Корона на табуретке
Стрела ударила Ржевскому в лоб и со звоном отскочила от шлема. Не успел Федор моргнуть, как другая стрела застряла между звеньями его кольчуги. Ржевский в ужасе огляделся и увидел, что стрелы летят отовсюду, ряды новгородцев смешались, истоптанный копытами снег покраснел от крови, а князь Афанасий, не смея поднять головы от холки коня, орет: «Спасайся, кто может!».
Федор Ржевский бросился догонять своих, в беспорядке отступающих за Тверцу. Обернувшись на миг, он увидел за спиной разъяренное лицо Михаила Тверского.
Великий князь с высоко поднятым мечом преследовал бегущих с поля боя новгородцев, но на берегу Тверцы осадил коня. Отсюда он смотрел, как его враги скрываются за стенами Торжка.
Подъехали воеводы – братья Акинфовичи.
– Все кончено, князь, – сказал Федор. – Прикажешь возвращаться домой?
– Нет, не все, – прохрипел Михаил. – Ты, Федор, займи посады. Возьми добычу и пленных, остальное сожги. А ты, Иван, езжай в город и потребуй выдачи князя Афанасия и Федора Ржевского.
Уже вечерело, уже догорали новоторжские посады, когда Иван вернулся на левый берег Тверцы и доложил Великому князю:
– Уперлись, гады. Заявили: «Все умрем за Святую Софию, но своих не выдадим».
– Да какие ж Афанасий и этот Ржевский для них «свои»! – взвился Михаил. – Они в Новгород Московским князем засланы. Они повели новгородцев на Тверь. Из-за них столько русской крови пролито. И я как Великий князь обязан их покарать.
– Прости, Михаил Ярославич, – повинился Иван. – Я готов бить врага мечом и копьем, а так красиво говорить, как ты, не умею.
– И все же возвращайся в Торжок, – велел Михаил. – Скажи, что я проявляю милость и князя Афанасия больше не требую. Но без разбойника Ржевского не уйду. Объясни, что защищать его незачем, он новгородцам не свой, а если мне его добром не выдадут, то я весь Торжок к чертям собачим спалю.
Князь Афанасий, Федор Ржевский, тысяцкий Адриан, посадник Семен Климович и другие новгородские бояре сидели за накрытым столом в доме новоторжского посадника. Поминали погибших в сегодняшней схватке. Адриан потерял своего сына, Семен – брата. Лица у всех были скорбные, глаза покраснели от слез.
Тверской посол бесцеремонно распахнул двери, прошел на середину палаты и громко объявил волю Великого князя Михаила Ярославича.
В наступившей тишине раздался раскатистый смех Федора Ржевского.
– Дырку от бублика вашему князю, а не мою голову!
Остальные переглядывались и шушукались.
– Ты, Федор, извини, – высказал общее мнение Семен Климович, – но ведь именно ты нас смутил, ты подбил идти на Тверь, а теперь сам видишь, что из этого получилось. Мы сегодня многих хороших людей потеряли. Так что не обессудь.
– Э-э! Мы так не договаривались! – вскочил Ржевский, но на него уже навалились, скрутили руки за спину, накрепко связали веревкой, а в рот засунули кляп.
Михаил Ярославич расположился на ночлег в ближайшем тверском селении. За окнами стояла непроглядная темень. Князь смертельно устал, но не мог позволить себе лечь спать, не дождавшись результатов переговоров.
Со двора послышался шум. Князь различил конский топот, скрип саней, возбужденные голоса. Дверь широко распахнулась, впуская в избу морозный воздух. Стряхивая снег с плеч и шапки, вошел Иван Акинфович.
– Дело сделано, князь. Я привез Ржевского. Он во дворе, в санях, связанный. Со мной прибыли посадники новгородский и новоторжский, а еще князь Афанасий с боярами. Желают говорить с тобой.
Вот теперь Михаил почувствовал себя победителем, приказал:
– Проси, – и занял место на лавке под образами.
Новгородцы с понурым видом зашли и расселись по лавкам. Семен Климович исподлобья посмотрел на Михаила и задал вопрос:
– Что хочешь, Великий князь, за мир с Новгородом?
– Не смотри на меня так, не я первый эту войну начал, – раздраженно произнес Михаил. – Это вы в мое отсутствие грабили и жгли Тверскую землю. Мне нанесен ущерб, и я требую его возместить. Хочу получить пять тысяч гривен серебра с новгородцев и двенадцать тысяч с жителей Торжка.
