Зеркало

Так чифирчик заварю,
Да попью вприкуску,
В окно гляну на зарю
Зимних далей русских:

То не белые поля —
Алые полотнища!
То родимая земля
Флагами полощется…

Флаги винны, флаги красны —
Сколько крови пролито!..
Неужель снега напрасно
Кровушкою политы?..

Помню: стылый окоп.
Тишь после взрыва.
И под каскою – лоб
Мыслит, потный: живы…

Да, живой я, живой!
И пою, и плачу,
И гармошки крик лихой
За пазуху прячу!

И протезом об пол – стук!
Деньги – в шапку?.. – в каску!..
Друг, налей, выпей, друг,
Да за эту пляску…

* * *

– Вон, вон пошла. Цаца заморская.

– Давно ль из своей Тарасихи примыкалась сюды, детишек чужих нянькала… На портниху выучилась – и думает, все, золотое дно…

– А сама-то дура стоеросовая – другая б на ее месте жила так жила! Какие б заказы брала, у богатеньких… А эта – блаженненькая: то бабке слепой сошьет за пятерочку – цельно зимнее пальто, из огрызков, то истопницыной дочке из пес знат каких обмотков – свитер наворачиват…

– А руки золотые!

– Да ну. Так-то всяка баба может. Нашла што хвалить.

– Да она втихаря-то берет платья-то блестящие, с люрексом, шить. Свадебные… еврейским невестам… у Герштейнов-то свадьба была!.. а я лоскуток нашла. Точь-в-точь такой, как платье у Фирки. Под ейною дверью.

– Вот оторва!.. И ведь тихо шьет, как крыса корабельная, сидит – машинки-то не слыхать…

– Вон, вон костыляет. Задом вертит. Подпоясалась, как сноп.

– А че? Талия у нее ниче. Как у Софи Лорен.

– Тю!.. Да она брехала однажды – бухая што ли, была?.. – што у нее каки-то старики деды, взаправду из Италии родом были…

– Сочинят!..

– Деревенска она и есть деревенска. Кака тут Италия. Под носом у няе Италия.

– А на всех как с башни глядит. С прищуром.

– Скулы-та каки широкие. Как сковорода, лицо. Италья-а-анка!.. Тьфу…

– Это к ней ходит?.. Лабух из ресторана?.. Степка?..

– А как же. Днюет и ночует.

– Да она с них со всех деньги берет. А в ресторане за вечер – знашь, сколь можно нагрести?..

– Ушла… Дверью-та как хлобыснула! Как бомбу взорвала. Портниха лупоглазая. Вот всех люблю, всех люблю в квартире. А ее нет. Гордая! Не здоровается. Да Степка, хахаль, тоже оторви и брось. Давеча – трезвон! Открываю. Он стоит, еле держит ящик с вином. «Я звонок носом нажал, извините», – грит…

– Если все хахали ейные будут носами на звонки нажимать…

– Или еще чем…

– Губищи толстые, морда румяная, ну чисто доярка!.. И што они все в ней находят?.. Портниха… Нянька…

– Санька! Муфту забыла!

– Пальчики итальянски застудишь!

– Личико от мороза в мех не спрячешь – обморозишь щечки – куды Степка-та будет целовать?..

– Все туды.

– Закрой форточку, Зинаида. Кончай над человеком измываться.

– Да она все одно не слышит. Са-анька!.. Не упади на каблуках, корова!..

– Кости переломат – есть кому полечить.

«Я люблю тебя, я люблю тебя, Степка…»

Я люблю тебя, я люблю тебя, Степка.
Я сегодня ночью шила до трех.
Ты обхватишь руками – и страшно, и знобко,
Зубы друг об дружку стучат, как горох…
Я, гляди, – лиловой крашусь помадой!
Амальгаму зеркал проглядела до дна…
Я безумная. Нету с собою сладу.
Я с тобою – как пьяная: без вина.
Я люблю тебя, я люблю тебя, Степка!