Коктейль из развесистой клюквы

И сглазила!

Мой тихий вечер у домашнего очага ознаменовался затяжным скандалом у соседей. В девятом часу вечера в квартире над нашей поднялись ор и гвалт, сопровождавшиеся детским визгом и небрежно отредактированной мужской руганью. Шумело большое и в данный момент явно не дружное семейство Суньковых.

– Что там происходит? – не выдержала я.

Колян задумчиво поднял глаза к потолку, с которого снежинками осыпалась побелка, и предположил:

– Может, Людмила рожает?

– Ей еще рано, она только на восьмом месяце, – неуверенно возразила я. – Конечно, бурные события минувшей ночи могли вызвать досрочные роды, но я сомневаюсь, что для многодетных Суньковых в этом процессе сохранилась прелесть новизны. Нет, там не рожают. По-моему, наоборот, кто-то кого-то убивает.

Сказав это, я вздрогнула и поежилась. Вспомнила, что одного нашего соседа уже убили!

– О, классическая тема: Василий Суньков-Грозный, убивающий своего сына! – оживился Колян, который ничего не знал о трагической гибели Алика. – С матерным криком: «Я тебя, е-п-р-с-т, породил, я тебя, е-к-л-м-н, и убью!»

Наверху что-то шумно упало, отчего протестующе тренькнули подвески нашей люстры. Мы с Коляном переглянулись. Скандал явно шел по нарастающей и не обещал закончиться в ближайшее время, хотя близилась пора ночного отдыха. Вопли голосистых Суньковых помешают уснуть Масяньке, и это будет очень обидно, потому что малыш весь вечер добросовестнейшим образом объезжал своего нового скакуна, устал и уже зевал во весь ротик. Мы с мужем начали даже надеяться, что сегодня мне не придется укачивать ребенка, а Коляну – исполнять колыбельные песни в стиле рэп, что Мася уснет сам, без всякой убаюкивающей программы, и тогда папа и мама тоже смогут пораньше отправиться на боковую.

– Пойду-ка я узнаю, что там происходит, – Колян кивнул на потолок и встал с дивана перед телевизором.

– Лучше я!

– Почему это ты лучше? – Муж немного обиделся.

– Потому что дипломатичнее! – с намеком сказала я.

Колян стушевался. Только на прошлой неделе он бестактно вмешался в педагогический процесс, который Василий Суньков осуществлял в отношении старшего сына.

Оболтус Сашка в очередной раз отличился, метнув под лавочку, на которой мирно восседала пенсионерка Крутикова, самодельный взрывпакет. Магниевая бомбочка рванула что надо, к бабушке Крутиковой пришлось вызывать «Скорую». Скорой была и расправа Сунькова-отца над Суньковым-сыном. Пока медики откачивали полумертвую от страха старушку, Василий пытался вернуть к жизни Сашкину совесть. В качестве реанимационного оборудования использовался старомодный, но эффективный прибор – обычный ремень с литой пряжкой. Суньков-старший тут же, во дворе, выдернул его из штанов, отчего те начали предательски сползать, так что Василий вынужден был ограничить воспитательное воздействие одной правой рукой. Левой он удерживал одновременно и штаны, и Сашку.

Колян, подошедший к дому в разгар показательной порки, проявил солидарность с пылающим праведным гневом отцом и доброжелательно посоветовал Сунькову:

– Василий, смени руку, устанешь!

После чего чувствительная Людочка Сунькова не здоровалась с ним три дня.

– Я быстро. А ты пока начинай купать Масю! – сказала я мужу, открывая шкафчик с детскими вещами.

Домашняя ссора, какой бы шумной она ни была, являлась внутренним делом семейства Суньковых, и я понимала, что моему приходу они вряд ли обрадуются. Нужен был приличный повод для визита и одновременно способ задобрить хозяев. Долго думать не пришлось – я давно собиралась отдать Людочке пакет с разнообразными одежками для младенца. Наш Масяня уже прошел ползуночно-распашоночную стадию, и я могла снабдить немалым приданым ожидаемого Суньковыми малыша с порядковым номером шесть.

Заплаканная Людочка приняла мешок с младенческим обмундированием с благодарностью. Багровый от гнева Василий тоже, кажется, обрадовался появлению на сцене нового лица.

