это и есть – настоящая красота. – Старуха стряхнула пепел, прикрыла перламутровые веки и закончила: – Именно такую красоту из тебя и можно сделать. А точнее – только такую и можно.

Глава 4

Лена проснулась не по сигналу будильника, а на минуту раньше и целых шестьдесят секунд лежала, наслаждаясь тишиной, наблюдая из-под полуприкрытых ресниц за быстрыми, рваными шагами стрелки. В голове звучало мерное «тик-так-тик-так», и больше всего хотелось провести в таком состоянии не минуту, а весь день, чтобы вместо мыслей был только бесстрастный отсчет секунд.

Она отключила будильник за мгновение до того, как он должен был прозвонить, и почти сразу услышала сонный голос матери из соседней комнаты:

– Лена, проснулась? Вставай, у тебя часы отчего-то не сработали!

– Встаю! – крикнула она, в который раз поражаясь способности матери улавливать не то что шорохи – казалось, даже мысли. Когда-то Лена сравнивала ее с подсолнухом, но сравнение было неверным – скорее уж Ольга Сергеевна напоминала радар, чувствительный к малейшим колебаниям воздуха. А воздухом была Лена.

– Что-то ты сегодня сумрачная, – озабоченно сказала Ольга Сергеевна, появившись в спортивном костюме на кухне, где завтракала дочь. – Плохо спала?

Она всегда вставала рано, делала гимнастику, растирала лицо кусочком льда с добавлением настоя ромашки, стягивала редкие волосы в аккуратный пучок на затылке, пять минут хлопала себя по подбородку – чтобы не отвисал, и после всех этих процедур и манипуляций излучала энергию, от которой Лене почему-то хотелось закрыться зеркальным щитом. Сама она по утрам напоминала себе ежика, которого развернули силком и вот-вот дотронутся чем-то холодным и неприятным до его беззащитного брюшка. Хотелось свернуться обратно, заползти в нору и лежать, зажмурив глаза, слушая шелест листьев над головой. Но мать с детства приучала ее к тому, что вставать нужно бодрым, а утренняя вялость и нежелание общаться с миром – что-то вроде постыдного порока, в котором ни в коем случае нельзя признаваться.

Спалось Лене ночью и в самом деле плохо, но говорить об этом бодрой матери не хотелось.

– Нормально я спала, мам.