– С нас двенадцать тысяч гривен серебра? – вскочил новоторжский посадник. – Побойся Бога!
Великий князь сверкнул на него глазами.
– Можно не сразу, а в четыре приема равными долями. Но на меньшее я не соглашусь.
Новоторжец с убитым видом опустился на лавку.
– Мы согласны, – за всех ответил князь Афанасий, – пиши грамоту.
Договор составили, подписали и целовали крест. За окном начинало светать, когда Михаил Ярославич прикрепил к пергаменту свою свинцовую печать и вручил грамоту Семену Климовичу.
– Отправляйся в Новгород. Пусть ваш архиепископ свою печать приложит.
Семен Климович взял грамоту и засунул за пазуху.
– Прощай, Михаил Ярославич.
– Прощу, когда долги заплатите, – ответил Михаил и повернулся к князю, – а тебя, Афанасий Данилович, и твоих бояр я попрошу остаться. Погостите у меня в Твери, пока обещанные деньги не поступят.
– Да как же так!? – воскликнул Афанасий и закрутил головой, ища помощи у посадника, но Семен Климович уже покинул избу и успел плотно прикрыть за собой дверь.
Михаил Ярославич вернулся в Тверь, где не был более двух лет. Ему казалось, что все позади: он получил ярлык, наказал смутьянов, установил в своих владениях мир и теперь может пожить в свое удовольствие. Но он ошибался. Сразу после того, как Михаил увел свое войско, новоторжцы подняли бунт. Они обвинили Тверского князя в том, что он обманом увез князя Афанасия, и отказались платить грабительский выкуп.
Разгневанный Михаил отправил войско на мятежный Торжок. Велел перебить бунтовщиков, а стены Новоторжского кремля разобрать на бревна. Великий князь был уверен, что достаточно напугал новгородцев, и теперь они выполнят все его требования.
Безнаказанным оставался главный враг Михаила – Юрий Московский. Михаил все еще надеялся, что хан покарает Юрия за самоуправство, но события в Орде развивались вовсе не так, как хотелось Тверскому князю.
1316-17 годы. Это тверитянам расплата за Торжок!
В жаркий полдень в Сарае Юрий Московский развалился на лавке в тени черешни, растущей возле его дома, и поедал сладкие ягоды, состязаясь со своими боярами в умении плеваться косточками.
Боярин, посланный к ближайшей волжской пристани, вернулся с письмами и посылками из Москвы.
Юрий первым делом развернул письмо митрополита, пробежал глазами и присвистнул.
– Ну, дела! Ну, Мишка Тверской дает!
– Что? Что такое? – окружили князя любопытные бояре.
– А то! – с явным удовольствием делился новостями Юрий. – Мишка Тверской моего брата Афанасия под замок посадил, торжокский кремль разобрал, Новгород непомерной данью обложил. Владыка пишет, что новгородцы готовы жаловаться хану. Прекрасно! Пусть жалуются! Пусть тверичи дерутся с новгородцами, а Московское княжество богатеет. Пусть растет недовольство Михаилом, а я, обратите внимание, в стороне. Я умею добиваться своего.
Юрий положил в рот спелую черешню, прожевал и старательно плюнул, да так далеко, что бояре раскрыли рты от изумления.
– Никто меня не переплюнет! – победно усмехнулся Московский князь и, прижимая к груди ларец, полученный вместе с письмом, поднялся на крыльцо.
Зайдя в избу, Юрий поставил ларец на стол и откинул крышку. На алом бархате лежало золотое ожерелье, сверкающее красными и лазоревыми яхонтами. Подарок предназначался Кончаке, сестре хана, на которую у Юрия были большие планы. Московский князь предвкушал, как он наденет это украшение на шейку своенравной дочери степей, как посватается к ней, как станет родственником самого хана. Вот тогда посмотрим, кому достанется Великий престол. Вот тогда Мишка Тверской попляшет.
Новгород опять пришел в движение. Проигранное сражение и разорение Торжка еще больше настроили вольнолюбивых новгородцев против Михаила. Своих сограждан, заподозренных в симпатии к Тверскому князю, они избили на Вече, а потом утопили в Волхове.
Оставить такие действия без наказания Михаил не мог. Он повел войско на Новгород.
Когда до Новгорода оставалось каких-нибудь пятьдесят верст, Михаил велел разбить лагерь, чтобы отдохнуть и набраться сил перед штурмом.
