Запруда

– Нет.

– Это ничего, – поспешил успокоить Колька. – Я сам буду мыть. Я люблю. Я вообще люблю по хозяйству возиться.

«Хозяйство, хозяйство, хозяйство!» – Вету коробило это противное слово. Сразу вспомнился мультик, где женщина трет кастрюлю, пока мужчина пытается достать ей с неба звезду. Колька не обещал звезду, он честно обещал хозяйство. Совместное.

Лежать «как муж и жена» расхотелось. Затекла шея, и по пояснице неприятно тянул холодок. Вета поднялась.

– Ты чего?

– Уже холодно лежать на земле. Я только выздоровела. Не хочу снова заболеть.

– Да, ты права! Я забыл, что тебе нельзя. Прости, денек такой теплый выдался.

– Солнце село и уже прохладно, пошли.

– Хорошо, пойдем, но знаешь что… Давай это будет нашим местом. Когда я вернусь из армии, мы снова сюда придем. Договорились?

Он опять стал похож на нищего, выпрашивающего подаяние.

– Угу!

– Здорово!

Колька подхватил одеяло, свернул, сунул под мышку и взял Вету за руку. На этот раз уверенно, словно ее «угу» было не просто согласием или обещанием, а клятвой, дающей неограниченное право собственности на нее.

Когда из темной аллеи они вышли на площадку у дома, то в свете одинокой лампочки увидели стоящего на крыльце Витьку Суркана. Витька жевал во рту сигарету и чиркал спичкой по коробку. Спичка чиркала, но зажигаться не хотела. Витька давил на спичку, матерясь через губу. Когда огонек наконец вспыхнул, Витька поднес спичку к сигарете и застыл. По заросшей кустарником аллее навстречу ему двигалась парочка. Счастливое лицо друга, смущенный взгляд Веты и особенно скрученная подстилка сразу выстроили в голове Витьки многозначительную догадку, которую тут же подтвердил Колька.

– Знакомься, это моя девушка.

Губа с прилипшей к ней сигаретой отвисла, а округлившиеся глаза выражали странную смесь эмоций – любопытство, досаду, растерянность. Огонек добежал до конца спички и опалил пальцы.

– Сссс… – Витька отбросил огарок и выплюнул сигарету. – Понятно.

Темно, темно. От бетона веет холодом. На остановке никого. Автобусы ходят редко, раз в полчаса, по расписанию. Предыдущий ушел минут пять как. Значит, до следующего еще уйма времени, и у них есть минут пятнадцать. Так, чтоб никого, чтоб только он и она в темноте бетонной остановки, скрывающей их черные силуэты. Они сидят, прижавшись друг к другу плечами, молчат. Странные чувства витают в воздухе. Робость и тягостное осознание ее причины. А еще там же бессмысленная череда фраз, которые хотелось бы сказать. И ответы, которые хотелось бы услышать.

– Ты слушала песни, что я тебе записал?

– Да, спасибо, мне очень понравились.

– А какая больше всех?

– «Я тебе, конечно, верю» из фильма «Большое космическое путешествие».

– Вот! Это и моя любимая. Значит, наша, да?

– Да.

– А как ты думаешь, быть рядом и быть вместе – это одно и то же?

– Наверно… Я не знаю. Я не думала об этом.

Замолчали. Сидели. Он то приобнимал её за плечи, то хватал за руки. Волновался. Пытался дышать ровно, чтоб не выдать волнения. Набравшись храбрости, выдохнул ей в шею:

– Поцелуй меня.

И застыл, испугавшись собственных слов.

Она повернулась и чмокнула его в щеку. Он заулыбался.

– Вот ты хитрая лиса! – Придвинулся вплотную. – Вторая попытка.

– У меня зуб мудрости… – придумала на ходу Вета, пытаясь увильнуть.

– Поцелуй меня, – судорожно перебил Колька, заставив трепетать ее сердце.

Стыдно, она еще ни разу не целовалась. И не представляет, как это делается. Зажмуривается, прижимается губами, выталкивая вперед язык. Проникает неглубоко, шевеля кончиком, но наталкивается зубами на его зубы. Неприятно! Глупо! Слюняво! Отворачивается.

– Тебя кто целоваться учил?

Она в растерянности. Он насмехается? Или у нее получилось? Самой ей не понравилось. А ему?

