Брошь с черным опалом

А ночью ей опять снился Олег.

Она не поняла, когда муж начал принимать наркотики. Его настроение всегда было переменчивым, он легко впадал в депрессию, так же быстро и внезапно выходил из нее. По десять раз на дню психовал из-за всего на свете: дебильных клиентов в ресторане, кретина-директора, который вместо нормального бордо привез суррогат, дурацкого выключателя в ванной. Кстати, почему выключатель, а не включатель? Какой урод придумал, не знаешь?

Агата считала мужа слишком впечатлительным, старалась потушить вспышки бешенства, когда лаской, когда шуткой, не обращала внимания на всякие мелочи и просто любила.

Она даже считала, что очень счастлива. Пока не нашла закатившийся под ванну шприц. До нее дошло не сразу: потащилась спрашивать, откуда шприц.

Она пряталась от мужа три дня. Не у мамы, конечно. Потом Олег нашел ее. Стоял на коленях. Целовал синяки на руках и разбитую губу. Потом отвез домой и бурным сексом завершил процесс примирения.

Агата не была совсем наивной. Она сразу поняла, что это лишь начало и дальше будет только хуже. Но уходить было некуда. По крайней мере сразу.

Агата стала лихорадочно искать варианты спасения. Идею попробовать спасти мужа, вылечить, удержать на краю – отмела сразу. Куда заводят женщин всепрощение и жертвенность, ей давно было известно из мировой литературы и кинематографа. Ударил раз, ударит и второй. Надо уходить как можно быстрее. К черту любовь и жалость! Вопрос в том, сколько у нее времени. Возможно, немало. Олег был ласков, смотрел виновато и преданно. Выносил мусор и мыл посуду, каждый вечер пылко уверял в своей любви, целовал страстно и нежно. По его словам выходило, что наркотики – это случайность, которая больше не повторится.

Агата старательно делала вид, что верит мужу, но видимо получалось у нее неубедительно. Насчет времени она тоже ошибалась. Оказалось, его не осталось.

Обычно в субботу Олег приходил с работы особенно поздно, за полночь. Что поделаешь, главный выходной. В ресторане много отдыхающих от трудовой недели господ, ценящих не разливное пиво, а марочное вино из лучших хозяйств Европы. Но в этот раз муж вернулся непривычно рано. Агата насторожилась, однако Олег сразу лег и попросил градусник и нурофен. Лекарства хранились в коробке из-под обуви в шкафу на кухне. Агата вела активные поиски блистера с красными прозрачными таблетками, когда Олег неожиданно обнял ее сзади и прижался к спине.

– Ты хочешь меня бросить? – вкрадчивым мягким голосом спросил он.

– С ума сошел? Нет, конечно!

Видимо, слишком быстро ответила.

Дальше был ад. Таких изощренных издевательств Агата представить себе не могла. И не знала, что бывает такая боль. Сначала она пыталась еще что-то говорить, просить, умолять остановиться, но от увещеваний Олег, казалось, зверел еще больше. Держать жертву привязанной уже было неинтересно. Оторвав Агату от стула, муж швырнул ее на пол и стал убивать.

Даже через много лет Агата так и не смогла вспомнить, как она сообразила схватить осколок разбитой вазы.

Олег закричал тонким голосом и закрыл лицо руками.

В невменяемом состоянии Агата как-то выбралась из дома, пешком, почти не соображая, дошла до вокзала. Все планы спасения рухнули. Сейчас можно было только предупредить Марусю, чтобы никому не открывала, никуда не ходила и ждала звонка дочери.

Чудом было то, что на ней оказалась куртка. Наверное, схватила на автомате. В кармане лежали и паспорт, и банковская карта. На билет в Петербург денег хватило. Агата всю ночь просидела на вокзале, забившись в самый темный угол зала ожидания, мучаясь от боли и пытаясь осмыслить все произошедшее. Ничего не получалось. Сознание не слушалось. Казалось даже, что время от времени она впадала в обморочное состояние, потом очухивалась, вздрагивая то ли от боли, то ли от страха, судорожно оглядывалась и опять сжималась на жестком сиденье.