Ночью у князя скрутило живот, он выбежал до ветра и сразу понял, что что-то не так. Люди бегали в кусты, стонали и корчились. В воздухе стоял смрадный запах.
– Где повар? – рявкнул Михаил. – Неужто, шельма, накормил нас поганками?
К князю притащили повара, но тот забился в конвульсиях и испустил дух, не успев проронить ни слова в свое оправдание.
– Похоже, повар ни при чем. Скорее всего, новгородцы колодец отравили, – заключил воевода Федор Акинфович, и Михаил согласился с ним.
На следующий день половина тверитян не смогла подняться. Князь собрал тех, кто остался жив, и объявил:
– Возвращаемся домой.
– А ты, князь, знаешь, куда идти? – спросил воевода. – Те, кто нас сюда привел, все уже на том свете тропы прокладывают.
– Так добудь проводника из местных. Предложи денег. Что еще остается, – рассердился Михаил и, прикрыв руками рот, побежал за куст, где его вывернуло противной зеленой массой.
Князю немного полегчало, тошнота прошла, и звон в ушах затих. К нему доставили рябого пышнобородого мужика, который клялся, что знает окрестные леса, как свои пять пальцев. Этот тип с маленькими бегающими глазками никакого доверия не внушал, но другого проводника не сыскали, и Михаил велел остаткам своего войска следовать за рыжим.
Тверитяне, как муравьи, растянулись цепочкой по узкой тропе. На их пути то и дело попадался замшелый валежник, через который измученные кони перебирались с трудом.
Михаил с нарастающим подозрением поглядывал на проводника.
– Мы сюда не по такой дороге шли.
– Я выбрал самый короткий путь, – без зазрения совести соврал мужик, спрятав усмешку в рыжей бороде.
К вечеру вышли к небольшому лесному озеру, где и решили переночевать. Слава Богу, здесь был родник с чистой неотравленной водой. В озерке вводилась всякая мелочь, плотва да уклейки. Сварили жидкую уху. Впрочем, Михаилу особо есть не хотелось. До сих пор в животе урчало и переливалось.
Утром выяснилось, что рябой новгородец бесследно исчез. Со всех сторон лагерь тверитян окружали совершенно одинаковые елки и никакого намека на продолжение тропы не наблюдалось.
Михаил велел ориентироваться по солнцу и идти на юг. Но солнце скрылось, а тех, кто ехал впереди, затянуло в трясину. После этого двигались куда угодно, лишь бы по твердой земле.
Много дней и ночей они шли, потеряв ощущение времени и пространства. Рвали зубами недожаренную конину, пили лошадиную кровь и коричневую болотную воду. А лес все не кончался и не отпускал.
– Неужели покойная няня была права, и над нами действительно тяготеет проклятье? – мелькнуло в голове княгини Анны при взгляде на бесформенную груду обгорелого хлама, в которую превратилось ее с такой любовью обустроенное жилище. Все повторилось, но значительно хуже. На этот раз сгорел не только княжеский дворец. Вся Тверь была охвачена огнем, а князь Михаил пропал неизвестно куда.
– Смотрите, там что-то блестит! – воскликнул десятилетний Костя и бросился на пепелище. Семилетний Вася увязался за ним. Анна с тревогой следила за младшими сыновьями, которые упорно лезли через завалы.
Старшие княжичи, Дмитрий и Александр, были там, где все еще бушевало пламя. Вместе с другими тверитянами они пытались остановить огонь, но тщетно. Деревянный город был обречен.
Костя и Вася, перемазанные сажей, вернулись к матери и с гордостью показали свою находку. Анна узнала княжеский посох, обугленный снизу, но с уцелевшим золотым набалдашником. Княгиня взяла посох из рук сына, прижала к своей груди, и на глазах ее выступили слезы. «Где сейчас Михаил? Что с ним?» – думала Анна, а неугомонные мальчишки опять побежали копаться в золе.
Подошел владыка Варсонофий. Новый епископ, присланный из Москвы после того, как опальный Андрей удалился в монастырь, расположенный где-то на берегу Шоши. Анна подумала, что именно сейчас в Твери очень не хватает Андрея и не известно, можно ли этому Варсонофию доверять.
– Ты бы, Анна Дмитриевна, шла в церковь Святого Спаса, – сказал Варсонофий. – А то продует на апрельском ветру и тебя, и детишек твоих.
