Золушка и Дракон

Сергея поселили поразительно быстро. Энергичность и напористость Черниковой сделали свое дело: спустя двадцать минут после окончания разговора с Матильдой (девочка подтвердила все, что сказала мать, не добавив ничего нового) Бабкину уже вручили ключи и дали свернутый вчетверо бумажный лист, оказавшийся планом пансионата. Стоило Серею развернуть план, как взгляд его упал на схематичное изображение ложки и вилки.

– Столовая сейчас открыта? – спросил он заведующую, красивую статную женщину лет тридцати шести.

– Обед у нас начинается в два, но вас накормят, – улыбнулась та. – Когда выйдете, сверните направо – и до конца.

«Котлеты, – мечтал Сергей, шагая по коридору первого этажа. – Макароны с сыром. Суп!» В конце коридора маячила белая дверь, а за ней, он знал, его наконец-то ждет еда. Сосредоточиться на предстоящем расследовании Бабкин не мог: ему представлялось блюдо с молодой отварной картошкой, по которой сверху сонно растекается сливочное масло. Поблескивающая селедка на подушке из белоснежных луковых колечек. Тарелка с борщом, в которой триумфально возвышается кусок – нет, пускай будет ломоть! – ломоть вареного мяса.

Сергей нервно сглотнул слюну. Да, вареного мяса! И побольше.

Повариха Марья Федоровна обернулась на скрип открывающейся двери и увидела высокого широкоплечего мужчину в джинсах и черном свитере, коротко остриженного, с глубоко посаженными глазами, проницательный взгляд которых контрастировал с общим простоватым обликом. «Московский, что ли? Здоровый какой… – с удовольствием оценила она. – И не жарко ему?»

В окна столовой било солнце, словно желая своими лучами опрокинуть стеклянные граненые стаканы, стоящие на каждом столе. По стенам суетливо мельтешили солнечные зайчики. Вошедший прищурился, заметил Марью Федоровну и шагнул к ней, явно обрадовавшись:

– Здравствуйте! Хозяюшка, можно пообедать у вас? Ольга Романовна сказала, разрешается…

– День добрый! Почему же нельзя? Можно! Присаживайтесь! – Повариха гостеприимно обвела красной ладонью столы. – Сейчас принесу сегодняшнее, оно уж готово, наверное.

Сергей выбрал столик в углу и стал ждать, пока ему принесут поесть. Несколько неожиданным оказалось для него почти полное отсутствие запахов, свойственных любой столовой, будь то столовая в школе или в доме отдыха, но он решил, что дело в хорошей изоляции кухни. «Вытяжки… Открытые окна…» Он ностальгически провел пальцами по граням стакана, и тут перед ним поставили тарелку.

– Угощайтесь, – добродушно предложила женщина. – У нас сегодня рыбный день.

Бабкин опустил глаза, и улыбка предвкушения исчезла с его лица. На тарелке лежали отварные стебли фасоли, похожие на нарезанный кусачками зеленый провод, а из-под них стыдливо выглядывал небольшой белый ромбик, в котором Сергей опознал рыбное филе.

– Ах! – всплеснула руками повариха. – Забыла! Суп-то, суп! Мужчине ведь суп нужен! – Она кокетливо подмигнула.

– А какой у вас сегодня суп? – осмелился спросить Бабкин, предчувствуя худшее.

– Так консоме. С иичком!

Консоме добило Сергея. Он обессиленно откинулся на спинку стула, созерцая фасоль, и даже появление на столе чашки с прозрачным бульоном, в котором бултыхалось «иичко», не сразу смогло вывести его из оцепенения.

– Приятного аппетита! – пожелала Марья Федоровна и уплыла на кухню, покачивая бедрами чуть сильнее обычного.

Бабкин в три глотка проглотил бульон, сжевал яйцо, всыпал в себя фасоль и закусил рыбным филе. Оглядев голодным взглядом стол, он обнаружил то, чего не заметил раньше: компот и блюдце с хлебом. Спустя минуту ни того, ни другого на столе не осталось.

Из кухни высунулась повариха, громко спросила:

– А добавочки не желаете?

– Желаю!

Судя по тому, с какой скоростью женщина исчезла за дверью, восклицание получилось чуть более экспрессивным, чем он хотел.

– Спасибо! – запоздало крикнул ей вслед Сергей.