Позвонить матери ночью она не смогла. Представила ужас, который та испытает, и решила набрать ее мобильный номер хотя бы после пяти. Перед самым отправлением поезда. Прямо сейчас зять к ней не прибежит, значит, стоит повременить. Утром будет не так страшно. Эту здравую мысль Агата старалась не терять из виду всю ночь.

И еще одно она понимала, даже находясь в бреду. Серьезно ранить Олега она не могла. Его крик стоял в ушах, но Агата была уверена: скоро мучитель придет в себя. Порез зарастет, и муж – или уже не муж, а враг – начнет искать ее. Олег не из тех, кто отказывается от своего. Агата была его женщиной, его трофеем. Настоящий охотник не откажется от трофея никогда, и ему не надоест преследовать добычу. Чтобы настичь и убить, а потом набить тушку поролоном и прибить к стене.

Так стоит ли бежать, если охота уже началась?

О жилье в Питере Олег не знал. После смерти Наты, бабушкиной сестры, квартира принадлежала ее сыну, проживающему на ПМЖ в Канаде. Возиться с наследством тому было недосуг, и он предложил дальним родственницам наведываться в Питер, когда захотят, а заодно и присматривать за жильем, пока суд да дело.

Маме позвонила в половине шестого. Маруся от шока впала в транс и смогла только сказать, что Олег не появлялся.

Агата села в поезд и уехала.

И вот теперь у нее новая жизнь. Только боль старая. Не уходит. Не отпускает.

Было уже почти одиннадцать, а она не закончила уборку. Вроде все, как обычно, но работалось с трудом. Может, она заболевает? Да вроде нет. Все болезни начинались у нее с промокших или замерзших ног. В Питере приходилось быть особенно внимательной. При таком климате простуда – дело обычное. Но ей разболеться нельзя никак. На помощь никто не придет, поэтому надо держаться.

Размышляя над причинами своего состояния, Агата решила, что для бодрости духа можно немножко, в полголоса, попеть. Она уже открыла рот, как вдруг послышался явственный шум. Сразу насторожившись, даже уши встали торчком, как у Муси, Агата выглянула в коридор.

Из кабинета начальника, который она убирала всегда последним, вдруг вышел мужчина в черном пальто и стремительно пошел к выходу. Высокий. Худой. Агата никогда не видела директора «живьем», но почему-то сразу узнала. Марк Андреевич Стельмах. Она протерла ручку двери. Как правильно его называть? Глава компании? Или, может, голова фирмы? Она прошла в кабинет. Раз есть голова, то есть и попа. И, похоже, эта попа как раз она, уборщица. Нет, она – хвост конторы! Который все подметает. Агата хохотнула, достала из-под стола начальника корзинку и вытряхнула мусор в мешок. Сейчас модно ставить на рабочий стол фотографии жены и детишек. На этом столе не было никаких фотографий, безделушек от Сваровски и прочих красот. Компьютер, бумаги. Ничего лишнего. Она протерла поверхность. Алла Петровна отзывалась о директоре хорошо. По ее словам выходило, что Марк Андреевич – подарок для подчиненных. В меру строг, в меру лоялен. Лично для нее, Аллы Петровны, сделал немало хорошего. Вроде бы помог отцу вырвать квартиру из лап «черных риелторов». И маму то ли в больницу устроил, то ли в санаторий. Просто загляденье, а не голова!

Агата втащила пылесос и нажала на педаль. Агрегат взревел. Какое, собственно, ей дело до начальника, с головой или без?

Ей бы со своей головушкой разобраться.

Агата распрямилась, перевела дух и тихонько запела каватину Розины из «Севильского цирюльника». Душа нуждалась в чем-нибудь вдохновляющем!

Но задевать себя я не позволю, и будет все, как я хочу.

Ни перед чем я не оробею, поставлю я все на своем.

Сто разных хитростей и непременно поставлю я все на своем.

Да, все поставлю я на своем!

Этакую уверенность да самой Агате!

Марк Стельмах

В восьмом классе Марк спросил деда, кто в их семье воевал на фронте во время Великой Отечественной войны.

– Никто, – кратко ответил дед.