– Вот, погляди на этих обормотов! – вскричал он, обращаясь ко мне.

Обормоты – трое старших сыновей – рядком стояли посреди комнаты, опустив головы и сложив руки, как футбольные защитники. На мальчишеских физиономиях изображалось нарочитое смирение.

Из дальнейшего рассказа Василия Сунькова выяснилось, что обормоты опять учудили. Началось с того, что Суньков номер-три нашел где-то опасную бритву и срезал ею оранжерейные цветы в частном питомнике, который устроила на общественной клумбе многострадальная бабушка Крутикова. Цветы, чтобы не пропали зря, предприимчивый мальчик отнес учительнице, а бритву у него по пути в школу отнял Суньков номер-два. Впрочем, тот сделать какую-нибудь пакость с применением режущего инструмента не успел, потому как принял предложение старшего брата «махнуть режик на жваку». Початая пачка «Орбита», конечно, была слабой компенсацией за превосходную бритву с ручкой из настоящей черепахи, но коммерческое предложение, сделанное брату Сашкой Суньковым, носило ультимативный характер: или честный обмен, или насильственный отъем. Суньков-второй проявил благоразумие.

Сашка приволок «режик» в школу и с его помощью последовательно совершил несколько отчетливо противоправных действий: вырезал на парте короткое ругательное слово, распорол по экватору политическую карту мира и отчекрыжил ухо чучелу зайца в кабинете природоведения. На стадии старательного препарирования гигантской засушенной бабочки распоясавшегося Сунькова-первого обезоружила бесстрашная учительница биологии. Опасная бритва была конфискована в пользу директора, а Сашка отправлен домой со строгим наказом привести в школу родителей.

Явившаяся на учительский зов Людочка Сунькова с содроганием выслушала леденящую душу историю о зверствах своего старшенького в школьном храме естественных наук и вечером пересказала услышанное вернувшемуся с работы мужу. Даже в сокращенной и максимально смягченной Людочкой версии былинный сказ о подвигах трех Суньковских богатырей вызвал у Василия шквал эмоций. Апофеоза скандал достиг с появлением в квартире Суньковых сотрудников милиции, явившихся, чтобы в присутствии родителей допросить пацанов – опасная бритва с ручкой из черепахи оказалась орудием убийства! Именно ею лишили жизни несчастного Алика Дыркина!

Правда, после того, как бритва побывала в руках мальчишек, никаких других отпечатков на ней не осталось, так что я даже не поняла, откуда стало известно, что именно ею орудовал убийца. К сожалению, Суньков-отец, говоривший с ментами, не вник в такие подробности, торопясь примерно наказать своих обормотов.

– За такие штучки вас убить мало! – заявил разбойной троице своих сыновей Василий.

Впрочем, голос его был уже почти добродушен. Думаю, Василий просто устал распекать своих обормотов. А может, в глубине души он просто понимал, что особого смысла в этом нет и неугомонных пацанов уже не изменишь: что выросло – то выросло.

Из соображений родительской солидарности я одобрила карательные меры, только попросила Василия привести приговор в исполнение побыстрее, желательно, до двадцати двух часов. Моей просьбе Суньковы вняли, и вскоре после моего ухода из их квартиры там стало тихо, а мое собственное семейство тоже получило возможность спокойно отдохнуть от дневных трудов.

Среда

Утро нового дня подарило мне незабываемое впечатление: проснувшись, я обнаружила, что Масяньки в кроватке нет! Запаниковать по этому поводу я не успела, так как ребенок сразу же нашелся – на меховом коврике под телевизором. Масянька свернулся клубочком и сладко спал, сжимая в кулачке длинный поясок от своего банного халатика. Махровая веревочка охватывала талию резиновой лошадки.

– Малыш ходил в ночное! – захихикал Колян, которого я нарочно растолкала, чтобы он тоже увидел эту сцену. – Похоже, он стерег свою новую лошадку, чтобы она не убежала на лужок!

Согласившись с этой версией, я быстренько сбегала в кухню, взяла в холодильнике веточку петрушки, намазала ее медом и художественно прилепила к лошадиной морде.