Анна послушалась разумного совета, кликнула Костю и Васю и повела их к церкви Святого Спаса, в которую уже набилось полно погорельцев со всего города. На паперти какой-то незнакомый юродивый, тыча двумя перстами в небо, дрожащим голосом восклицал:
– Бог покарал Тверского князя Михаила! Это тверитянам расплата за Торжок!
Княгиня вздрогнула и побледнела. Словно в самое сердце ее кольнули острой иглой.
– Что с тобой, мама? – испуганно спросил Костя.
Вместо ответа Анна крепче сжала руки сыновей и вошла в храм. Теснившийся в церкви народ расступился, пропуская княгиню, но Анне в каждом взгляде чудился упрек, и она, не поднимая глаз, прошла к алтарю, где опустилась на колени и долго молилась о прощении грехов раба Божьего Михаила.
Михаил Ярославич из последних сил рубил мечом колючие кусты, стремясь вырваться из заколдованного Валдайского72 леса. Неожиданно последние ветви пали, а за ними открылось чистое поле, над которым синело бескрайнее небо, а совсем недалеко на холме виднелось богатое село.
Князь упал на колени, отбросил меч и, воздев руки к небу, благодарил Бога за спасение, а по его впалым щекам непроизвольно текли слезы.
Воевода тут же все испортил.
– Рано радуешься, князь. Неизвестно, куда мы забрели. Может, в новгородские владения, а может, не приведи Господь, в Литву.
Михаил встал, огляделся и увидел, что рядом с ними из леса вышла малолетняя девчонка с охапкой хвороста.
– Эй, красавица, – окликнул ее Михаил, – скажи, чья это земля?
Девица остановилась и доложила звонким голосом:
– Тверского князя Михаила Ярославича!
Михаил заулыбался.
– А знаешь, что я князь Михаил Ярославич и есть.
– Ой, умора! Князь! В драном кафтане и с бородой в репьях! – прыснула малолетка.
– Цыц, дура! – замахнулся на нее воевода, но Михаил его остановил и сам захохотал, вынимая колючки из бороды. Отсмеявшись, он одарил девчонку золотым перстнем со своей руки и велел бежать в село сообщить крестьянам, чтоб готовились к встрече Великого князя.
Через день Михаил, исхудалый и поседевший, обнимал плачущую жену в сенях своего недостроенного дворца. Вдруг князь явственно расслышал за спиной дребезжащий голос: «Это вам расплата за Торжок». Михаил вздрогнул и обернулся, но никого не увидел. Только в темном углу остервенело чесал себя за ухом черный кот.
– Что с тобой? – заволновалась Анна.
– Ты ничего не слышала? Никого не видела? – озираясь, спрашивал Михаил.
– Мы здесь вдвоем. Ты просто устал с дороги.
– Показалось, – согласился князь и быстро перекрестился: «Господи, прости грехи мои тяжкие».
Несколько дней Михаил только и делал, что отъедался и отсыпался. Приезд новгородского архиепископа заставил его подняться с постели, облачиться в парадную одежду и выйти в сени, которые временно служили заодно и тронной палатой.
Епископ Давыд окинул его насмешливым взглядом.
– Плохо выглядишь, князь. Слышал я, заблудился ты на нашей новгородской земле.
– Говори, зачем пришел, – перебил его Михаил, со всей силы сжимая новый посох с уцелевшим в огне золотым набалдашником.
– Зря сердишься, Михаил Ярославич. Я тебе деньги привез. Все пять тысяч гривен, как договаривались. Бери, тебе как погорельцу, очень даже пригодятся. Только наших бояр с миром отпусти.
Спутники Давыда открыли привезенный из Новгорода сундук, в котором тускло поблескивало серебро.
– Отпускаю, – согласился Великий князь, – всех, кроме Афанасия Даниловича. Он еще у меня погостит, а если впредь будете моих людей обижать, с него спрошу по всей строгости.
Михаил умолчал о второй причине, по которой оставил брата Московского князя у себя. Он знал, что Юрий немало преуспел в Орде, и с тревогой ждал его возвращения.
Юрий Московский шел в ханские покои, как на битву. Он два года готовился к этому дню. Он преподнес несметное число подарков Кончаке, хану, его родственникам и приближенным. Он истратил все деньги, оставшиеся в казне после уплаты дани. Он влез в долги и даже похудел. Но теперь решающий день настал. Тридцатипятилетний Юрий затянул потуже шитый золотом пояс и решительно переступил порог.