А потом рассказал Марку, что в сорок первом году его прадед отбывал наказание в Севдвинлаге, где строил железную дорогу от Коноши до Котласа. Лагерь располагался в деревне Синега. Там Арсений Благовещенский и оттрубил девять лет. Арестовали его в Ленинграде, где старинный дворянский род Благовещенских, занесенный в Родословную книгу Дворянского депутатского собрания Санкт-Петербургской губернии, подвизался испокон веков. Со стандартной формулировкой «враг народа» Арсений был отправлен по этапу в декабре сорокового. По дороге обморозился и чуть не помер, но по молодости пережил и это. После жил на поселении в Вельске, а в пятьдесят шестом был восстановлен в правах. В Ленинград Арсений больше не вернулся. Имение и два доходных дома Благовещенских давно канули в Лету, родню разметало, многие поменяли внушающую подозрение фамилию на рабоче-крестьянские. Куда и к кому ехать, Арсений не знал. Женился прадед поздно и тоже взял фамилию жены – Стельмах. Эта хоть и звучала по-немецки, была вполне пролетарской и означала «тележных дел мастер». Всю любовь бывший каторжанин вложил в сына Петра. О таком образовании, которое получил дед, в Вельске и не слыхали. Кроме того, что мальчик преуспевал во всех школьных предметах, он знал три языка, увлекался астрономией, изучал историю искусства, писал стихи. С такими талантами Петру самое место было в столицах, но Арсений, до конца не веривший в то, что кошмар репрессий не вернется, держал сына при себе.

Только после смерти отца Петр уехал из Вельска, но не далеко. Он осел в Архангельске. Там женился на библиотекарше Зое, там родилась Светлана, единственная дочь.

Всю жизнь дед проработал учителем. Про свое происхождение не распространялся. Даже жена знала о нем немного. Дочь он обожал так же, как когда-то Арсений его самого. Но Светлане его любовь была ни к чему, ей нужны были удовольствия и свобода. В пятнадцать она сбежала с дембелем из воинской части, рядом с которой жили Стельмахи. И понеслось!

Сначала родители знали о ее перемещениях, но потом Светлана просто исчезла с радаров. От переживаний Зоя заболела раком. Умирала тяжело. Петр не отходил от постели жены до конца, после похорон долго не мог успокоиться, потом начал искать дочь.

Нашлась Светлана через год. Петр приехал в Вологду, где обнаружились следы беглянки, разыскал убогий барак, в котором дочь обитала вместе с очередным сожителем. В провонявшей кошками и перегаром комнатенке за столом, заставленным грязными тарелками, спала его Светланушка, откинув испитое неузнаваемое лицо, и храпела. Рядом на диване дрых мужик с жутким синюшным лицом.

Петр долго стоял посреди комнаты. Потом повернулся, чтобы уйти и никогда не возвращаться. И тут в сваленной на кресле куче тряпья кто-то завозился. Петр решил, что это кошка, но из кучи вылез ребенок, по виду годовалый. Ребенок посмотрел на Петра круглыми синими глазами и протянул ему замусоленный кусочек хлеба, который держал в руке.

Домой Петр вернулся дедом.

Он никогда не рассказывал Марку, как отвоевал право воспитывать внука.

Светлана исчезла из их жизни навсегда.

Марк никогда не чувствовал себя обделенным, несмотря на то, что жил всегда только с дедом. Наверно потому, что Петр любил его за всех.

Школу Марк закончил в шестнадцать, потому что пошел сразу во второй класс. Во втором классе ему тоже особо делать было нечего, но на большее директор не отважилась. Да и как учиться с ребятами на два года старше? Заклюют. Марк долго был низкорослым и худым, но в последний школьный год вдруг пошел в рост, вытянулся и оказался очень похожим на Арсения Благовещенского. Та же породистая стать, те же ярко-синие глаза. Петр иногда засматривался на парня, не мог глаз отвести, так он напоминал прадеда.

Когда пришло время решать, кем быть, Марк долго не мог выбрать профессию. Ему нравилось все. В результате выбор огорошил Петра. Друг Лёнчик ехал в Питер учиться на юридическом и сманил Марка. Важно не то, что на юридическом, а то, что в Питер.