Вторая тарелка с фасолью исчезла так же быстро, как и первая.

– И консоме? – рискнула спросить Марья Федоровна, забирая посуду.

– Консоме обязательно, – мрачно ответил Бабкин. – Я очень люблю консоме.

Покончив со второй порцией обеда, Сергей подождал некоторое время, но повариха больше не появлялась. «Не будет мне третьей перемены блюд», – понял он. Тяжело вздохнул, поднялся и пошел к выходу.

Возле двери на стене за прозрачной пластиковой панелью висело объявление, и Бабкин подошел поближе, приглядываясь. Это оказалось не объявление, а меню на предстоящую неделю. Он прочел, ощущая, как бледный призрак голода раскрывает зовущие объятия за его спиной.

«Гречка вареная со свекольным салатом».

«Сезонный суп (травяной)».

«Рыба с гарниром из брокколи».

«Суп капустный, вегетарианский».

«Десерт из ягод».

«Тушеное филе курицы с гарниром из отварной моркови».

«Салат из зеленых яблок».

Образ тарелки борща с ломтем отварного мяса окончательно растаял в воздухе, оставив после себя слабый запах чесночной дольки, растертой по ржаной корочке.

Сергей достал телефон, набрал номер Макара Илюшина. И в ответ на бодрое илюшинское «Алло!» сказал тихо и угрожающе, не сводя глаз с супа капустного, вегетарианского:

– Ты куда меня прислал, скотина?

Глава 2

Моя мама собирает осколки от всех чашек и тарелок, которые я разбила. За двадцать пять лет их собралось столько, что можно было бы основать небольшую фабрику по производству чайных сервизов, если б существовал способ делать посуду из осколков. А может быть, он и существует, только я об этом ничего не знаю.

Из осколков мама выкладывает панно. Когда мне было шесть лет, оно висело в моей комнате и было размером с подсолнух. Когда мне исполнилось пятнадцать, его перевесили в прихожую, потому что там больше места. Сейчас оно висит в кухне – мама считает, что так декоративнее и «вносит интригу сразу, как только проходишь в квартиру».

«Это должно показать тебе, что даже из неудачи можно извлечь пользу!» – объясняет мама.

Но склеенные осколки говорят мне лишь об одном: я – неуклюжая корова, которая за много лет даже не научилась нормально пользоваться посудой.

Моя тетя постоянно твердит, что я человек-праздник. Но вовсе не потому, что делаю радостной жизнь других, а потому, что мое появление обычно сопровождается звуками, сопоставимыми по громкости с небольшим салютом. Если вы услышали, как хлопнула дверь, следом что-то громко упало со шкафа, взвыла кошка и с грохотом свалился стул – значит, к вам пришла я. Здравствуйте.

Наверное, будь я высокой грузной женщиной, мне было бы легче. Имелось бы оправдание моей неуклюжести. Но мать с первого класса называла меня белобрысой килькой, потому что я мелкая, как рыбешка, и такая же тощая. И – да, белобрысая.

Я – материнское разочарование и живу с этим клеймом вот уже двадцать шесть лет. Меня назвали Лилей в надежде, что я вырасту высокой, царственной, с горделивой посадкой головы на лебединой шее. Из всего этого сбылась только шея, да и то лебедь для нее попался худосочный. «Горшок на дрыне», как говорит тетя, когда она не в духе. Мама выражается изящнее: бледная поганка.

Я давно привыкла и пропускаю их слова через себя, чтобы они не задерживались внутри. Раньше я не умела этого делать, и осевшие во мне слова пускали корни, прорастали длинными колючими стеблями, царапали кишки и сердце. Очень сложно выдергивать из себя сорняки чужих фраз, они цепляются и не хотят выходить. Но теперь я научилась, и все стало чудесно.

Если не считать того, что происходит сейчас.

Первый раз в жизни меня одолевают дурные предчувствия. Лес, светлый лес, столь любимый отдыхающими, кажется мне опасной чащей, а наш дом – ненадежным убежищем, в котором прячемся не только мы, но и кто-то еще.

По утрам, когда я просыпаюсь, воздух вокруг меня густой, и в нем плавают хвостики недосмотренных снов. Я все чаще ловлю себя на том, что голос мой звучит плаксиво, а слова теряются, едва слетев с губ, будто окружающее пространство тотчас подъедает их. Ему нравится тишина.