– Эх ты, неумеха! – Колька обхватывает ее ручищей, наклоняет и впивается губами. Этот поцелуй не похож на ее. Он такой сладкий, что кружит голову. Она еще долго потом будет вспоминать вкус его губ, ничего не понимать, не видеть перспектив и поражаться тому, что это произошло с ней. На уроках она будет ерзать на стуле и рисовать в тетради бабочек, а перед сном душить руками подушку, мысленно искать его и обнимать, соприкасаясь с ним душами. А еще скучать и злиться. Иногда плакать. От непонятно откуда взявшегося чувства упущенной возможности и еще более острого чувства утраченного счастья. И уже много лет спустя, вспоминая это свидание и тот поцелуй, винить себя за порушенную чужую жизнь.

«Я человек такой, могу горы свернуть даже за иллюзию взаимности, из пепла восстать, ад сокрушить. Но пренебрегать мной…»

«Это унизительно – постоянно ожидать, что твой собеседник покажет тебе твою принадлежность в его иерархии сексуальной привлекательности, где ты займешь надлежащее место по шкале его предпочтений…»

«Унизительно, когда каждое твое движение обусловлено заискивающей напряженностью мысли о том, какое надо произвести впечатление, чтобы тебя приняли, оценили, выделили и хотя бы не отвергли…»

«И ради этого ты остервенело чистишь зубы и язык щеткой, полощешь глотку, бреешь подмышки и остальные интимные места, чтобы твое тело не выделило в момент оценки миазмы?..»

«Унизительно! Но я не перестану бороться. У меня своя папка из эмоций, ощущений, воспоминаний и желаний. А главное желание – это он. Ради обладания им я пойду на всё».

– «Гляжусь в тебя, как в зеркало…» – вопил под окном Серега Турок.

Его качнуло, и, чтоб не упасть, он схватился рукой за тонкий ствол дерева. Алка Калашникова залилась глупым смехом, Витька Суркан протяжно свистнул, а Танька Коломеец заскрежетала кривыми зубами.

– А ну пошли отсюда! – Веткина мать, высунувшись в окно, погрозила собравшимся скалкой.

– «До головокружения…» – дотянул фразу Серега и плюхнулся на бетонный выступ подвала.

– Вы что, не поняли? Я сейчас милицию вызову!

– А что мы такого… – язык заплетался, мешая говорить. Оказывается, петь после водки и пива легко, а говорить – не очень.

– Что вы тут опять собрались? Убирайтесь!

– Пусть Вета выйдет, – на этот раз отчетливо выкрикнул Турок.

– Чего? – женщина задохнулась от негодования. – Если я тебя еще хоть раз рядом с дочерью увижу…

– Пойдемте отсюда, – Танька встала и потянула Серегу за рукав.

– Отстань, – Серега брезгливо стряхнул ее руку. – Не мешай мне с тещей разговаривать.

Наверху, бряцнув стеклами, захлопнулась форточка.

– Не больно она с тобой разговаривать хочет, – усмехнулась Алка.

– А придется, – Сережка икнул.

– Ты чо, на Ветку глаз положил? – Витька округлил рот, выпуская дымовое кольцо.

– Ик, – утвердительно кивнул Серега.

– Она Водолаза из армии ждет. – Танька снова села рядом, обиженно поджав губы.

– Прям ждет не дождется, – процедил сквозь зубы Турок.

– Зря надеешься. – Второе кольцо, извиваясь, образовало восьмерку и повисло над Витькиной головой. – Я их видел. Вместе. Не просто же так они с подстилочкой в лесополосу ходили.

– Да, да, я тоже знаю… – поторопилась заверить Коломеец.

– Чего ты знаешь?.. – Серега посмотрел на Таньку с неприкрытым презрением. В темноте ее лицо было похоже на мордочку нутрии. Он отшатнулся, пружинисто вскочил и схватился за дерево. – «И вижу в нем любовь свою…» – пропел полушепотом, шмыгнул носом, повернул голову, заглядывая в Веткино окно, – «и думаю о ней».

9

«Даже сейчас, несмотря ни на что, а может, даже еще больше… Нравится. Еще как нравится. Отчаянно нравится. Хоть и бесит. Бесит меня! Доиграется. Я, а не она. Я! Любой ценой! Не отступлюсь. Будет моим. Всё!»

