Выбор пути. Роман

– Ложь. Я уважаю законы Советского Союза и всегда хожу на выборы.

– Вы – белый офицер.

– Ложь.

– Вы были судимы.

– Нет.

– Ваш отец – золотоискатель?

– Я – сирота. Мои родители умерли в 1920 году.

– Прочтите и подпишите протокол допроса, – следователь пододвинул ему листок.

Михаил подписал, поднялся. Конвойный отвёл его в камеру. Сокамерники ему посочувствовали, узнав про пятьдесят восьмую статью.

– Попал ты в переделку, мужик. Тебе ещё 58—2 могут приклеить. А это – расстрел или клеймо «враг-народа», с конфискацией имущества, лишением гражданства и изгнанием за пределы СССР. Но ты не сдавайся. Пиши письмо Верховному Главнокомандующему Иосифу Виссарионовичу Сталину. По его приказу многих освобождают. Это правда.

Михаила обрадовался. Сдаваться он не собирался, а после этих слов воспрял духом. Разберутся, разберутся в его деле непременно…

На допросы его вызывали ещё несколько раз. Ничего нового он не услышал и ничего нового не сказал. Следователь сердился. Вызвал Мурашко на очную ставку. Она пришла нарядная, губы накрасила ярко-красной помадой, держалась высокомерно. Говорила громко, словно вокруг неё сидели глухие. Следователь не выдержал, сказал резко:

– Хватит орать. Вы не на базаре, а в присутственном месте. Свидетельница, вы подтверждаете свои слова в том, что Купцов хотел совершить диверсию на канале.

– Да. Он мне говорил о том, что знает одну кнопку, на которую можно нажать, чтобы канал на воздух взлетел.

– Весь канал? – глаза следователя округлились.

– Да! – воскликнула Мурашко победоносно. – Он нам так говорил.

– Это ложная информация, – сказал Михаил. – Длина канала Москва – Волга более ста двадцати километров. Я рассказывал гражданке Мурашко, как работают шлюзы. Говорил, что уровень воды в них меняется. Вода или поднимается или опускается. Канал – это сложнейшее техническое сооружение.

– О чём вы ещё говорили со свидетельницей.

– О театре. Она была суфлёром в нашем драмкружке.

– Это правда, свидетельница?

– Я быстро отказалась от суфлёрства. Мне эта работа не понравилась, – Мурашко покраснела. Представила себя в суфлёрской будке. Стыдно стало.

– Что ещё вы хотите добавить к обвинению?

– Купцов не хотел идти на выборы в Верховный Совет СССР. Сказал, что наверху всё без нас решат, – каждое слово она бросала Михаилу в лицо, злорадствовала. А он смотрел мимо неё и думал о Вере, о детях, о несостоявшемся романе с Риммой Марковой, Снегурочкой. Сердце Михаила заныло. Римма ему нравилась. По возрасту такая же, как Вера, но из образованных, городская, начитанная. Он ей столько всего наобещал… Она разомлела, поддалась на его уговоры, на ласки… Соблазнил он её, а Мурашко узнала, позеленела от злости.

– Убью и тебя и её. Всё твоей Верке расскажу, бабник…

– Что рассказывать-то, Ксения? – рассмеялся он. – Ты свечку не держала, ничего сама не видела, а то, что тебе чёрт в уши нашептал, не в счёт… Я ни в чём не виноват, вот тебе крест, – для большей убедительности он даже перекрестился.

– О, да ты ещё и в Бога веруешь? Так и запишем, Купчик, субчик. Всё, всё в дело пойдёт, помяни моё слово…

– В какое дело, Ксеничка? – он приобнял Мурашко.

– В наше дело, голубчик, – оставив на его щеке алый след губной помады, ответила она. – Доиграешься, Мишка. Устрою я тебе допрос с пристрастием…

– Обвиняемый, вы подтверждаете слова гражданки Мурашко?