Хан Узбек к этому времени перебрался из своего золотого шатра в не менее золотой дворец. Это здание, построенное из желтого кирпича с размахом достойным правителя улуса Джучи, возвышалось над городом, окруженное минаретами и домами ордынской знати. На его золотом куполе красовался золотой полумесяц весьма внушительных размеров.
Внутренняя отделка соответствовала внешнему великолепию. Стены были сплошь покрыты золотом и узорчатыми изразцами. Юрий мечтал о подобном убранстве в московском кремле, вот только состояние казны пока не позволяло развернуться.
Князь преклонил колено перед ханом и огляделся. Народу собралось немало. Рядом с Узбеком на длинном золотом троне сидели его жены по две с каждой стороны. У его ног, рядом с ханской дочерью сидела Кончака. Мужчин же стояло и сидело по обеим сторонам от хана столько, что и не сосчитать.
– Говори, какое у тебя ко мне дело, – милостиво разрешил хан.
– Мне стало известно, великий хан, – издалека начал Юрий, – что Михаил Тверской, которому ты по милости своей доверил Великое княжение, ведет себя крайне странно. Сам посуди. Михаил в Торжке кремль разобрал, Новгород голодом морил, собственное войско кругами по лесам водил. Возможно ли безумцу доверять верховную власть на Руси? Не лучше ли передать Владимирский престол более достойному человеку?
– И этот человек, конечно, ты? – усмехнулся Узбек. – Что ж, я подумаю над твоими словами. Это все, что ты хотел мне сказать?
– Нет, – ответил Юрий и снова преклонил колено.
– Дозволь, Узбек-хан, взять в жены сестру твою Кончаку.
Все женщины, окружавшие хана, ахнули в один голос. Старшая жена, красавица Баялун, презрительно усмехнулась, Тайдула – удивленно подняла брови. Кончака закрыла лицо руками в смущении, настоящем или притворном, не разобрать.
– Второй женой решил обзавестись? – удивился Узбек.
– Что ты, государь. Я вдов и только дочь имею.
Хан удовлетворенно кивнул.
– Я обдумаю твое предложение. Это все, что ты хотел мне сказать?
– Да, – на этот раз ответил Юрий. – Я все сказал, великий хан, и готов подчиниться любому твоему решению.
Сватовство Московского князя не стало неожиданностью для хана. Узбек знал, что Юрий подкатывает к его сестре, и давно присматривался к этому человеку. Неглуп, честолюбив, энергичен, умеет преподнести себя. Конечно, прохвост еще тот и доверять ему нельзя. Но, в конце концов, Кончака тоже не дура и сумеет за ним приглядеть. И совсем неплохо иметь своего родственника на Московском престоле. А может и на великокняжеском.
Заставив Юрия некоторое время промучиться в ожидании, Узбек объявил, что согласен отдать за него свою сестру Кончаку. Про Великое княжение упомянуто не было, но Московский князь был уверен, что став родственником хана, рано или поздно добьется своего.
Свадебный пир закатили в золотом шатре. Несмотря на все великолепие своего дворца, Узбек никак не мог привыкнуть к жизни в каменных стенах.
Народу собралось немало. Четыре человека внесли на подушках Кончаку и посадили на возвышение рядом с Юрием. Ханская дочь протянула отцу кубок с кумысом, Узбек отпил и передал старшей жене. После жен хмельной напиток отхлебнули сыновья хана, а затем очередь дошла до Юрия. Ханские жены затянули песню, мгновенно подхваченную остальными.
Перед Узбеком поставили большое блюдо с вареным мясом. Хан взял себе большой кусок, а следующий передал своему зятю, не забыв приложить косточку.
Убедившись, что все гости получили по куску мяса, хан попросил тишины. Пение мгновенно прекратилось. Узбек обратился к новому родственнику:
– Ты, Юрий, был простым русским князем, а с сегодняшнего дня ты – гурган, зять Чингизидов. Не посрами это высокое звание. Не дай мне повода разочароваться в тебе. А теперь – мой свадебный подарок.
И хан торжественно передал Юрию заветный ярлык на Великое княжение Владимирское.
«Я сделал это!» – подумал Юрий, вскочил, воскликнул:
– Да здравствует наш хан! – и опрокинул кубок набида73 за здоровье Узбека.
Только теперь для Московского князя собственная свадьба превратилась в настоящий праздник. Веселье продолжалось не один день. Юрий чувствовал себя победителем.
Пир закончился, эйфория прошла. Юрий стал собираться во Владимир, чтобы занять престол, а беспокойство его с каждым днем нарастало.