«Трынди-брынди доруле» – заливается радио. Вета дощипала брови, отодвинулась от зеркала. Хорошо получилось, волосок к волоску ложились в тонкую ниточку. От матери достанется… Наверное. Ну и пусть. Привыкнет. А она потом волосы еще перекисью вытравит. Вета вывернула ручку приемника на всю громкость и подошла к окну. У железной будки овощного магазина кучковалась молодежь.

В центре толпящихся куражился подвыпивший Турок. Он что-то рассказывал сгрудившейся вокруг него компашке, периодически, как боксер, выбрасывая вперед кулаки. Слов его было не разобрать, зато отчетливо слышался смех Таньки Коломеец, которая сопровождала каждый его жест громким похахакиванием.

В очередной раз отбоксировав невидимого противника, Турок посмотрел в Веткину сторону и, заметив ее в окне, согнулся в приветственном реверансе. Все тут же повернули головы. Что-то неуловимо острое царапнуло сознание, но что именно, Вета разобрать не успела, так как Алка Калашникова призывно замахала руками и заорала во все горло:

– Вета! Выходи!

– Выходи! – заорал Турок.

– Выходи! – подхватили остальные. Все, кроме Таньки Коломеец.

Вета натянула куртку и выбежала на улицу.

– Хелоу, краса! – подмигнул Серега. – Цукерки будешь?

Не дождавшись ответа, шмыгнул к ларьку.

– Полкило самых вкусных. И печений вон тех.

– Ну все, Серега в разнос пошел, – улыбнулась Инка.

– Да он, как выпьет, так у него сразу понос щедрости, – скривился Витька Суркан.

– А он трезвый и не бывает, – хихикнула Аллочка, подрагивая кнопочкой носика.

– Угощайся! – Турок протянул кулек с конфетами.

– Спасибо, я не хочу, – отказалась Вета, скрепя сердце. С утра жутко болел зуб, и слегка припухла десна. Унять боль удалось только анальгином. Но, несмотря на страстную любовь к сладкому, провоцировать воспаление не рискнула.

– А мы будем! – Танька выхватила кулек и выгребла оттуда конфеты. – «Школьные»? Из школьников у нас только Вета, – ломко заржала.

– А я тоже «Школьные» люблю, – Алка вырвала у Таньки кулек.

– Вы еще подеритесь, – Инка Стеренко, заметив обиженное лицо Веты, отвела ее в сторону. – Ты чего?

– Не люблю, когда мне тычут, что я малолетка.

– Ой, Господи, ты что, Таньку не знаешь? Это она переживает, что Турок не ей первой конфеты предложил. Не обращай внимания.

– Нужен мне ее Турок!

– Тебе, может, и нет, а вот ты ему… Гля, как выделывается.

В этот момент из магазина с авоськой в руках вышел мужчина. Проходя мимо, он кинул косой взгляд на шумную компанию и свернул к дому. Турок посмотрел на Вету и шагнул в направлении мужчины.

– Эй, фуфлыга! Сигаретой угостишь?

Мужичок повернулся и пожал плечами.

– Нет у меня. Я не курю.

– А чой-та ты не куришь? Больной, что ли?

Связываться с подвыпившим парнем мужчине не хотелось. Не ответив, он развернулся и пошел дальше. Оскорбленный невниманием Турок коршуном бросился на мужика сзади и влепил ему кулаком в затылок. А когда тот упал на колени, со всей силы пнул его ботинком в зад. Авоська с картошкой отлетала в сторону, и черные от грязи корнеплоды покатились по дорожке.

Никто Турка не окликнул, никто не остановил. Все молча наблюдали за происходящим. Вета с ужасом смотрела на распластанное по асфальту, содрогающееся от ударов тело мужика, на катящиеся по земле картофелины, на искаженное самодовольством лицо Турка. Желудок сдавило, что-то подкатило к горлу, во рту появился тошнотворно-кислый привкус. Захотелось исчезнуть, слиться с пространством. Резкая боль разорвала десну, в глазах потемнело. Все, что было дальше, странным образом исчезло из ее памяти, стерлось навсегда. Но после этого случая всякий раз при встрече лицо Турка вызывало у нее острую зубную боль и противный тошнотворно-кислый привкус во рту.