Апостолы Революции. Книга вторая. Химеры

– И через пять лет отправил Камилла и его жену на эшафот, – пробормотал Лузиньяк.

Луиза ничего не ответила, возможно, не расслышав его слов, а возможно, мысленно с ними согласившись.

– Ты встречалась с ним после? – продолжил допрос Лузиньяк.

– Однажды, когда мы пошли смотреть, как рабочие разрушают Бастилию, Сен-Жюст поклялся мне, что вернется в Париж, покроет себя славой и женится на мне. Он говорил так убежденно, что я поверила ему. И верила до того самого дня, когда…

Она замолчала, отягощенная неприятными воспоминаниями, и тоскливо посмотрела на пустой бокал шампанского. Лузиньяк услужливо наполнил его снова. Луиза сделала пару глотков и задорно улыбнулась.

– К чему ворошить старые истории? – с наигранной веселостью проговорила она. – Все это осталось в прошлом. Я свободна. Ведь именно это ты хотел знать?

– Что же все-таки произошло между тобой и Сен-Жюстом? – Лузиньяк легко передернул плечами, демонстрируя безразличие, но голос его звучал настойчиво.

– Ничего не произошло, в том-то все и дело, – ответила она, отворачиваясь. – Я прознала о его приезде в Париж в сентябре девяносто второго, когда открылись заседания Национального конвента. Кто-то из знакомых по Пале-Роялю увидел его в Якобинском клубе и сказал мне. Я ждала, что он сам придет. Но он не приходил. Я ждала вплоть до начала процесса короля, когда речь Сен-Жюста, потребовавшего отрубить голову королю как предателю отечества, потрясла Париж. Тогда я постучалась в его квартиру – и он прогнал меня. Просто выставил за порог, холодно заявив, что мы не знакомы и он не понимает, чего я от него хочу. Он закрыл за мной дверь с такой поспешностью, что я не успела даже возразить, напомнить о данной им клятве!

– Не очень любезно с его стороны, – заметил Лузиньяк, которого, впрочем, не удивило поведение Сен-Жюста, хотя он и вынужден был признать, что надо обладать колоссальной силой воли, чтобы выставить вон девушку, при первом взгляде на которую тобой овладевает лишь одно желание – увлечь ее в постель.

«Не потому ли Сен-Жюст так поспешил избавиться от прекрасного видения? – мысленно усмехнулся он. – Испугался соблазна?»

– Я ненавижу его, – процедила порядком захмелевшая Луиза. – Если бы я могла отомстить ему, дать почувствовать боль, которую испытала я, когда за мной захлопнулась дверь…

«Подожди немного, – мысленно пообещал Лузиньяк. – Кто знает, может, я и предоставлю тебе такую возможность».

Он получил ответы на свои вопросы и мог вновь предаться ласкам, которые мадемуазель Ланж щедро дарила ему, пока оба не погрузились в сладкий сон утомленных любовников, пришедший с первыми проблесками нового дня.

Луиза покинула особняк на следующий день в экипаже Лузиньяка, велевшего кучеру доставить ее, куда она пожелает. В руках она крепко сжимала кожаный кошелек с десятком золотых монет, которые Лузиньяк вручил ей вместе с обещанием в скором времени вновь посетить ее представление. Впрочем, она разучилась верить мужским обещаниям.

17 флореаля II года республики (6 мая 1794 г.)

Шум в гостиной и испуганный вскрик Гертруды Элеонора услышала сквозь сон. На мгновение ей показалось, что ее вновь пришли арестовать. Она приподнялась на локте и прислушалась. Шум затих, слышались лишь торопливые шаги по направлению к спальне. Элеонора взглянула на спящего рядом Лузиньяка. Ему, похоже, чувство страха было незнакомо. Он не из той породы людей, что вздрагивают при малейшем шорохе.

Три стука в дверь возвестили, что Гертруда желает ее видеть. Элеонора вскочила с кровати, накинула расшитую серебряной нитью темно-синюю шаль поверх длинной батистовой рубашки и, босая, осторожно проскользнула между дверными створками, не желая тревожить безмятежный сон любовника.

– Что случилось? – прошептала она и, предупреждая громкий возглас камеристки, приложила палец к губам.

– Там, в гостиной, – возбужденно заговорила та, еле сдерживая тембр голоса, готового взорваться в крике. – Кое-кто хочет вас видеть… Кое-кто, кого вы уже не…

Элеонора не дослушала и, преодолев будуар и библиотеку, вошла в гостиную. Она задержалась лишь на короткое мгновение, на миг, необходимый, чтобы осознать, кто именно стоит перед ней в дорожном плаще и серых от пыли сапогах, со своей обычной снисходительной и ласковой улыбкой. Шаль тяжело сползла с ее плеч, когда она кинулась в его объятия.

– Девочка моя, милая, родная девочка, – повторял он, покрывая поцелуями лицо, шею, волосы, плечи, руки Элеоноры.