На правах родственника Юрий чаще стал бывать у хана и во время одной из встреч пожаловался ему:
– Михаил Тверской не уступит престол без сопротивления.
– Не волнуйся, дорогой гурган, – отвечал Узбек, – я тоже так не думаю. Кавгадый! – позвал он одного из темников, стоящих у трона.
Вперед выступил высокий широкоплечий воин.
– Это мой лучший полководец, – пояснил Юрию хан. – Он отправится с тобой, а с ним двадцать тысяч отборных воинов. С такой силой Михаил тягаться не посмеет. Занимай престол и береги Кончаку.
Юрий с молодой женой, Кавгадыем и татарами возвращался на Русь. Он выехал из Сарая в полной уверенности в своей победе, но по мере приближения к Владимиру его страхи и сомнения нарастали. Юрий все сильнее опасался, что княгиня-татарка вызовет недовольство среди бояр и простых христиан, а его враги непременно этим воспользуются.
Остановившись на перепутье, Юрий рассудил, что даже при наличии ханского ярлыка и татарского войска, прежде чем ехать во Владимир, стоит заручиться поддержкой русских князей и бояр, и повернул в Кострому.
Кончаку окрестили Агафьей и обвенчали с Юрием по православному обряду.
Московский князь велел жене отныне носить русское платье. Новоиспеченной Агафье сначала эта затея понравилась. Она постоянно меняла сшитые для нее сарафаны и кокошники и крутилась пред мужем, требуя восхищения.
Но спустя неделю Кончака, покрасовавшись в новом наряде, задала вопрос:
– А как же я буду без шаровар и в этих юбках верхом на коне скакать?
Оторопевший Юрий объяснил жене, что русской княгине полагается сидеть в тереме и заниматься рукоделием.
Кончака скорчила недовольную гримасу, ушла надутая и не пускала к себе мужа, пока он не пообещал иногда разрешать ей одеваться татаркой и совершать конные прогулки в сопровождении бояр.
Юрий понял, что его семейная жизнь простой не будет, но Великое княжение того стоило.
1317 год. Бездействие может дорого обойтись, а сопротивление – еще дороже
Михаил Тверской с сыновьями возвращался с охоты. Возбуждение от схватки со зверем постепенно сменялось блаженным состоянием покоя. Михаил думал о том, как хорошо бы хлебнуть кваску, а потом завалиться на лавку и вытянуть ноги.
Но въехав в ворота своего двора он заметил чужих лошадей и людей. Судя по их числу, явился князь, не меньше. Охваченный тревогой, Михаил спрыгнул с коня и поспешил в сени. Сыновья последовали за ним.
На скамье, попивая холодный квас, сидели два молодых человека. Их волосы взмокли, лица раскраснелись, то ли от скачки, то ли от волнения. В старшем Михаил узнал Суздальского князя Александра Васильевича.
– Слыхал, Михаил Ярославич? – затараторил Александр Суздальский. – В Костроме Юрий Московский объявился. Называет себя Великим князем. Утверждает, что ярлык получил. А жена у него – татарка. Сестра самого хана. Я как узнал – вместе с братом моим Константином сразу к тебе поскакал.
– Боже правый, – прошептал Михаил и ноги его подкосились. Он сел на лавку, снял шапку и обтер рукавом вспотевшую лысину.
– Брешет Юрий! – сказал ему Дмитрий. – Посуди сам, отец. Хан тебя не вызывал, ни в чем не обвинял, ярлыка не отбирал. А значит, ты – Великий князь, и спорить тут не о чем.
Слова сына вернули Михаилу присутствие духа. Его взгляд обрел твердость, а голос звучность.
– Юрий – самозванец, – убежденно заявил он Суздальским князьям. – Пойдем на Кострому и покараем мошенника.
Тверитяне и суздальцы двинулись по берегу Волги. Не дойдя до Костромы, они остановились и раскинули лагерь.
На другом берегу стояли татары. Михаил сбился со счета, пытаясь сосчитать их шатры. А вокруг паслись тысячи лошадей.
– Я же говорил, Орда за Юрия, – сказал Александр Суздальский.
– Юрий теперь хану родня, – с завистью вздохнул его брат Константин и тут же воскликнул, вытянув руку:
– Смотрите, лодка!
Действительно, с другого берега к ним направлялся челн. Четверо татар усиленно работали веслами, а на корме, гордо вскинув голову, восседал воин в остроконечном шлеме, увенчанном конским хвостом.