Медвежье молоко

Давешний сон предстал в своей неприглядной мерзости. Смотреть на снегирей стало неприятно. Да и откуда им взяться в октябре?

– Альбина, – прошептала Оксана. И, прислонившись к ближайшей сосне, разрыдалась.

Возвращалась медленно, стараясь не потревожить жутких птиц и жадно вслушиваясь в лесные звуки.

Может, услышит, выбежит с хохотом из-за осин, обнимет, слюнявя Оксанину щеку с восторженным:

– Не поймала, не поймала!

Или протянет все-таки собранный осенний букет из оранжевых и влажных, кое-где сгнивших кленовых листьев.

Сперва Оксана решила отшлепать ее, может, даже мягким поясом от куртки.

Спустя еще несколько минут решила не шлепать вообще.

Выходя к домам поняла, что простит Альбине все, лишь бы она осталась жива и невредима. Накупит ей новых альбомов для рисования – акварельную бумагу и краски «Ленинград» в двадцать четыре цвета, скетч-буков и спиртовые маркеры. Пусть рисует, как умеет, хоть Винни-Пуха, хоть остроклювых снегирей, так похожих на ворон. Только бы вернулась…

Вспомнив, остановилась, быстро моргая, подле «Логана». Пальцы лихорадочно ощупали в кармане ключи.

Оксана рыскала в салоне, пытаясь найти хоть что-то – хоть светлый Альбинин волос, хоть цветную заколку, а лучше – ее альбом для рисования, испещренный рисунками снегирей. Зациклившись на чем-то, Альбина снова и снова это повторяла, а рисование было ее отдушиной, ее страстью.

Проверив сиденья и под сиденьями, бардачок и багажник, Оксана устало присела на край водительского кресла. Пот градом катился с лица: Альбина исчезла из Оксаниной реальности, будто ее и не было, со всеми вещами, документами и рисунками.

Словно ее действительно не существовало.

Откинувшись на подголовник, Оксана раздумывала, не закурить ли ей: сигаретами она баловалась еще в студенчестве, но бросила, познакомившись с Артуром. Потом случилась беременность, а после – взрослая жизнь. Теперь, цепляясь за расползающуюся реальность, Оксана всерьез задумывалась о нераспечатанной пачке «Vogue» в бардачке, которую всегда возила с собой на «всякий пожарный» и чуяла, что этот «пожарный» уже наступил.

Склонившись к бардачку, она замерла, коснувшись ногтем пластиковой коробки. Под пассажирским сиденьем белел угол листка. Огненная волна прокатилась по хребту. Обмирая и страшась спугнуть удачу, Оксана медленно ухватилась за этот белый треугольник. Потянула.

Из-под сиденья показался рисунок: остроклювая птица с ярко-алой, будто вымаранной кровью, грудью.

Сдержав рвущиеся наружу рыдания, Оксана прижала рисунок к груди. Заходить в дом казалось кощунством, а видеть снова темный и бестолковый взгляд отца было выше ее сил. Найдя в смартфоне адрес отделения полиции, Оксана выбралась под набирающий силу дождь и побрела по улицам, пряча у сердца дорогой рисунок – все, что осталось от дочери.

В здании пахло побелкой и куревом. Разговор с дежурными прошел точно в тумане, а отдел уголовного розыска встретил неприветливо – забранными жалюзи и запахом кофе.

Сухие и скучные вопросы репьями цеплялись за сознание: как звали дочь, во что была одета, каковы особые приметы, когда пропала.

Оксана отвечала заученно, пугаясь собственного спокойствия: слезы остались в лесном мху, под рябинами, оседланными снегирями.

Воронцова Альбина Артуровна. Одиннадцать лет. Светлые волосы. Карие глаза. Да, генетическая редкость. Синдром Дауна. Одета в красную куртку. Волосы забраны в хвостики с розовыми заколками. Белые кроссовки.

Не человек – ориентировка «Лизы Алерт». Фотография в оранжевой рамке.

Звонила ли в сто двенадцать? Еще нет, но прямо сейчас позвонит.

Оксана терялась, не зная, что предъявить в доказательство.

Нет документов. Нет свидетелей. Даже фотографий в телефоне. А личную жизнь Оксана в соцсети не выставляла. Остался только помятый рисунок.

Опера переглядывались. Кто-то, показалось Оксане, покрутил пальцем у виска, и она взвилась. Кричала, что не сумасшедшая, просила проверить прописку и совала раскрытый паспорт под нос капитанше в строгом костюме и с каштановыми, собранными в гульку волосами. Штамп прописки синел размытым родимым пятном. В графе «семейное положение» зияла пустота.

В конце концов она все-таки разрыдалась. Плакала и плакала, размазывая по щекам тушь и не обращая внимания на сочувственные, жалостливые взгляды.

Заявление все же приняли, но Оксана не верила, что все обойдется так легко. Ничто не могло пройти легко, когда вокруг находят мертвых детей с забитыми рябиной ртами.

– Альбина снилась мне сегодня, – сказала напоследок. – Она и… снегири. Вы видели когда-нибудь снегирей в начале осени?

Показалось: капитанша вздрогнула, на миг прервав заполнение бумаг.

Оксана выходила из участка, понурив голову и все еще прижимая никому не нужный рисунок.

– Постойте.

Чужой голос заставил ее замереть. Обернувшись, увидела бледное лицо в обрамлении белых, будто припорошенных снегом, волос.

– Позвольте взглянуть?

Ладонь мужчины оказалась такой же белой и мозолистой. Приняв рисунок, он долго разглаживал его, водил длинными сухими пальцами по контуру, огладил алую грудь и вороний клюв.

– Вы знаете, кто такие психопомпы?

– Кто? – слово послало вдоль Оксаниной спины ледяные мурашки. Вспомнились внимательные взгляды лесных птиц, алые росчерки ягод на прелой листве. И человек, стоявший перед ней, одетый в черные джинсы и черный балахон с безразмерным капюшоном – кажется, такой называли мантией, – показался вдруг угрожающим, чужим.

– Проводники в мир мертвых, – произнес альбинос. Голос у него был хрипловатым и столь же чужим, как он сам. – Древние люди верили, что душа умершего может потеряться по дороге при переходе в загробный мир. Для этого и существовали проводники. Обычно они представали в образе ангелов, или животных, или птиц.

Оксана вздрогнула. Как скоро оранжевая рамка ориентировки сменится на черную? Хотелось верить, что никогда.

– Я верю, что ваша дочь жива, – словно прочитав Оксанины мысли, сказал альбинос. – Пока еще жива…

Приблизив рисунок к носу, он совершил странное: жадно обнюхал его, от белых краев до измаранных фломастером линий. Криво улыбнувшись, протянул рисунок Оксане. Она приняла его, встретившись со взглядом альбиноса – один глаз у него был голубым, второй – светло-карим, отливающим в желтизну.

– Герман, – представился он. – Но можете звать меня Белым. Все зовут.

– Оксана, – она пожала твердую ладонь, и альбинос сразу же спрятал руки в карманы мантии.

– Ваша дочь рисовала их, верно?

Дождавшись Оксаниного кивка, альбинос раздул ноздри, будто опять принюхиваясь, и сказал:

– Я верю. Вы покажете место, где видели ее в последний раз?

5. Большая медведица

Она почуяла неладное еще утром: стукнула в окно синица и ухнула вниз. Насмерть.

Весь день томительно ныло в затылочной кости.

Что-то должно было случиться. Что-то плохое. И оно не заставило себя ждать.