– Правильно, – одобрил мои действия муж. – Сделаем вид, что лошадка уже позавтракала. Иначе Мася сразу после пробуждения, пожалуй, погнал бы меня косить траву!

Поднимать спящего малыша с мягкой подстилки в импровизированном лошадином стойле мы не стали, просто накрыли ребенка вместе с его конем одним одеялом, как общей попоной. Подозреваю, что из опасения пропустить ожидаемое бегство лошадки Масянька часть ночи бодрствовал и потому отсыпался утром. Когда в начале девятого, дождавшись прихода няни, мы с Коляном убежали на работу, малыш еще спал.

На подходе к зданию телекомпании я пережила еще одно сильное впечатление. На сей раз неприятное: меня едва не снес с тротуара сворачивающий во двор автомобиль. К дверям нашей конторы я подошла на ватных ногах, и только это обстоятельство помешало мне мстительно пнуть серебристое крыло припарковавшегося поперек тротуара «Порше». Ну, что за автомобильно-безграмотная сволочь водит такую красивую и дорогую машину, как дорожный каток?!

Задаваясь этим вопросом и мелко подрагивая коленками, я поднялась по лестнице, ведущей на второй этаж, в нашу телекомпанию. Коротко кивнула бабке-вахтерше, которая даже не заметила моего появления, потому как была всецело занята изготовлением с помощью вязальных спиц очередного шерстяного носка. Чулочно-носочное изделие было необычайно длинным и далеко не первым в серии аналогичных. Бабка приступила к вязанию еще в середине августа. С тех пор, если только она не распускала едва связанные изделия, трудолюбивая мастерица свободно могла обеспечить шерстяными чулочками многодетное семейство осьминогов.

– Кого я вижу! – воскликнул Аслан Буряк, едва я появилась на пороге редакторской.

Ослик поднялся из-за стола, за которым строчил ручкой по бумаге, игнорируя вполне современный компьютер, и широко раскинул руки, сделавшись похожим на большую букву Т. Приняв таким образом исходное положение для исполнения оперной арии, он набрал воздуха в грудь и пугающе пророкотал:

– «Ледяной горо-ою айсберг из тума-ана выполза-ает»!

– Выплывает, – деликатно поправил его мужской голос, прозвучавший за моей спиной.

Я обернулась и поняла, что песенное приветствие и широко распахнутые объятия Ослика ИО предназначались не мне. «Айсбергом», появление которого в наших внутренних водах так обрадовало Ослика, оказался Борис Борисов по прозвищу Гиперборей.

Если я не ошибаюсь, в древнегреческой мифологии Борей – это был северный ветер. Во внешности Бори и впрямь наблюдалось нечто арктическое. У Борисова были бледно-серые, почти прозрачные глаза, очень светлые волосы, мелированные холодными голубыми и серебристыми перышками, и телосложение викинга. Нордический характер Гиперборея проявлялся в стойкости и упорстве, которые он демонстрировал в борьбе с рекламодателями. Будучи коммерческим агентом сразу нескольких городских телекомпаний, Гиперборей считал денежных клиентов студий неким гибридом классового врага и дойной коровы, поэтому попеременно то душил их расценками, то прикармливал скидками и в результате получал если не молочные реки, то весьма ощутимые финансовые потоки. У руководства нашей телекомпании Борисов стойко ассоциировался с деньгами, поэтому встречали его всегда необычайно тепло.

Обойдя растопырившегося в углу Ослика, хладнокровный Гиперборей размеренно прошагал к гостевому дивану, сел на него, аккуратно положил на колени плоский портфель и неожиданно задорно подмигнул мне:

– Привет, Елена! Слыхала новость?

– Зачем мне слушать новости? Я сама их рассказываю, – пожав плечами, я прошла к своему столу и села. – Ты не забыл? Я же работаю в службе новостей.

– Значит, ты уже знаешь, что Носорога забрали?

Носорогом в наших кругах называют местного воротилу шоу-бизнеса Никиту Станиславовича Рогова. Подписывая документы, он имеет привычку выводить крупными печатными буквами: «Н.С. РОГОВ», что в устной речи естественно превратилось в «Носорогов», а потом еще немного сократилось. Так получился «Носорог».

– Куда же его забрали и кто? – поинтересовалась я просто из вежливости, чтобы поддержать разговор.