– Нет. Я – законопослушный гражданин. Я – старший инженер участка номер шесть. Я веду общественную работу, руковожу драмкружком. Я – примерный семьянин.

– Примерный… – Мурашко усмехнулась – Ну, ну…

– Где находится кнопка, о которой вы говорили?

– Я не знаю ни про какую кнопку.

– Допрос окончен. Прочитайте и подпишите.

Мурашко гордо вскинула голову, смерила Михаила победоносным взглядом, ушла. Его отвели обратно в камеру, где всё было подчинено строгому распорядку. В течение дня заключенные из «рабочего коридора» трижды приносили бадьи с едой. Утром – кипяток, хлеб и три кусочка сахара на весь день, днём баланда-похлебка и каша-размазня, вечером ещё что-то. Раз в день водили в туалет и на прогулку. Ночью не давали покоя – открывалась дверь, и то одного, то другого выкликали на допрос.

Михаила вызывали чаще других. Он устал объяснять, что никакой кнопки на канале нет. Что Мурашко просто мстит ему из-за того, что он её бросил.

– Спросите актёров из драмкружка. Учителей в школе. Вам скажут правду.

– Мы сами знаем, кого спрашивать. Вы, Купцов, должны доказать преданность Советской власти, должны ей помогать. Я сейчас вам дам подписать одну бумагу, вы обяжетесь нам помогать, более того, мы вам будем давать определенные задания.

– Нет, – ответил он и опустил глаза.

– Или завтра же освобождение, или я вас сгною на Колыме, – прошипел следователь.

Михаил весь сжался, взглянул прямо в его красивые тёмные глаза и тихо сказал:

– Пусть будет Колыма, – ему очень хотелось на свободу. Но становиться стукачом не было никакого желания.

Следователь долго смотрел на него, потом сказал неожиданно мягким голосом:

– Я не настаиваю. Я так и думал, что вы не подпишете. От таких, как вы, нам помощи на копейку. Прочтите, поставьте своё имя, подпишите Обязательство.

«Я, нижеподписавшийся Купцов Михаил Юрьевич настоящим обязуюсь, что никогда, никому, даже своим самым близким родным, ни при каких обстоятельствах не буду рассказывать, о чём говорилось на допросе 25 апреля 1938 года. Если же я нарушу это своё обязательство, то буду отвечать по статье 58—2 УК РСФСР, как за разглашение важной государственной тайны».

Михаил подписал. Следователь зачитал постановление о том, что ему вынесен приговор по статье 58—10 – пять лет исправительно-трудовых лагерей. Его отправляют по этапу в Магаданскую область, на Колыму, в бухту Нагаево, в Берелех Лагпункт ГУ.

– Будешь золото добывать. Может найдёшь клад, который тебе отец дворянин оставил, – следователь усмехнулся. – Сказки твои в жизнь воплощаются, Купцов. В следующий раз думай, когда сочинять будешь.

Михаил поёжился. Колыма, Дальстрой, золотые прииски, лагерь. Он знал, как сложно живётся заключённым здесь на строительстве канала, но даже не мог представить того ужаса, который его ждал на Колыме.

«Колыма многие годы была необходима для того, чтобы упрятать подальше и побольше ненужных, а то и просто враждебных этому строю людей, задержать их здесь подольше, а то и навсегда «приморить»… Миф о Колыме как месте, откуда не возвращаются, входил в комплекс государственной идеологии, сопровождая своим грозным звучанием не менее мифический государственный энтузиазм, оптимизм, интернационализм и что там было ещё…, потому что если ты не поверишь добровольно в вышеперечисленные слагаемые, то и будет тебе Колыма.

О своей хозяйственной деятельности Дальстрой отчитывался постоянно: сколько добыто золота, олова, вольфрама, угля… Но архивы сохранили и не менее точные цифры деятельности здесь репрессивных органов ОГПУ-НКВД-МВД. Об этом поётся в знаменитой лагерной песне «Я помню тот Ванинский порт…»