Пирог из горького миндаля

– …Дура!

В неумолчный шум вдруг ворвался хлесткий Женькин голос. Тишку изо всех сил дернули за руку, потащили куда-то к свету, прочь от нависающей мертвой плоти, на воздух, к ветру, к шелесту листьев и лаю собак.

Сзади донесся сдавленный стон, что-то рухнуло, застучало, и Тишке представилось, как катится по коридору отрубленная троллем голова ведьмы. Дверь за ее спиной захлопнулась. Они стремительно сбежали по ступенькам крыльца и рванули к калитке. В зарослях у забора ей померещилось изумленное лицо Пашки. Тишка уже не соображала, где реальность, а где призраки, творимые ее воображением, и могла только мчаться, увлекаемая Женькой, все дальше и дальше от страшного дома.

Глава 2

1

Всю дорогу мать молчала. И пока тряслись в электричке, и пока брели вдоль заборов, из-за которых свешивались ветки яблонь. Девочка хотела спросить, далеко ли им еще, но взглянула искоса на маму и сдержалась. Какая разница! Так хорошо идти вдвоем, и ветер такой теплый, и птицы поют, и не слышно голосов, словно никто не живет в окрестных садах, кроме соловьев и ласточек.

– Тихо как, – сказала мать.

– Да, здорово! – с энтузиазмом отозвалась Тишка.

Мама как-то странно взглянула на нее и, помедлив, кивнула:

– Точно. Здорово.

Они остановились.

На другой стороне улицы за переплетениями ветвей, за узловатыми стволами, за растушеванной зеленью листвы, пронизанной лучами, угадывался огромный дом. Тишка прищурилась, и ей показалось, что перед ними не сад, а толща морской воды, и дом покачивается на дне ее, словно затонувший корабль. Долговязая антенна обломком мачты торчала из крыши.

Они стояли, не двигаясь, одни на совершенно пустой улице, словно готовясь набрать воздух перед тем, как нырнуть и уйти в хрустальную зеленую глубину.

Мать внезапно отступила на шаг. Пальцы с силой сжали Тишкино плечо.

– Знаешь что, – очень решительным голосом начала она. – Мы сейчас вернемся на станцию, и гори оно все синим…

Хлопнула дверь. Тишка видела, как на крыльце возникла женская фигура.

– Мам, там кто-то есть!

Крепкая хватка пальцев ослабла. Пару секунд мать опиралась на Тишку, словно невыносимо устала с дороги. Затем сняла руку, выпрямилась и сказала в своей обычной суховатой манере:

– Это бабушка Раиса. Не забудь поздороваться, очень тебя прошу.

Тишка любила все новое, а уж новые родственники – это целое приключение. Когда выяснилось, что у нее есть дедушка с бабушкой, пусть и не родные, а двоюродные, а также несколько штук кузин и кузенов, она почувствовала себя так, словно ей преподнесли новую семью в нарядной коробочке, перевязанной лентой. «Они мои дядя с тетей, – сдержанно отвечала на хлынувшие вопросы мать. – Мы очень давно не виделись».

2

Бабушка Раиса походила на крупного одутловатого мотылька, который давно позабыл, как летать. Глубоко в ее глазах пряталось чувство тихого недоумения: зачем же я хожу по земле, когда должен делать что-то иное?

Но шла она легко-легко, словно зависая над тропинкой, и так же легко прижала к себе Тишку большими влажными руками.

– Милые мои! Приехали!

Тишка уткнулась носом в бабушкин халат. Господи, как от него сказочно пахло! Наверное, такой запах стоит на кондитерской фабрике по производству лучших в мире лакомств для детей.

– Есть чай и свежая шарлотка.

– Рая, ты не меняешься, – засмеялась мать.

– Я хочу пирог, – пискнула Тишка.

Раиса взяла внучку за руку и не удержалась:

– Яночка, какая ж ты тоненькая! Тебя мама кормит?

Сзади обреченно вздохнула мать. Рано или поздно все задавались вопросом, дают ли бедной крошечке вдоволь еды.

Тишка подняла на бабушку глаза и исполнила любимый, многократно отработанный номер: медленно качнула головой и закусила губу.

– Меня держат в чулане, – страдальчески шепнула она. – Я голодаю. Но ни одна сова не прилетит за мной, и ни одна кошка не пройдет по Тисовой улице, и Дамблдор никогда, никогда не узнает о моем существовании…

У бабушки вытянулось лицо.

– Янина!

Плохо дело. Мать обращалась к ее полному имени с такой интонацией, словно вызывала демонов ада: торжественно и яростно.

– Кто это у нас тут Янина?

Все трое обернулись. Размашисто, крепко впечатывая себя в землю при каждом шаге, к ним шел седобородый мужчина в длинной рубахе и штанах, собранных гармошкой над сапогами.

Тишка бросила взгляд на бабушку и поразилась выражению заячьей робости, преобразившему ее лицо.

– Ну здравствуй, Прохор, – сказала мать, неловко улыбнувшись, и пошла старику навстречу.

Они обнялись, и дед отстранил мать, крепко держа за плечи.

– Мудака-то своего выгнала, я слышал? – хрипловато спросил он.

Мать что-то шепнула и коротко кивнула в сторону дочери. А дед уже возвышался над Тишкой, и пахло от него тиной и крепким куревом.

– Ба! Девка уже взрослая! Сколько тебе, девка?

– Д-двенадцать, – пробормотала Тишка.

– Недокормыш! – пригвоздил дед.

Поглядел на маму, на бабушку Раю и вдруг захохотал, запрокидывая голову и звучно хлопая себя по ляжке:

– Эх и морды у вас, бабье! Селедки на привозе, ну!

Тишке снизу было видно, что борода его похожа на мох, которым затыкают стены – седая, клочковатая, грубая. И лицо тоже грубое, значительное.

– Сейчас чаевничать идем, – словно оправдываясь, сказала бабушка.