Он почти не изменился за те два года, что они не виделись. Высокий, статный, обладающий той благородной осанкой, что дается от природы; зачесанные назад волосы, в которых начала просвечивать седина, не замечаемая ею ранее; гладко выбритое лицо; две глубокие морщины, пролегшие от крыльев носа до уголков губ; густые, нависающие над глазами брови и окруженные мелкими морщинками глаза, от проницательного взгляда которых ничто не могло укрыться, – сорокавосьмилетний Жак Плесси предстал перед ней в образе защитника и покровителя, которым он всегда был для молодой жены, отдавшей ему руку в неполные семнадцать лет. Впрочем, сердце она сохранила для себя, деля его со многими, очень многими мужчинами, на что супруг, слишком любящий, чтобы чинить ей препятствия на пути к счастью, смотрел сквозь пальцы.

– Боже мой, Жак! Вы – в Париже?! – наконец, воскликнула она, словно еще не до конца доверяя зрению.

– Как видишь, – пожал он плечами, будто извиняясь за вторжение.

– Вы безумец! Вы даже не представляете, что грозит вернувшемуся эмигранту!

– Об этом можешь не беспокоиться: у меня надежный паспорт, выданный… Впрочем, к этому разговору мы еще вернемся.

– К какому разговору? – насторожилась Элеонора и, заметив, что супруг не расположен отвечать на ее вопрос, повторила, повышая голос: – К какому разговору, Жак? В чем дело? Зачем вы приехали?

– Я уже успел позабыть, что терпение никогда не входило в число достоинств моей почти совершенной жены, – улыбнулся он, целуя ее в лоб. – Я проделал длинный путь из Венеции, Элеонора, не останавливаясь на ночлег и почти не задерживаясь для приема пищи. Я был бы очень признателен тебе за теплую ванну и сытный обед, – он коротко взглянул на каминные часы. – Четверть второго. Самое время обедать, а ты, как я вижу, еще нежишься в постели.

– Венеция? – повторила она, проигнорировав справедливое требование мужа. – Так вот где вы скрывались все это время!

– Прекрасный город, дорогая, хотя климат сыроват. Но здоровье у тебя отменное, так что тебе там понравится. Дож собрал вокруг себя блестящее общество, в котором твой покорный слуга занимает не последнее место. Я почту за счастье представить там свою жену.

– Ах да, вы просили ванну. Я немедленно распоряжусь, – спохватилась Элеонора и уже потянулась к звонку, когда Жак Плесси крепко схватил ее за плечи.

– Мы уезжаем послезавтра, Элеонора, ты и я. Начинай паковаться.

– Глупости! Если бы покинуть Париж было так легко…

– С моим паспортом мы без труда пересечем границу, да еще и прислугу твою прихватим.

– И что же это за паспорт такой? – насмешливо спросила она. – Простите, сударь, но за два года, что вы отсутствовали, правила несколько изменились. Отныне для того, чтобы беспрепятственно покинуть французскую территорию, вам понадобится, ни много ни мало, документ, выданный одним из правительственных Комитетов.

– Именно таким документом я и обладаю, – кивнул Плесси, извлекая из кармана небольшой листок бумаги и протягивая его жене, которая развернула его быстрыми порывистыми движениями

– Барер? – Элеонора слегка приподняла левую бровь. – С какой стати Барер выдал вам паспорт, позволяющий вывезти из Франции вашу жену и домочадцев? – она взглянула на мужа с подозрением, граничащим с враждебностью. – Что за игру он затеял? Постойте! –только сейчас она поняла, какой вопрос стоило задать в первую очередь: – Барер знает, кто именно является вашей женой?

– Полагаю, что да. – Он почувствовал, как поднимается в ней возмущение, и, чтобы немного успокоить его, предложил: – Поговорим за обедом, родная. И пусть Гертруда приготовит мне ванну.

– Я собирался попросить ее о том же самом, – раздался мужской голос за спиной гостя.

– Шарль!

– Сударь?

Восклицание Элеоноры слилось с недоумением Плесси. Шарль де Лузиньяк в домашних туфлях с загнутыми вверх носами и шелковом халате предстал перед супругами с приветливо-удивленным выражением на лице.

– С кем имею честь? – они задали вопрос одновременно, сопроводив его легким наклоном головой, после чего перевели взгляд на молодую женщину, будто ожидали ответа именно от нее.

– Жак Плесси, мой супруг. Он приехал из Венецианской республики. Жак, это Шарль де Лузиньяк, мой… – она замялась.

– Друг, не так ли? – иронично уточнил Плесси. – Мое почтение, сударь.

– Мое почтение.

Элеонора отдала должное выдержке любовника: ни один мускул его лица не дрогнул удивлением при встрече с тем, кого он, доверяя словам возлюбленной, считал павшим на поле битвы.

– Я распоряжусь насчет ванны и обеда, – Элеонора с такой скоростью застучала голыми пятками по паркету, выбегая из гостиной, что вызвала легкую улыбку на губах мужчин.

– Прошу простить за вторжение, сударь, – с холодной любезностью проговорил господин Плесси, сбрасывая пыльный плащ и опускаясь в кресло. – Я ожидал застать жену одну.

– Ну что вы, сударь! – Лузиньяк милостиво взмахнул рукой, не спуская при этом взгляда с серой пыли на сапогах хозяина дома. – Вы у себя. Правда, признаюсь, что несколько обескуражен, оказавшись лицом к лицу с тем, кого полагал геройски погибшим за Французскую республику.